Мы помолчали, и я сказала Ваське:
- Иди, Васька, спать. Утро вечера мудренее.
Васька ушёл, а я вышла на балкон и долго смотрела в темнеющее небо.
Видишь ли нас со своей высоты, Отец наш небесный? Видишь ли нас, как мы тыкаемся носом, словно слепые котята?
Не Ты ли ждёшь нас, сирот своих, чтобы мы полюбили Тебя и пришли к Тебе? Свободно, добровольно. К Тебе, рядовыми армии Твоей? Чтобы мы выполняли Твои Законы?
Прости нас, Господи, прости нас, сирот своих. Не отказывайся от нас, когда мы отказываемся от Тебя. И прими нас назад - уже не блудными детьми, не сиротами, а полноправными сыновьями и дочерьми.
Прости меня, Господи, грешную рабу Твою. Прости, Господи, раба Твоего Антона, ибо он не ведает, что творит. Прости его, за все годы тяжёлого его сиротства, за всех тех, кто издевался над ним, и за всех, кто обижал его… Прости его маленькое сердечко, прости…
Но Ты даёшь нам свободу, Господи! Ты, Всемогущий, даешь нам, Твоим неразумным сиротам - свободу. Ты отпускаешь нас в этот мир, и говоришь нам: "Вы свободны, свободны все, и свободою этой - все вы равны!"
Так что же мы плачем о том, что другой человек - тоже поступает свободно? Ведь Тоха - свободен, так же, как и я. И он выбирает свой путь - так, как выбирает он, а не кто-то другой. Нельзя насильно притащить человека к Богу, нельзя насильно навязать человеку добро. Нельзя заставить человека - полюбить! Свобода - выше насилия!
Не ты ли сама пыталась объяснить это детям, а вот теперь - сердце твоё рвётся. Так думай же, думай! Разве ты закрыла для него свой дом, и своё сердце? Нет. Ты хотела бы насильно задержать его в своём доме?
Нет.
Ты хотела бы, чтобы он, из-под палки, называл тебя матерью?
Нет.
Разве известно тебе, что готовит Бог для своего, и для твоего - блудного сына?
Нет.
Ты, сама, знаешь ли, всего Пушкина?
Нет.
Значит, так. Мы просто помогли мальчику, в трудное для него время. Мы сделали всё, что могли. А далее - он свободен! Свободен, как бы мы не полюбили его. Как бы мы не хотели, чтобы он поступил иначе.
Как бы не разрывалось, как бы не плакало по нему сердце…
Как плакал ты, отец, по блудному сыну своему…
Как плачешь Ты, Отец, по блудным детям Своим…
Ты свободен, Тоха, и далее ты - в руках Божьих, как и все мы. И я буду молиться за тебя, как за сына, покинувшего мой дом.
Глава 36
Жизнь продолжалась.
Я встречалась с Тохой в интернатском коридоре. Он останавливался и здоровался почтительно.
- Здравствуйте, Наталья Петровна! Как там Вася поживает?
- Хорошо, - отвечала я.
И далее каждый шёл по своим делам. Как-то Тоха пришёл вечером, в мою вечернюю смену. Напросился в "келью", и мы долго разговаривали с ним, на разные темы. Но я знала, зачем он пришёл, и какие из его вопросов являются главными.
- Я тебе говорила: когда что-то не получается - молись Богу, молись, проси ответа. Бог подскажет тебе, и ты сразу это почувствуешь.
- Да нет, Наталья Петровна. Бог меня не услышит.
- Почему это?
- А потому, что я столько раз врал. Вы даже представить себе не можете, сколько раз я врал.
- Ты много врал, это так. Но когда будет правда - её-то Бог услышит обязательно. Так что, не сомневайся. И вообще, если ты уже понимаешь, что много врал, и начинаешь Бога побаиваться - это и есть знак того, что Бог тебя слышит. Не каждый может сказать честно: "Прости меня, Господи, я столько раз врал". Иди, старайся не выпендриваться, и молись.
И Тоха ушёл. Не стал Тоха идеальным, но жалоб на него почти не было. По крайней мере, уже было ясно, что девятый класс он закончит, и закончит у нас. Здесь, в нашем интернате.
У меня же - забрали Надежду. Примерно так, как звучит эта фраза, я и чувствовала происходящее. Надежда Ивановна, моя незаменимая санитарка, получила повышение и стала завхозом. Кажется, я снова узнала обо всём последней - уже тогда, когда Надя уходила.
С одной стороны, я была за неё рада, так как работа санитарки действительно, была ниже её способностей и возможностей. Да и по деньгам лучше…
Но мы все знали, что это за должность такая - завхоз, при нашем директоре. И с Надей не раз мы это обсуждали. И вот теперь Надя сама согласилась на эту должность. Двусмысленно. Двулично, как мы говорили в детстве.
Мне же в медпункт определили техничку, тётю Веру. "Тётя" была не на много старше меня, и была женщиной простой, даже - простецкой. Она хорошо мыла полы, нормально кормила детей в изоляторе. Она даже могла намазать вшивых, и помыть им головы. Но она была подслеповата, и не видела гнид на волосах. То есть, проверять детей, вместе со мной, как это делала Наденька, она не могла. И ещё многого она не могла…
В начале года - всегда тяжело. Пока адаптируются новенькие, и просто войдут в колею "старенькие". Пока отследишь, кто есть кто. Пока выявишь, и обработаешь вшивых. Пока выяснишь, кто чем болен, и как. И пока составишь план профпрививок. Дети поступают из разных мест, и практически у всех график прививок нарушен, а у многих - и просто утерян. И всё это надо обработать и привести в надлежащий вид.
Этим я и занималась, помимо текучки. Но уже в середине первой четверти я снова вынуждена была прийти в столовую, чтобы проверять.
Жалоб от воспитателей поступало много. Но так же, как и в прошлом году - все боялись поднять головы, опасаясь директорского гнева.
Четвёртого ноября, уже перед осенними каникулами, я проверяла кухню, в очередной раз. Закладывала масло в макароны, на обед.
На кухне не было меню-раскладки и пришлось послать в бухгалтерию новую повариху, племянницу кладовщицы, девочку - ни то, ни сё. Бухгалтера на месте не оказалось, и повариха взяла у неё со стола меню - в двух экземплярах.
Обычно, на кухню шёл экземпляр, написанный под копирку, а второй, "чистый", оставался в бухгалтерии. Мало того, что повариха притащила оба экземпляра, она ещё поставила на "чистый" экземпляр жирное пятно. Внизу, там где стояли подписи: директора, бухгалтера, и моя. Я и расписалась, попутно. Прямо там, около пятна.
Мы с "шефой" уточнили, сколько масла надо было заложить. Пять граммов на человека, как всегда. И мы его заложили. Заодно я глянула, сколько полагалось мяса в этот день. "Шефа" готовила тефтели, и мяса было выписано немного. По семьдесят граммов на человека.
Ничего бы и не было, если бы, после праздников, не пришла бы ко мне бухгалтер, с просьбой подписать меню-раскладки. Обычно я делала это автоматически, а тут вспомнила, что за четвёртое я уже расписывалась.
И когда я дошла до меню за четвёртое число, я оторопела. В макароны было выписано по десять граммов масла. А на второе был выписан гуляш, и - по сто двадцать граммов мяса на человека. Ну да, перед праздниками!
И меню, естественно, было другим. Совершенно чистым. Повариха Люда была права. Вот где, вот откуда шло главное воровство! И, кажется, теперь я смогу это доказать!
- Ну-ка, дайте мне это меню, - сказала я бухгалтеру.
От неожиданности она мне позволила схватить меню. Я шла по направлению к кабинету директора, а бухгалтер семенила за мной, приговаривая:
- Наталья Петровна, да вы что? Наталья, остановись!
Директор была на месте.
- Галина Николаевна, я пришла к вам с неоспоримыми фактами воровства, - сказала я, и изложила суть дела. - И если вы говорите, что нам мало отпускают продуктов, что нам дают с базы плохое мясо и плохое масло - то позвольте вам не поверить! Вот, оно перед вами - доказательство вашего вранья! И это - не просто враньё. Это - двойная бухгалтерия, это - уголовное дело.
- Что вы такое говорите, Наталья Петровна? - залопотала бухгалтер. - А как же это можно доказать?
- А у меня бракеражный журнал есть! Бракеража готовой продукции! Я там записываю, между прочим, и что было приготовлено, и что заложено, и выход готовой продукции. А я в этот день проверяла, и там есть не только моя подпись, но и шефповара! Сейчас я пойду, и принесу это журнал!
Это и была моя ошибка. Надо было взять журнал до этого разговора, потихоньку. И когда я, со свёртками меню под мышкой, подошла к кухне, чтобы взять бракеражный журнал…
Всё-таки телефон - великое изобретение человечества. Пока я шла по переходу из школьного корпуса в спальный, а потом, по переходу, в столовую…
Вероятно, директор позвонила "шефе". Когда я пришла на кухню, журнала на месте не было.
- Любовь Андреевна, дайте мне, пожалуйста, бракеражный журнал, - попросила я "шефу".
- Как, Натальюшка, а ты разве его не забирала?
- Любовь Андреевна, отдайте журнал. Я его не забираю к себе, вы же знаете. Всегда тут пишу, на месте.
Я опустилась на стул, в комнатке для своих. Мне уже было всё ясно. Я даже с каким-то интересом смотрела, как "шефа" делает вид, что ищет журнал, заглядывая в разные ящички, в тумбочки, за буфет. Хорошая актриса пропала в нашей "шефе", честное слово. Ну а я - дура, просто дура. Ученица школы для дураков.
- Ладно, Люба, не трудись. Всё ясно.
Я поднялась из-за стола. Ноги отяжелели и не хотели двигаться.
- Натальюшка, может, чаю попьёшь? - елейным голоском спросила "шефа".
- Не хочу я, Люба, твоего чаю, - ответила я и направилась в свою "келью", таща с собой уже совершенно бесполезный свёрток с меню-раскладками.
Они украли бракеражный журнал. Воры! Воры!
Я сидела и смотрела на "Умиление".
Батюшка Серафим, не оставь меня, сироту твою. Матерь Божия, не оставь меня. Господи, Иисусе Христе, помилуй меня, грешную.