Кто ловок, властен и богат, преодолеет ее в одиночку. Будет очень богат. Мы и с этим согласились. Проголосовали за Конституцию. Надо ведь как-то менять собственника. Прежний нас совсем разорил. Мало того, мы теперь даже не знаем, чего у нас больше, бедности или позора. И мы, кто беден или без ноги, решили перебросить из последних сил через планку хотя бы Мавроди. Это наш последний шанс. Дали ему деньги "прожженной битой трепаной крестьянской ассигнацией". Дескать, не трогайте нас.
Мы близки к поэзии. Это опасно. Ведь государство – это не машина. Государство – это гармония власти и общества. Это детально отражено в Конституции. Общество, то есть население, отвечает на вопрос "Что делать?" А власть отвечает только на вопрос: "Как сделать?" Например, как сделать так, чтобы претворить в жизнь ответ на вопрос: "Что делать?" Часть ответа на этот вопрос избиратели обычно отдают на время политикам: президенту с сенатом и Государственной Думе. Правительству, то есть набору министров, – никогда. Дело правительства решать: "Как сделать?" За это ему зарплата, почет и уважение.
Общество решило построить рыночную экономику.
Не по капризу решило, а убедившись, что от нерыночной экономики перестали рождаться дети, то есть она – геноцид. Общество выбрало в политическую часть власти тех, кто поклялся беречь людей через оберегание Конституции, а в ней – рынок. Президент, сенат и Государственная Дума еще могут поправить правительство и заставить уплатить каждому акционеру за моральный и материальный ущерб, нанесенный атакой на основной вид предприятия рыночной экономии – АО, и на ее единственного настоящего лидера – АО "МММ"…
Ага, вот откуда ветер. Спасают Мавроди.
Обрадовался, узнав, что автор "Букваря" живет в Томске.
Вообще жадно осматривался, что происходит? Поражался бесхозности необозримой страны. Подружившись с Элимом Золотаревским, закатывал деловые поездки по области, летал в Москву, советовался с Элимом, как отнять у ювелиров благушинскую заправку. С помощью юриста вник, наконец, в поистине исторический смысл "Закона о кооперации", так поразившего его однажды.
"Правительство – это не тот орган, где, как говорят, можно только языком". Премьер Черномырдин говорил кривоватую, но правду. "Мы продолжаем то, что уже много наделали". Новые ВАЗы, швейные и вязальные машины, конфеты, кассовые аппараты, холодильники, изюм, колготки ценой в два раза ниже рыночных (и качеством, конечно), доски, брус, вагонка, масла эфирные, нефтепродукты – все у Виталия с Павликом шло в ход. Однажды (с помощью Элима) по запарке загнали кому-то развалившийся лабаз в центре Томска, проходивший по их бумагам как модернизированный коттедж.
Ах, какие солнечные зайчики прыгали в те годы по листве!
Все только и успевали повторять блистательные афоризмы премьера Черномырдина. Так сказать, еще один "Букварь" рождался на глазах у всех. "Курс у нас один – правильный". И верилось ведь, верилось. Почему нет? "Этот призрак бродит где-то там в Европе, а у нас почему-то не останавливается. Да и хватит нам бродячих!" Все это хватали на лету.
На старом причале в Рядновке дед Егор Чистяков установил самодельную табличку:
Село Рядновка
Благушинской волости Томского уезда
мужеска пола – 489 душ женскага пола – 538 душ
обоего пола – 1027 душ
"Вот, – хмуро намекал, – сколько нас было до революции. Нас даже Советская власть не всех истребила". И настороженно следил за новоявленными капиталистами Мельниковым и Колотовкиным, облюбовавшими его дом.
Катерина тоже не всегда улыбалась.
При первой встрече спросила Виталия:
– Ты кто?
– Я учитель.
– Врешь, наверное, – просто сказала Катерина. – Нам Калестинов родня. Его бабка у нас гостила, сказала, что на тебя уже казенную бумагу послали в район. А в бумаге сказано, что ты в гуманитарной области – жаба.
– Точно, поперли его из школы! – с удовольствием подтвердил Павлик. Он дико, прямо не по-человечески ревновал Катерину. – Таких, как Виталька, у нас хоть на попа ставь – все равно нет с них толку. Он, Катька, как? – ревновал. – Он учил детей только плохому. Правда, хорошо. Сама посмотри. Типичный ворюга-кооператор. Видишь, как у него глазки бегают?
Катерина удрученно кивала.
– По правде говоря, я такой же, – чесал голову Павлик. – Зато мы людям заработок даем.
– Ну и зря.
– Почему?
– Да потому что все заработанное люди несут в ваш же "Ветерок". Там и пропивают.
– А как иначе? Это диалектика. У бизнеса свои законы.
Павлик очень любил Катьку, но и посмеивался над нею.
Сам рассказал Виталию, как подарил Катьке видеоплеер и пару порнушных видеокассет. "Через неделю спрашиваю: ну, как впечатление? – а Катька головой качает. Ой, говорит, Павлик, который раз смотрю, а все не пойму, поженятся они или нет?"
10
На дальние болота Виталий ходил с Колей Захаркиным и с Колей Шамсутдиновым – людьми опытными, знающими места. Обоим было под тридцать. Оба успели отсидеть, на свободу вышли честные, сильно интересовались политикой. Про Янаева, главного путчистского заговорщика, с большим знанием дела рассказывали, что в середине августа, в самые горячие дни, главный путчист оказывается запросто ночевал на даче под Москвой, даже не усилил охрану. "Вот голыми руками задавил бы курву!" – сердился Шамсутдинов. Он считал себя внуком Сталина. Густая имперская татуировка покрывала его крепкое тело. Хвастался: "Моя бабка на Курейке жила. Хороших татарских кровей бабка, и с якутской кровью. Муж белку бил из ружья точно в глаз. И внуки тоже бьют. И тоже в глаз. Правда, друг друга – пустой бутылкой. Измельчал народ. А вот бабке пруха шла: до революции подселили в ее домик рябого мужика, он даже по-русски говорил как не русский".
Захаркин был проще.
У Захаркина была мечта: заработать инвалидность второй группы. Деньги что? – объяснял. Деньги – ничто, дрянь. Днем они есть, а к вечеру пропил. А вот инвалидность второй группы не пропьешь, хоть запейся. Ради такой светлой мечты Захаркин в самую неприглядную погоду нырял в бездонные болотные "окна", босиком ходил по ледяным, как пол в мертвецкой, илистым топям, пил мутную воду, жевал псилобициновые поганки, пиявки на нем висели гирляндами, доводя до болезненной бледности, а все равно ничто не могло навредить мощному организму, только креп на глазах. Ну, кашлял с махорки, ну, с шумом отходили газы, так ведь в болотах лешего газами не удивишь.
Павлик и Катерине предлагал оформиться в "Зимние витамины".
– Кучу денег накопишь, – бледнел от напряжения. – А деду Егору выпишем из Томска грамотную старушку, пускай бедуют вдвоем на одной лежанке. Или "Кама сутру" читают вслух. Учти, Катерина, – пугал, – в стране вот-вот отпустят цены, тогда в Рядновке не выживешь. Если, конечно, не приучите водяных таскать вам бледную рыбу. Ну, хочешь, – спрашивал, страшно бледнея, – распашем сухую гривку под огород? Капитан Степа Карась на барже хорошей земли привезет, будете на картошечке перебиваться. Иди к нам, – звал страстно. – "Зимним витаминам" душа нужна.
– А ты женат?
– Был когда-то, – мрачнел Павлик. – Не получилось.
– Вот видишь, – непонятно говорила Катерина и исчезала.
Бродила где-то по дальним гривкам, жгла костры – на телогрейке чернели частые дырочки. Павлик, наезжая в Рядновку, пытался устроиться на ночевку непременно у Чистяковых, но его отправляли к соседям.
"Что, съем вас?" – обижался.
"Давай в другой раз".
11
В конце августа Виталий ночевал в Рядновке.
Крыша сеновала частично разобрана, жерди торчали, как ребра кита. Под такой крышей не спасешься от комаров, но выдалась такая душная ночь, что и комары скисли. Вспомнил почему-то благушинскую Ляльку, вот ушла дура к Гоше Горину. Затосковал непонятно, пожалел, что не взял на сеновал бутылочку. Вот много теперь денег у меня, совсем новая жизнь, встал на ноги, поставил памятник на могиле деда и бабки, отремонтировал школу, а чего-то не хватает.
Звезды.
Не спится.
Слабо скрипнула приставная лесенка.
Виталий обрадовался: это точно лезет на сеновал внук Сталина, держит в зубах бутылку. Сильно обрадовался: хорошее это русское дело – тосковать вдвоем под бутылку при луне и на сеновале. Но звездный свет обозначил поднявшуюся в проеме дверей округлую фигуру и Виталия пробил озноб. В лохматом полушубке, наброшенном на плечи, голоногая фельдшерица Катерина легонько пискнула, как мышь, и присела волшебной попой на мягкое шуршащее сено. Виталий только ошеломленно вздрогнул, потягивая раздувающимися ноздрями нежное тепло женского тела.
– Ты чего сюда?
Катерина плотней (тоже дрожала) стянула полушубок на груди:
– С тобой бы я в Томск поехала…
– Так я же кровь пью. Я ворюга-кооператор. – Жаркая волна изнутри опалила Виталия, зажгла щеки: – Я в гуманитарной области – жаба. Начнут сажать, меня первого…
– Тебя не посадят, – Катерина, взмахнув распущенными волосами, еще плотней стянула полушубок на груди. Ужас как сильно напоминала она Светлану Константиновну. Того и гляди крикнет снизу муж-механизатор: "Светка, сучка, где сапоги?"
– А тебе откуда знать? – спросил.
– У меня бабка далеко видела.
– Какая бабка?
– Знахарка.
– А вчера ты где была? – попытался сменить тему Виталий. – Чего блудишь по болотам? Одной не страшно? – Почему-то не хотелось ему разговаривать про знахарство и про то, посадят его или нет. Скорее всего посадят, и все такое прочее. Чувствовал, что фельдшерица и сама умеет заглядывать в будущее, иначе бы не пришла.