Она плыла от берега туда, где абсолютная чернота неба неразличимо переходила в непроницаемую для света бездну моря. Вода тихо плескалась вдоль ее рук и около лица, и только по этому плеску она понимала, что в воде.
Последние отголоски какой-то хмельной суетливой радости, каких-то праздников и тостов, будто смыло с нее, и она прониклась ощущением космической пустоты и одиночества, странно успокоивших ее. Когда она, наконец, обернулась, то не сразу смогла найти берег, белеющий тонкой полоской камней и песка вдали.
Она отдышалась, пугаясь оглушительных хриплых звуков своего дыхания, и поплыла обратно, всматриваясь в берег и чувствуя ноющую боль в шее от необходимости держать голову над водой. Берег, казалось, не приближался. Огромное и непобедимо-сильное море не хотело отпускать ее, уносило невидимыми глазу течениями.
На камни она выбралась совсем без сил.
В эту ночь Машка заснула, так и не одевшись и не перебравшись обратно на свою кровать, как делала почти всегда.
Андрея мучила боль в горле и ломота во всем теле. Под легкой простыней его знобило, хотя эта ночь ничем не отличалась от прочих душных южных ночей. Он хотел встать и заварить себе горячего чая, но ему стало жаль будить Машку и того, другого, который тоже спал в ней сейчас.
Он поплотнее завернулся в простыню и осторожно, чтобы Машка не проснулась, притерся к ее горячей спине. Он лежал, с трудом сглатывая слюну, обдирающую раздраженное воспалившееся горло, пока наконец не заснул.
Проснулся он от того, Машка рядом ворочалась и чуть постанывала от боли. Он приподнялся на локте. Через занавеску в дверном проеме был виден рассвет. А потом он увидел пятна.
Андрей испуганно вскочил и уставился на простыни, растирая лицо руками.
Машка не глядя на него, вылезла из постели и стянув с кровати пододеяльник, завернулась до самого подбородка.
- Сам простыни постираешь, - сказала она бесцветно.
За ней качнулась занавеска, и снаружи послышался хруст гравия и сухой стук обуви без задников по сухим, прокаленным за лето плитам дорожки.
Машка долго не возвращалась, и Андрей пошел за ней следом к душевой кабинке в глубине сада. Он слышал, как она возится там, но, сколько ни стучал, Машка дверь не открыла.
Он побрел к умывальникам и ополоснул лицо холодной водой. Горло всё ещё немного першило, но насморк, кажется, проходил.
Вдоль тропинки цвели розы, и пахли в зарождающемся зное нового дня, сладко и удушливо. Он подставил скомканные простыни под струю. Красноватая вода стекала струйками в обитую чугунную раковину и уходила в отверстие слива. Дребезжание язычка умывальника и стук капель по раковине громом раздавались во дворе еще непроснувшегося дома. Пятна расплылись, только немного посветлев, превратились в розовые и размылись, оставив контуры по краям. Теперь, наверное, можно будет, при желании, принять пятна за винные.
Кинув комок простыней в комнате, Андрей вытащил на дорожку собранные еще накануне чемоданы и уселся ждать рядом с ними. Небо было неясное, маревное, молочно-розовое. Чемоданное утро.
Машки долго не было. Потом она появилась на дорожке уже одетая, бледная, с посеревшим лицом. Когда она успела одеться? – поразился он. Потом вгляделся в её лицо. Утренняя зябковатость и бессонница, превращающие загорелые лица в серые и изможденные, делали Машкино лицо одутловатым, обозначив мешки под глазами. Машка совсем не показалась ему красивой сейчас, и он почувствовал перед ней смутную вину за это.
Он встал, чтобы обнять ее, но Машка отстранилась.
Она села на чемодан. Словно озябнув, обняла себя руками.
- Ты знаешь.., - сказала она и замолчала.
- Что?
- Да не знаю я… То!.. – взорвалась она. – То ли мы просрали… его, то ли… не знаю!
Андрей молчал, стараясь придумать что-нибудь, но ничего не приходило ему в голову. Он потер рукой вялое заспанное лицо и взъерошил волосы.
- А может, это месячные?.. – наконец спросил он.
Машка медленно и криво усмехнулась.
- Думай, как тебе больше нравится.
Она встала и потянула за ручку чемодана.
- Хорош улов!.. – она посмотрела на простыни, валяющиеся у двери, и вдруг хрипло рассмеялась.
Андрея покоробило от ее смеха.
- Что? – спросил он.
- Да ниче… Я подумала: Хорошо, хоть труп прятать не надо…
Она засмеялась снова, и Андрею почему-то стало неприятно находиться рядом с ней.
Его взгляд упал на Машкины коленки, темные от загара, в свежих розоватых царапинах от камней. Коленки были знакомые, не то, что Машкино новое, постаревшее лицо. Именно постаревшее, вдруг подумал он с каким-то мстительным чувством. И ему почему-то захотелось плакать.
Автобус трясло и заносило на резких поворотах дороги.
За окном мелькали выжженные поля, и давно уже не было видно ни гор, ни моря.
Маша заснула, и проснулась от ощущения липкой, горячей влаги между ног. Она резко дернулась и проверила рукой шорты и сиденье под собой.
- Сколько времени? – спросила она.
Андрей неохотно вздернул руку и посмотрел на часы.
- Половина первого.
Машка поерзала на сиденье и беспокойно оглянулась.
Солнце палило сквозь стекла автобуса. Большинство пассажиров спали.
- Ты чего? – спросил Андрей.
- Ничего.
- Машка?
- Да блин... Я щас протеку. А нам еще полчаса ехать... Лучше бы с рожденья менопауза, - проворчала она.
- Думаешь, все-таки месячные? - с надеждой спросил он.
Машка наморщила лоб.
- Кто их разберет, эти сгустки...
Андрей взял ее руку и сжал.
- Ничего, если протечешь, забежишь в туалет, я тебе шорты свои дам. Не ссы, лягуха, болото наше, - добавил он и улыбнулся.
И улыбнулся как-то так, что она поверила – все будет хорошо.
ОДНОЛЁТКИ
Спать их уложили в разных машинах.
Артем скрючился на сиденьях одной из фур – при свете дня он не успел ее рассмотреть, но среди горящих фар и вспыхивающих огоньками зажигалок она показалась ему красной.
Галка провела ночь в Камазе.
Артема мучила бессонница, он возился и ворочался и, как только за стеклами кабины забрезжил рассвет, сел на сидении и выглянул в окно.
Через запотевшее за ночь стекло, Артем видел, как вскоре из кабины Камаза показался водила. Он спрыгнул на землю и сладко потянулся. Галка вылезла следом, достала зеркальце и заново подвела размазавшиеся глаза.
Край неба едва розовел, но было почти светло. Фуры непроснувшимися чудовищами толпились на огромном асфальтированном пустыре. От самой проволочной сетки и до горизонта тянулись за забором молодые березовые посадки. Будто на месте давних гарей.
Галка засунула руки поглубже в карманы ветровки, оттянув ее пузырем на животе, и зашагала между рядами фур. Голые ноги зябли на утреннем ветерке. Она дрожала и опасливо поглядывала на кабины фур, стремясь быстрее преодолеть расстояние до угла огромной стоянки, где виднелись забегаловка и туалет.
Когда она вернулась, отряхивая капли воды с влажных волос, Артем уже был внизу. Растеряно чесал затылок, моргал и щурился. Очки свои он разбил еще под Чебоксарами и без них почти всегда теперь выглядел растеряно.
- Ну как ты? – спросила она, подходя ближе.
- Ничего. А ты?
Она нервно улыбнулась и пожала плечами.
- Нормально. Он сказал, что может довезти нас до Омска. Поедем?
И она, и Артем невольно оглянулись на водителя, с фырканьем обливающегося из канистры. Его незагорелое тело белело в молочном утреннем свете.
Накануне они сели в его машину уже в сумерках, затопивших окрестные перелески и трассу на Казань.
Камаз, казалось, пролетевший мимо, резко съехал на обочину. Галка подбежала, глотая поднявшуюся за ним пыль, и, взобравшись на подножку, не переводя дыхания, выпалила:
- Привет. До Казани возьмете?
Водитель медленно, как во сне, кивнул.
Галка, вися на подножке, оглянулась на рюкзаки, темневшие на обочине, и на спешащего из перелеска Артема.
- Но я не одна. Возьмете двоих?
Водитель кивнул снова. На нее из глубины кабины смотрели его внимательные глаза. Она улыбнулась и радостно помахала Темке.
Это был двадцать-какой-то по счету их водитель – Галка давно сбилась, и начинала уже забывать, кто подвозил их под Владимиром, а кто под Чебоксарами, и с какого именно водителя они с Темкой начали называть себя нижегородцами. Парню и девчонке из Нижнего Новгорода, и в самом деле, ехать стало проще. Впрочем, подвозили их в основном местные, и продвигались на восток они слишком медленно.
Дальнобойщики либо вообще не останавливались на них взглядом, либо на пальцах показывали, что возьмут одного. Эта фура была первой, что остановилась на их призыв, и Галка гордилась тем, что именно она "стопанула" ее.
К стоянке под Казанью подъехали уже ночью. В свете фар на капоте вскрывали ножами консервные банки, из кружек, облепленных веточками и черной гарью костров, пили чай и глотали буроватую крепкую дрянь, плеснутую им из бутылки. Галка отливала свою порцию Артему, боясь пьянеть в темноте, на этой чужой, кишащей фурами стоянке, разрезанной огнями фар, смехом, гоготом и матом шоферюг. Но и от той пары глотков, что она сделала, в голове у нее тогда зашумело.
Налетел утренний ветер, и Галка вздрогнула, плотнее кутаясь в куртку. Артем растеряно переступал с ноги на ногу, как слон. Или жираф. И смотрел под ноги.
- А ты как думаешь? Ехать? – наконец спросил он.
Галка еще раз взглянула на водителя и отвела глаза.
- Ну все-таки до самого Омска… Сколько мы еще будем так до него добираться?..