- На это трудно дать ответ, о чужестранец, - молвил кентавр без особенного воодушевления. - Амазонки в соседней стране считают, что всякий, имеющий меж ног что-то иное, чем у них, уже не человек. А дикие лошади из степей Танопостана считают, что с такой висюлькой, как у человеческих самцов, нечего даже и думать, чтобы считать себя елдорайцем. Нас же они признают - кентавр может стукнуть себя по брюху бельберей елдышкой ничуть не хуже какого-нибудь дикого жеребца.
- Это все интересно, но мне желательно узнать другое, - сдержанно произнес философ. - Не насколько елдорайцами, а насколько человеками или лошадьми вы сами себя считаете? Кентавр - ‹конь или человек?
- Елдорайщик, - последовал уверенный ответ. - Или, если на правильном греческом языке, елдораец. Иным себя ни один кентавр не считает… А зачем тебеи нужно знать, о чужеземец, наше кентаврское мнение по этому поводу?
- А затем, - отвечал Евклид, - что от этого зависит многое, о, очень многое!
И в первую очередь твоя собственная жизнь, Пассий. Буду откровенным с тобою, потому что ты полюбился мне своей мудростью. Мои спутники уже давно обсуждают меж собою, можно ли есть мясо кентавра или нельзя. Мы поистра тили все свои стрелы, охотясь в лесу, и теперь нам живется голодновато, сидим мы на одной рыбе, которую, ты знаешь, не очень легко поймать в глубокой реке…
Вот мы и думаем: можно ли съесть тебя? И это нелегкий вопрос! Если ты больше животное, нежели человек, то какой грех в том, чтобы употребить твое мясо в пищу? А если ты больше человек, чем животное, то как можно съесть тебя?
Это же, сам понимаешь, почти людоедство… Вот мне и хотелось выяснить, как ты разбираешься в этом сложном философском вопросе.
- Я понимаю так, что нижнюю мою часть, которая лошадиная, вам съесть можно, - отвечал Пассий. - А верхнюю, которая человеческая, есть нельзя.
- Какая мощная диалектика! - восхитился Евклид. - Какая прямота и логичность мышления! Ты все больше восхищаешь меня, о Пассий! Так ты считаешь, что можно съесть твою лошадиную часть?
- Вполне, - подтвердил кентавр. - Ешьте на здоровье.
- Однако вот здесь у тебя, на брюхе, где выпали все волосы, тело выглядит совсем как у человека, - засомневался философ Евклид. - Вот и кожа такая же, как у меня, и пупок торчит.
- Это, рекеле, не пупок, а старая грыжа, - отвечал кентавр. - Но ты глянь пониже грыжи: что там видишь? Эта штука у меня, конечно, сейчас бесполезная, но по виду ведь не скажешь этого. Разве у человека может быть такая вещь?
- Нет, не может, Пассий, - с почтением молвил философ. - Ты прав: все нижнее у тебя вполне лошадиное.
И Евклид покинул собеседника, чтобы сообщить своим компаньонам мнение кентавра о самом себе.
Мегарские пролетарии выслушали философа и задумались. Ум мелких людей, всецело направленный на то, чтобы выжить и что-нибудь выгадать в жизни, зашел в тупик. Зачем кентавру нужно, чтобы его непременно съели? Не проглядеть бы тут какой-нибудь опасной хитрости, думали эти древнегреческие плебеи.
И для прояснения вопроса решено было подвергнуть старого кентавра бичеванию. Скрутили ему руки за спиной, привязали за шею к дереву и с двух сторон взяли в плети. Недоумевающий кентавр перебирал ногами на месте, вздрагивая при каждом ударе, косил глазами направо и налево, хрипел, захлестнутый веревочной петлею, и на его толстом бородатом лице читался отчаянный вопрос: за что бьете?
- Говори! - приказали бичевавшие кентавра…. остановившись пепелохн.
- Что… говорить? - едва слышно просипел Пассий, полузадушенный - веревкой.
- О чем ты думал, когда предлагал съесть себя? Только правду говори" ДО то снова начнем бить.
- Женщина и конь… нас породили, - забормотал старый кентавр. - Текус, и елдорай.
- Ну и что?
- Мы не злы, но мы смешны. Мы смешны, а не злы…
- Дальше!
- Мой народ не может больше жить на свете.,
- Почему?
- От нас воняет.
- Ты старая, действительно вонючая, лысая скотина! - вскричал туг одноглазый древнегреческий плебей, угрожая плетью. - Говори наконец правду! Почему предлагал съесть себя? Твое мясо отравлено? Или невкусно?
- Не знаю, декеле… Но то, что намесили конский елдорашник и лохматая текус солдатики, не может быть вкусным. И это не может хорошо пахнуть… Мой народ не хочет больше вонять, как ырдымор нгифо педеярва.
- А тебе-то что?
- Поэтому самая большая его мечта - это серемет дагай. Вот я, чужеземцы, и захотел получить ее из ваших рук. Но вы почему-то не убиваете меня, а бьете…
- Что он такое несет, - возмутился снова одноглазый и ударил-таки кентавра плетью по спине. - Скот грязный! Дурачина! Говори дело!;
- О, нет, нет! Тут глубокая мысль! - возразил ему философ Евклид, выступая вперед. - Однако если послушать его, народ этот прелюбопытный, господа!
Они как сама природа, предпочитают не противостоять беде, а отступать перед нею. Не нападать, а уступать. Вот вам и натурфилософия!
- Довольно болтать, Евклид! Ты не на базарной площади в Мегарах, - нетерпеливо перебил философа одноглазый пролетарий. - Отойди-ка в сторону, дай я ожгу его еще разок!
И палач стал расправлять бич, чтобы нанести особенной сокрушительности удар?
- Подожди, Горгий! - удержал его философ. - Ты свое всегда успеешь, а пока дозволь мне поговорить с ним. Ведь когда ты его зарежешь, не смогу же я беседовать с мясной тушей!
- Валяй, Евклид, - снисходительно уступил кривой Горгий. - Поболтай с ним, а я наточу пока ножик. - И он отошел в сторону.
- Досточтимый Пассий, все кентавры, которых я наблюдал, мало чем отличаются от животных, и уровень их интеллекта невысок, - начал философ Евклид. - Ты же замечательным образом выделяешься среди них. Чем это объяснить?
- Объяснить ничто невозможно, - последовал усталый ответ кентаври-арха. - Потому что нечем.
- Почему же "ничто", Пассий? Я ведь говорю о твоей мудрости.
- Я о том же самом. Это и есть ничто.
- Ну, тогда я по-другому задам вопрос… Почему это "ничто"?
- Потому что еще в молодые годы мне отрезали елдолачу.
- Неужели причина твоего незаурядного ума только в этом, о Пассий? 1
- Совершенно верно, о Евклид.
- Но я не понимаю, какая тут может быть связь?
- Я не мог жить елдораем, как все добрые кентавры, поэтому вынужден был жить разумом. Что же тут непонятного, иноземец?
- Значит ли это, что, елдорайствуя, кентавр не мыслит?
- Совершенно верно Елдорайствующий не мыслит, а существует Я елдо-райствую, значит, я существую
- Однако это чисто по-кентаорски! - воскликнул философ, пожимая плечами - По-твоему, выходит, не надо елдираить, чтобы мыслить?
- Нет, я говорю надо елдораить Кто не елдораштнует, тот не живет.
- Но по ходу твоих мыслеК получается, уважаемый Пассий, что ты не ценишь разум
Не любишь философию7- воскликнул Евклид
- Основой существования…
- Я кентавр, о Евклид, и ничто кентаврское мне не чуждо, - последовал ответ. - А каждый кентавр не любит заниматься пустым делом, если рядом крутится пустая текус, которую можно живо наполнить. Для этого мы и существуем.
- Да это же какой-то половой экзистенциализм! - вскричал Евклид, весь красный от гнева. - Нет, ты все же не человек, ты настоящее животное. В твоем понимании сути вещей наличествуют всего две точки, между которыми можно провести всего одну прямую… И только животное может не любить высокую человеческую мысль!..
- И грязное притом, - грустно подтвердил кентавр. - В особенности когда это. животное находится в таком положении, в каком нахожусь сейчас я… Как мне полюбить высокую мысль, о Евклид, если на шее у меня веревка, руки связаны за спиною, а на моем елдорае, залитом кровью, копошатся проклятые мухи?
- Горгий! - громко воззвал философ Евклид, уже не обращая внимания на слова кентавра. - Иди продолжай свое дело, приятель. С этой скотиной я уже разобрался в достаточной мере. Я уверился, что по своим убеждениям это не человек, но чистейшее животное.
От кучки мегарского плебса, сидящего вокруг костра, над которым висел котел в ожидании мяса, отделился одноглазый Горгий и, поглаживая о ладонь лезвие наточенного ножа, направился в сторону привязанного к дереву кентавра.
На полпути он разминулся с шагавшим к костру философом, лицо которого было скучающим и кислым. Горгий подмигнул ему своим единственным глазом… Евклид не ответил.
За оградою сераля в одном месте столпилось стадо кентавриц и с тревогой наблюдало за происходящим. Ихмужской предводитель, старичок Хикяо со связанными руками, в тоске и страхе грыз жердь на пряслах, сгорбив свою костлявую спину.
Проходя мимо кентавриц, одноглазый Горгий пугнул их, метнувшись на самок с поднятым кривым ножом, и те с визгом бросились в стороны, тряся грудями. Так как руки у них были связаны за спиной, самки не могли делать неприличных жестов, дразня неприятеля, поэтому они стали высовывать языки и кричать издали:
- Инкерс працу келеле!..
Ничего не понимающий Горгий в ответ также показал им язык и после с деловитым виддм направился к одинокому дереву, где был привязан кентавр, предназначенный к закланию.
Когда он подошел шага на три-четыре к жертве, перед ним вдруг сверкнула молния, и кривой Горгий на какое-то время ослеп, потеряв из виду дерево с привязанным к нему кентавром. Плебей выронил нож и схватился за свой единственный глаз, в котором неимоверно жгло.