Глава 35
- Ну, ты и вляпалась! - сказала утром медсестра, придя на подъём. И нам из-за тебя попало, и ещё разборки будут, если Ярославцев до главврача дойдёт. Всем устроила!
Нинка держалась до тех пор, пока после завтрака не пришла Люба - звать Нинку в ординаторскую.
- Иди! - сказала Люба, - велено тебя на костылях привести.
- Я сейчас сама приду, - сказала Нинка.
Люба ушла.
Нинка встала на костыли и тоже ушла из палаты. Через десять минут снова пришла Люба.
- Где Нинка? Ярославцев ждёт!
- Как где? Пошла, уже десять минут назад!
- А куда же она пошла?
Короче, пропала Нинка. Все, кто мог, стали искать Нинку, пока ничего Ярославцеву не говоря. Нинки нигде не было.
Нинку нашла Анька. В дальнем конце коридора была кладовка, замок там был слабенький и открывался легко. А изнутри кладовки была хорошая, добротная защёлка. Анька дёрнула дверь в кладовку. Дверь не поддалась.
- Нинка, ты здесь? Нинка, это я, Анька! Я одна, не бойся.
- Анька, пойди, сделай чего-нибудь!
- А чего?
- Сделай чего-нибудь, ради Бога, потому что если меня выгонят, то я отсюда не выйду! - Нинка говорила всхлипывающим, срывающимся голосом. - Я домой не поеду! Меня мать убьёт… Я отсюда не выйду! Я тут повешусь, так и знай, я тут повешусь! У меня верёвка тут есть! Если меня выгонять будут, я повешусь!
- Нинка, подожди! Подожди, я сейчас Любу позову….ты только не вешайся, ради Бога, не делай ничего. Нинка, обещай, что меня дождёшься!
- Ладно, - всхлипывая, проговорила Нинка, - сделай что-нибудь, Анька!
Анька кинулась искать Любу. Люба была ближе всех, Люба никому не скажет.
Через пять минут Анька и Люба стояли под дверью.
- Повешусь! Повешусь! - Нинка уже других слов не говорила.
- Придётся за Ярославцевым идти, - послушав Нинкины крики, сказала Люба.
Ярославцев сразу оценил ситуацию. Он не стал разговаривать, а, разбежавшись, ударил плечом по двери. Дверь вылетела, и все увидели маленькую, заплаканную Нинку, сидящую на нижней полке среди чемоданов. Рядом с ней лежал кусочек лохматой бечёвки, которой перевязывают посылки и бандероли.
- Койку её в палату вывезти! - скомандовал Ярославцев. - Пойдите, наберите… - назвал он медсестре лекарства, которые надо было вколоть Нинке.
Нинку укололи. Она укрылась с головой и затихла. Люба осталась сидеть рядом.
На веранде все тоже притихли. Разговаривали шепотом, как при тяжело больном.
- Ну и Нинка! Вот отмочила!
- Девчонки, что же будет? - волновался Костик.
- Всё, тю-тю твоя Нинка! - сказал Славик.
- Пойидэ до дому, до хаты, - отозвался Миронюк. - Вона в усьому мисци цю скамэйку, мабуть, шукала!
- И дошукалась на свою голову!
- Ещё и вешаться вздумала.
- Конечно, кому охота, вот так - и вдруг домой. Её же в четверг на операцию должны были взять.
- Эх, Нинка! - Костик сокрушённо вздохнул, - что ты наделала!
- Маша, Маша, - зашептала Анька, - так ведь нельзя! Если Нинку выгонят, она ведь пропадёт!
- Это точно, - сказала Маша.
- Мы ведь все бегали, а Нинка одна попалась! Теперь отвечает за всех. А если повесится? Что делать?
- Не знаю. Я не знаю, что делать, - ответила Маша. - Но как-то надо спасти эту дурочку. Угораздило же её, на скамейку к Ярославцеву сесть. Она совсем страх потеряла, вот и попалась.
- Как? Как? - Анька крутилась, крутилась на кровати. А вдруг повесится? Это же смерть? Это смерть!
Анька посмотрела на Машу, на Наташку. Хотела сказать что-то, но передумала.
Потом она встала и вышла с веранды. Пройдя по палате, спросила Любу:
- Ну как, спит?
- Спит.
- Ты что об этом думаешь, Люба?
- А что думать? Дура она, конечно, Нинка ваша. Разве можно так? Губит себя, губит. А ещё и сестру, и врача под суд подводит. Жаль её, да что сделаешь, с дурой-то…
Анька вышла из палаты, подошла к ординаторской, постояла. Потом вроде бы пошла назад. Потом снова вернулась и постучала в дверь.
- Войдите, - сказал Ярославцев. - А, это ты! Что скажешь?
- Евгений Петрович! Я просить пришла… не говорите главврачу! Не выгоняйте Нинку! Она пропадёт! Она до Горловки своей не доедет - или повесится, или сбежит… Не выгоняйте, простите её! Она после операции будет хорошо лежать - это она перед операцией вышла, как бы напоследок…
- Значит, мы вас тут лечим, мы вас тут оперируем, а вы сами всё разрушаете! Вы не цените ничего, не умеете ценить! А если бы Нинка ваша под машину попала? Кто бы под суд пошёл? Я? Нет, надо выгнать её. Чтоб другим неповадно было! Как я могу такую историю скрыть!
- Евгений Петрович, нельзя Нинку выгонять! А если она с собой покончит? Она же пропадёт… Евгений Петрович, тогда надо всех нас выгонять… мы тоже бегали…
- Кто бегал?
- Я… Стёпка… Наташка Залесская…
- Ах, так? - вместо того, чтоб пожалеть Нинку, Ярославцев, казалось, разозлился ещё больше. - Вот вас и выгоню всех - и тебя, и Акишину, и Залескую! А Степан-то чего? У него деньги откуда?
- А он мальчишкам покупал…
Иди в палату, а я сейчас приду к вам, - голос Ярославцева не предвещал ничего хорошего.
Анька прошла на свою кровать, как во сне.
- Что ты, Анька? - встревожилась Маша.
Всё, - только и могла произнести Анька… Внутри у неё было пусто.
Глава 36
Ярославцев пришёл после обеда. Молча прошёл на веранду, откинул ширму.
- Я пришёл к вам по поводу, который известен всем вам. Люба, как там Акишина, проснулась? Давай-ка её сюда.
Люба закатила кровать Нинки.
- Одна из вас - Акишина - была мной обнаружена вчера в городе, в самовольной отлучке.
Как выяснилось, ещё некоторые из вас также ходили в город. Я хочу задать вам два вопроса: первый - думали ли вы, что могло бы случиться с вами в городе? Вы могли попасть под машину, на вас могли напасть хулиганы. Во всех этих случаях сотрудники санатория могли сесть в тюрьму. Из-за ваших развлечений могли быть поломаны судьбы тех, кто спасает вас от болезни.
И второй вопрос, который я хочу вам задать - понимаете ли вы, что если вам предписано лежать, а вы встаёте на ноги, вы разрушаете себя? Вы будете выздоравливать ещё медленнее, хромать ещё сильнее, у вас будут горбы ещё больше. Государство содержит вас здесь, содержит бесплатно, чтобы вы могли лежать столько, сколько нужно. Вы не только разрушаете себя, вы плюёте на государство.
Поэтому я принимаю решение: всех нарушителей выписать из санатория досрочно, за нарушение режима. Всех! И тебя, Степан, и Акишину, и Кондрашову, и Залесскую. Завтра я всё доложу главврачу, а потом напишем письма вашим родителям, чтоб ехали за вами. А тебя, Степан, на той неделе в твой детдом отвезём.
Акишина же будет под наблюдением, до приезда матери, а потом пусть хоть вешается, хоть под поезд бросается - только дома, а не в санатории.
И Ярославцев ушёл. Сначала была тишина. Потом послышались всхлипывания Нинки, а потом голос Наташки:
- Ты! Это ты! Ты сказала про нас? - наступала она на Аньку.
- Я.
- Как ты могла? Как ты посмела?
- Я хотела Нинку спасти…
- Ты предательница! Предательница!
- Я… я не знала, как Нинке помочь… она сказала - повесится… это ведь смерть…
- Да я и не собиралась вешаться, - вдруг вставила молчащая с утра Нинка. - Это я так сделала, как раньше… я так всегда делала, когда мать меня не пускала гулять. Я в чулан залезу, и кричу, что я повешусь. Мать поплачет, а меня всё равно выпустит. Как скажешь, что повесишься - всегда помогает. Ты, Анька, зря паниковала - я бы не повесилась! Пусть этот Ярославцев зловредный сам вешается!
- Как? Как? - Анька не могла произнести не слова. Она сидела на кровати с каким-то остановившимся лицом, и даже слёз у неё не было. - Ты не собиралась? А почему ты мне… мне… не сказала…
- А ты бы тогда меня спасать не бросилась!
- Бросилась бы…
В наступившей тишине раздался голос Мариэты:
- Ду ихат лав ахчике, байц аранц хелк! - сказала она по-армянски, что случалось с ней крайне редко.
- Что? - не поняла Нинка.
- Нэ умная ты, Нинка! - перевела Мариэта.
- Что? - переспросила Нинка.
- Дура ты, Нинка! - подитожила Маша.
- Нинка-то дура, а ты, Анька, предательница! - ещё раз сказала Наташка.
В голове её молнией пронеслись несколько вещей: как мама получит письмо, как приедут родители, как будет стыдно ей перед ними. Хотя мама писала, что приедут за ней в конце июля, но ведь ещё только начало июня! И, самое главное, Славик! Славик, Славик! Я уеду, и не увижу его больше!
Наташка уткнулась носом в подушку и заплакала. Предательница, во всём виновата эта предательница!