- Чудная ты, Машка. Но всё равно - здорово. А я - там, в церкви, когда тебя увидела - хотела сразу убежать. Стыдно было.
- Понятно. Но было бы гораздо хуже, если бы ты убежала.
- Не знаю. Желание - всё равно есть. Всё равно укололась бы, прямо сейчас.
- Капельницей душу не вылечишь.
- А как её вылечить-то, эту душу?
- А вот это и есть самое главное. Самый главный вопрос. Я даже не знаю, как тебе и сказать… Вот видишь - капельница токсины вымывает. Понимаешь?
- Да.
- А теперь представь себе душу. Ну, может, не свою, а просто человеческую душу. Представь себе, что душа эта - как кувшин. Когда-то кувшин этот был наполнен чистой водой. Но человек стал поступать против своей совести. И вода стала мутной. А дальше - все мутнее и мутнее, и, наконец, образовалась просто грязь. А если грех был тяжел… Если это был смертный грех, то не только грязь образовывалась в этом кувшине, но и камни.
- А что же, человек не видел, что у него в кувшине?
- В этом-то и дело. Когда человек поступает против совести один раз, потом второй, потом ещё, то он становится как бы слепым. Он как бы сам погружается в этот кувшин, и уже не видит ничего вокруг. Не видит неба, не видит солнца. Барахтается в своей грязи. И пьёт её, и ест её.
- Так, как я, - сказала Шурочка. - И пьёт, и ест, и колется… А дальше? Дальше-то что?
- Дальше, когда остаются только грязь и камни, он начинает умирать. Ведь нельзя всё время есть и пить только грязь и камни. Понимаешь? Это не обязательно физическая смерть. Это - духовная смерть. То есть душа, в которой совсем нет просвета. Понимаешь?
- Пытаюсь.
Но иногда, когда уже смерть подходит, человек делает отчаянный рывок вверх, к Богу. Потому что сам он вылезти не может из грязи своей, как ни будет пыжиться. Вот он и начинает кричать Богу: "Господи, помоги, я умираю! Я задыхаюсь! Я снова хочу чистой воды!"
- Да, это точно. Не вылезти самому. И умирать не хочется. А Бог? Бог-то может такого человека услышать?
- Бог его слышит, и начинает помогать. Сразу. Только Бог помогает так, как знает Он сам. Иногда - болезнь посылает. А иногда - человека, или ситуацию. Ибо Богу известно, что в сердце у того, кто кричит. Сердцем человек кричит, или только словами. Как он кричит, и о чём.
- Вот как…
- Иногда Бог говорит так: "Как же Я налью тебе чистой воды, когда кувшин твой полон грязи и камней? Выброси камни, и вычисти кувшин. И я налью тебе чистой воды".
- Да разве можно вычистить?
Маша молчала.
Шурочка полежала немного, и всё же спросила по-другому:
- Как надо чистить?
- А это - и есть исповедь… - Маша говорила устало. Слова её казались простыми, но они проникали глубоко. Казалось, что до самого дна кувшина.
- Это значит, что ты… тот человек понял, что умирает, - продолжала Маша. - И он старается избавить свою душу от всего, что он делал против совести. Или - против Божьих заповедей.
- И что, я… что, он всё это должен рассказать кому-то? Кому, священнику?
- Сначала - понять. Потом - понять, что так нельзя, и что делать так дальше - равносильно смерти. А потом - он должен это всё сказать на исповеди. Как бы - пред лицом Божьим. Не священнику, а Богу. Но сказать!
- А потом?
- А потом… Бог даёт благодать. Тому, кто понял.
- А как это - благодать?
- А это ты почувствуешь. Это спокойствие, это любовь, это сила. Сила - не изменять своей совести. Понимаешь?
- Не очень.
Шурочка лежала тихо, с закрытыми глазами. Камни сдвинулись. Тяжёлые камни, лежащие на душе - сдвинулись.
- Повтори ещё раз… насчёт камней… - сказала она Маше. - Что значит - выбросить камни?
- А что у тебя есть… Что у тебя самое главное, от чего у тебя болит совесть? Только это больно бывает. Камни-то словно прирастают там. Иногда их по-живому выдирать приходится…
Маша не успела договорить.
Так, как она сказала - по-живому, так, по-живому и прошли её слова. Тяжёлая волна стыда как бы накрыла Шурочку. И то, о чём она старалась забыть… и почти уже забыла, закопала в себе, вдруг вышло наружу во всей своей неприкрытой, во всей своей отвратительной наготе.
- О-о-о-о… - простонала Шурочка, и снова резко повернулась на спину. - Я продалась… понимаешь, доза-дозой, но я… я продалась…
Шурочке казалось, что вся эта гадость сейчас хлынет из неё, как зловонная рвота.
- О-о-о-о…
- Не хочешь - не говори, - сказала Маша. - Мне ты можешь не говорить…
Но Шурочка закрыла глаза и снова тихо простонала:
- О-о-о-о… бордель… и ещё… ботинок целовала… за дозу - ботинок целовала…
- Шура, Шура… - Маша погладила Шурочку по руке. - Богу говоришь…
Глава 36
Капельница закончилась часов в двенадцать ночи. Маша взяла плед, и устроилась на широкой кровати рядом с Шурочкой. Они заснули, и проспали до десяти часов утра, пока их не разбудила Наталья Леонидовна.
На этот раз Шурочке было значительно лучше. Её почти не ломало, только была слабость во всём теле.
Можно было и поесть, и поговорить. И поспать в своё удовольствие. Но спокойствия - не было. Душа болела у Шурочки. Почти невыносимо болела душа. И так было стыдно…
- Видишь, легче уже, - сказала Наталья Леонидовна.
- Да, легче. Только душа болит.
- Душа и должна болеть. Выболеть должна душа. Как гнойник болит, пока не вскроется. Если назревает. А пока не назревает - не болит. Я ведь тоже совсем недавно понимать стала кое-что.
- Что?
- А то, что ничего на свете не бывает просто так. А бесплатный сыр - сама знаешь, где бывает. За грехи приходит расплата. За всё мы платим, за всё. За тщеславие, за жадность. За злобу. За зависть. Тоже выбаливала у меня душа… И сейчас ещё выбаливает.
- Вы разве злая? - спросила Шурочка.
- Как тебе объяснить? Муж так умирал тяжело. И только перед самым концом простил Юру. А ведь мы всю жизнь тщеславились. А как вышло не по-нашему, так стали на сына злиться и сына проклинать. Слава Богу, что хоть что-то открылось мужу. Перед смертью - простил Юру он. Свою вину признал. И я - тоже поняла. Самое главное поняла. Не судите, да не судимы будете. А помогайте, как можете. А не можете физически помогать - тогда молитесь. Бога не обманешь. Бог поругаем не бывает.
- И мы пытались себя обмануть. Мы, с Юркой… И себя, и Бога обмануть пытались. Не задумывались ни о чём.' И всей грязи своей не видели…
- Помилуй тебя Бог, Шурочка, - сказала Наталья Леонидовна и пошла ставить чайник.
Маша пришла часов в шесть и отпустила Наталью Леонидовну.
- Теперь в воскресенье встретимся, в храме. В субботу мы на исповедь пойдём, а в воскресенье… как Бог даст, в общем. Но на службе мы будем вдвоём. Там и решим, как дальше быть.
Снова капали капли. Шурочка уже выспалась.
- Тяжко лежать, - сказала она Маше. - Лежу, и только об одном и думаю. Аж выворачивает. И уколоться снова хочется.
- А ты молись.
- Я не умею. Не молилась никогда и ни о чём.
- Молилась, наверняка молилась. Икона-то у тебя стоит, - Маша перекрестилась на икону, - Божия Матерь, Феодоровская.
- Я не молилась. Я с ней просто разговаривала. Иногда. А просить я ничего у неё не могу. Я пыталась, но меня как будто отталкивает. Ещё Богу - могу как-то, а Божья Матерь меня к себе не пускает. Молчит всё… Хоть и стоит тут, рядом.
- Может, ты и права. Такие бывали случаи. Одну святую, Марию Египетскую, Божья Матерь не пускала в храм, пока она не покаялась.
- Как это - святую, и не пускала?
- Она её не пускала, когда та была ещё блудницей.
- Блудницей? Проституткой, что ли?
- Да. Она потом такой святости достигла, что ходила по водам. По поверхности реки шла.
- Была проституткой, а стала святой? И так бывает?
- Бывает. Я тебе её жизнеописание принесу, если хочешь.
- Хочу.
Шурочка помолчала, и сказала тихо:
- Значит, меня икона к себе не пускает… правильно делает. Я тоже проститутка… Страшно говорить.
И ещё… - Маша как-то замялась. - Богоматерь-то- с младенцем. С младенцем, понимаешь?
- Аборт? Нет, Машка, тут ты меня не переубедишь. Срок был небльшой. Там же были клетки одни…
- А ты, Шура, вообще, в Бога веруешь?
- Да. Теперь - верую.
- Так ты не бабка какая-то малограмотная! Ты же понимать должна, что вера - это не просто вера, а мировоззрение! Если ты веришь в Бога, значит, у тебя идеалистическое мировоззрение. Значит, ты признаёшь, что не материя первична, а дух! Дух! Это значит, что сначала дух, душа, а потом - плоть.
- Подожди-подожди… Это что же получается, душа - раньше тела? И тело строится - по душе?
- Да. А если ты считаешь, что это не так, тогда нечего говорить, что ты в Бога веришь.
- Вот она молчит почему, - Шурочка посмотрела в сторону своей иконы. - Мало того, что проститутка, так ещё и ребёнка убила. Своего ребёнка. Так, что ли?
- Матерь Божия защищает всё, что касается зачатия, рождения человека. Всё, что касается целомудрия женщины, брака, семьи. И любви к детям, и любви к родителям. Любви к матери, например. Духовно защищает.
- Значит, убийство… Так, как ты тогда говорила… Вот как это получается - убийство.
Значит, я убила… Это что, смертный грех? Заповедь такая есть - не убий.
- Есть. Это все знают, даже неверующие.
- Все знают, да не все выполняют…
Шурочка лежала молча. Ей надо было осмыслить услышанное. Ей надо было пустить всё сказанное в свою душу, и попытаться сделать это своим. Своим, собственным.
Было трудно представить себя убийцей. Сознание отказывалось принять в себя факт, ставший столь очевидным.