– жили в каком-то маленьком городке на Украине, и очень желали бы перебраться в Петербург, но это тоже по разным причинам оказалось не так просто. Она же начала серьезно опасаться за свою жизнь, особенно после того, как к ней вдруг стал заходить участковый милиционер и делать намеки, что как бы тут и ему поселиться, хотя бы в свободной комнате и хотя бы на время, и он мог бы оформить с ней соглашение об уходе за ней с тем чтобы потом, после е смерти, квартира перешла к нему. Получилось, что как только она стала жить в хороших условиях, так тут же ей стали намекать, что она зажилась на этом свете. И это было очень серьезно. Примеров тому было множество. И Борисков такие случаи знал. В соседнем подъезде дома, где он жил, в большой комнате коммунальной квартиры жила-была бабушка. Жила она долго и помирать вовсе не собиралась. И тут ей что-то взбрело в голову, и она подписала договор на пожизненный уход с какой-то фирмой с завещанием квартиры. Так вот – не прожила и полгода. Считают, дали ей какое-то сильное лекарство. Короче, усыпили бабушку, как кошку. И фиг тут чего докажешь. Даже вскрывать не стали. Сожгли в крематории, а урну тут же и похоронили, если не выкинули. А комнату ее сразу же продали узбекам с рынка.
Так вот: эта бывшая жительница оккупированных территорий только минут пять приема потратила на обсуждение собственного здоровья, а остальные пятнадцать Борисков с медсестрой, открыв рты, слушали, как участковый давеча пытался задушить ее телефонным проводом, и что во дворе ее дома стоит машина, из которой постоянно за ней следят и прослушивают все ее разговоры. Потом она, наконец, ушла.
Сразу за ней ввели еще одну старушку, Евдокию Степановну. Евдокия
Степановна уже однажды лежала у них в отделении, а теперь иногда заходила на прием посоветоваться. Старушка была очень симпатичная.
Дочь у нее была самая образцовая. В последние годы она постоянно ухаживала за матерью. А матери было уже далеко за восемьдесят. Два раза вследствие повторных тромбоэмболий легочной артерии она уже впадала в глубокую кому, однако невероятными усилиями врачи снова возвращали ее к жизни. По сути, она была уже два раза реально мертва, но ее вновь оживляли. Конечно, если бы не дочь, вкладывавшая в это дело большие деньги и сутками дежурившая у постели, она просто бы умерла, как это и происходит с многими тысячами людей, которые проживают свое время и в конце жизни неизбежно умирают. Но тут она работала скорее на себя, поскольку смерть матери наносила страшный удар по всему укладу ее жизни. Старушке даже сделали операцию – поставили специальный кава-фильтр, чтобы ловить возможные тромбы, поскольку следующей тромбоэмболии она бы точно не вынесла. Она чем-то напоминала ту самую старушку из метро, которая собирала деньги на операцию глаз. Впрочем, бывали и совсем другие старушки.
Иногда летом по "скорой" в больницу привозили путешествующих по миру иностранных стариков-туристов. Так, прошлым летом с круизного лайнера поступила некая американка с виду лет уже явно за сто, постоянно скалящаяся белоснежными искусственными зубами, с искусственными же тазобедренными и коленными суставами, с изувеченными временем узловатыми кистями, унизанными золотыми кольцами. И такие иностранцы были не столь уж редкими посетителями больницы. Это были люди, прожившие свой век в богатстве и довольстве, и никак не желавшие умирать. Обычно они поступали с сердечными приступами, иногда и умирали. По большому счету это была совсем не плохая смерть – в пути. Тем более, что все у них было застраховано, включая отправку тела на родину.
– Во, живут! – восхищенно сказал кто-то из персонала, разглядывая такую старуху, сверкающую своими кольцами и зубами.
– А-а, все равно их жизнь так же бессмысленна, как и наша. От них также не останется даже пыли, как и от нас! – тут же сказал другой сотрудник, накачивая манжетку тонометра.
Кстати, Жизляй почему-то считал, что смерть во время путешествия, это почти то же самое, что и смерть во время секса, как у того вышеупомянутого шестидесятилетнего мужчины, про которого рассказывала утром заведующая. Ведь далеко не худший вариант – умереть во время оргазма, если все равно умирать. Какой-то деятель даже считал оргазм особой разновидностью смерти. Подобный казус произошел, говорят, когда-то с крупным католическим священником, умершим от сердечного приступа прямо на юной проститутке. И не исключено, что ему на том свете это вовсе не зачтется за грех. Кто знает? Может быть, за что-то другое сделанное им этот грех и проститься. Нам ли судить? Ведь Бог сам сделал нас такими.
За Евдокией Степановной пришла еще одна старушка. Получилось, что сразу четыре подряд. Так бывало: то одна молодежь идет, а то одни старики и старушки. Этой было уже семьдесят пять лет, выглядела она для своего возраста очень даже хорошо, но ее очень беспокоили морщины, и она почему-то надеялась, что это все временно и что морщины ее разгладятся, здоровье существенно улучшиться и все станет таким как прежде. Для этого, как она полагала, нужно просто убрать некую сидящую в ней неустановленную инфекцию. Она ее чувствовала. А вся проблема заключалась лишь в том, что она никак не могла принять своей старости. И такие случаи были нередки. Так однажды на прием пришла женщина восьмидесяти двух лет, и Борисков поначалу никак не мог понять, что же ее беспокоит. Жалобы у нее были какие-то очень неопределенные: слабость, тяжело стало ходить, короче, "раньше так не было". И тут оказалось, что она, пережив даже блокаду, никогда в жизни ничем не болела. Поразительно, у нее даже зубы были все свои, хотя и наполовину стершиеся. Жила себе и жила, но это неизбежное наступление старости ее чрезвычайно напугало. Она не знала, что с этим делать и впервые в своей жизни обратилась к врачу. "Но ведь этого раньше не было!" – отвечала она на все доводы Борискова, что, увы, со временем у всех людей неизбежно появляются некоторые возрастные изменения. Этого она понимать и принимать никак не хотела, и в конечном итоге обиделась и наверняка пошла к другому врачу.
С другой стороны, совсем не редкостью были и так называемые
"залегающие старухи", вдруг решившие требовать к себе внимания за всю прошедшую жизнь и залегшие в кровать, причем без каких-либо особых оснований со стороны здоровья и даже не слишком-то и старые.
Одну такую бабушку Борисков не так давно консультировал на дому. Она уже недели две лежала в кровати после перенесенного, вероятно с осложнением на уши, гриппа и, судя по всему, собиралась так лежать очень долго, а точнее вставать вообще не собиралась. Все ее семейство было в ужасе. Всем известно, что при благоприятных условиях старики иногда лежат годами и даже десятилетиями. Как и предполагал Борисков, никакого серьезного заболевания там не оказалось: старушка действительно перенесла гайморит и правосторонний средний отит, отчего у нее и сохранялось остаточное головокружение. Сейчас симптомов уже почти и не осталось. И тут задача Борискова была почти библейская, нужно было сказать пациентке: "Встань и иди!" Так он и сделал.
Впрочем, однажды он наблюдал больную после инсульта, реально обездвиженную, которая лежала так года два и ходила под себя.
Однажды эта старая женщина сползла к кровати, подползла к лампе, и стала закручивать себе на шею провод. Удушиться ей, однако, не удалось – лампа грохнулась, прибежала дочка, зять, ее снова потащили на диван, она мычала, и постепенно умирала еще месяца два. Потом, когда все закончилось, окна в комнате открыли настежь и не закрывали, наверное, с неделю, хотя и был еще довольно холодный март, а все вещи из комнаты сразу вынесли на помойку. Даже ремонт невозможно было начинать самим, настолько тяжелая была предыдущая обстановка.
В другом случае после перелома шейки бедра у одной столетней старушки дома была для нее создана очень сложная система вставания с кровати и передвижения по квартире – в виде веревок и поручней.
Проблема заключалась в том, что старушку обсыпало пятнами с головы до ног, потому что она обожала вареную сгущенку, а ей вместо ГОСТа купили какой-то новый суррогат с такой же этикеткой, но сделанный на растительном масле, который она, как не пыталась, никак не могла сварить. Варила она банки, наверно, часов пять, но "сгущенка" так и осталась жидкой. Однако выкидывать какую-либо еду для бывшей жительницы блокады было невыносимо и невозможно, и она все-таки съела обе банки и от этого вся покрылась зудящей коростой.
Следующим на приеме был высокий худощавый парень тридцати лет.
После тяжелой автомобильной аварии у него осталось только одно легкое. Впрочем, оно работало неплохо. Парень этот представлял некоторый социальный интерес: он жил сразу с тремя женщинами, правда разновременно – у них было расписание, кто и когда к нему приходит.
И всех это устраивало. Ежедневный секс им был не нужен. В другое время все они занимались своими делами. Ситуация эта с женщинами обнаружилась просто – у него оказалась чесотка, и в связи с этим нужно было пролечить всех контактных. А контактных оказалось целых трое, и вовсе не исключалось, что у тех троих не было еще своих контактов. Противоклещевым составом нужно было обработать все тело, кроме лица, что без помощника сделать довольно сложно. В итоге требовалось обработать и всех троих его женщин. Как было поступить парню? Борисков подумал: "А что: раздеться и в голом виде тщательно обработать друг друга – это даже сближает и возбуждает".
– Как вы так ухитряетесь существать? – спросил он молодого человека.
– Все очень просто: они приходят в разные дни! – ответил парень.
Борисков даже позавидовал ему. У него самого всегда в отношениях с женщинами были проблемы и сложности. Причина была, скорее всего, в том, что этот парень сам был человек легкий, и никогда не напрягал и сам себе и своим женщинам не создавал проблем.