И позволь мне эту смелую метафору: сейчас, когда ты распростерт, тебя следует положить на лопатки!
— Что?
— Я обвиняю тебя персонально в убийстве и попытке убийства. С твоим послужным списком, который бы обесчестил и общественный сортир, тебе грозит вышка, это точно!
— Что за кривлянье? Я ничего не знаю!
— Однако с твоими способностями гонщика ты бы мог участвовать в соревнованиях, дружок!
— Но…
Он затыкается, так как Берю выписывает ему пилюлю по рецепту врача.
Нижняя губа уголовника лопается.
— Это научит тебя держать пасть закрытой! — ворчит Толстый.
— Позволь, — говорю я своему приятелю, — я как раз наоборот хочу, чтобы он ее открыл…
— Мне нечего сказать! — говорит Меарист с суровой убежденностью.
Я подмигиваю службе сервиса Мишлин. Берю, который умеет читать сквозь полузакрытые веки, достает зажигалку и проводит пламенем по подошве ног парня. Тот испускает пронзительное си бемоль, эхо которого прокатывается по квартире.
— Давай включим радио, — говорю я На этот раз Меарист смекает, что попал, как кур в ощип.
Пока Филип греет, я объясняю ему — Ты пойми, парень Мы здесь не в Конторе, можем себе позволить любые фантазии Мы будем работать с тобой, пока ты не расколешься.
После чего смотаемся, а за тобой приедут жандармы. Они напишут рапорт, что ты стал жертвой сведения счетов, а обвинения, которые ты, возможно, выдвинешь против нас, обернутся против тебя, это понятно и ребенку.
— Я ничего не знаю!
Я показываю ему перчатку — Вот перчатка, которая принадлежит тебе. Это легко проверить. Так вот, она составляет чудесную пару с той, которую ты обронил на железнодорожные пути в день убийства!
Меарист слегка зеленеет Он начинает думать, что в его гороскопе есть пробелы!
— Ты все еще ничего не знаешь?
— Нет, честное слово! Это не моя перчатка!
— О'кей! Ты можешь продолжать, Берю!
Толстый только этого и ждал! К счастью, по радио в это время исполняют Вагнера Прекрасная музыка, это я вам говорю. Лучшего аккомпанемента и не придумаешь. Заметим, чтобы быть справедливыми: поет не Вагнер, а Меарист. Это настоящий Войгнер! У него бас, который вогнал бы в тоску Арманда Местраля. Когда он хорошо распелся, я делаю знак моему Регенту-Повару прервать партию гриль-грума. Я не люблю запаха паленого поросенка; вашего славного Сан-Антонио воротит от этого!
— Послушай, Меарист, — нашептываю, — я не хочу утомлять тебя лишними вопросами; мне достаточно ответа на один: где скрываются остальные члены банды летучих мышей?
Но он не отвечает Он бледно-зеленый, сводник мисс Недотрог И обливается потом, как камамбер Берюрье.
— Мне плохо — задыхается он — О! Мне плохо… Мне больно!
Он корчится — Не будь тряпкой, маленький ожог, мужчины от этого не умирают!
Во всяком случае, не похоже, чтобы он притворялся. Он задыхается. Я замечаю, что его лицо посерело.
Боже праведный! Нет, не баловство Берюрье привело его в такое состояние, а может, этот хрен сердечник!
— Ну хватит, ты прекратишь ломать камедь? — заявляю я. Он вызывает жалость. Я поднимаю его веко и рассматриваю роговицу — Боже мой! — восклицаю я. — Они тебя отравили, твои приятели! Когда ты разделался с моим инспектором, они решили, что дело может принять плохой оборот для тебя, они приняли меры предосторожности!
— В животе! Царапает… Когти!
Толстый в нерешительности от всего этого.
— Он разыгрывает Даму с бегониями, что ли? — говорит он.
Я указываю на изможденное лицо Меариста, капельки пота, усыпавшие его свинцовую кожу.
— Во всяком случае это хорошо разыграно! А тот агонизирует по-настоящему:
— Пить! Пить! — стонет он.
— Подай ему воды! — приказываю я Берю. Сочувствуя, несмотря ни на что, он повинуется и в своей заботливости доходит до того, что поит умирающего. Меня охватывает тоска.