Я же тебе верну!
— Ах ты скотина… — задушено шепнул месье Стефан, не отрывая взгляда выпучившихся глаз от бейсбольной биты. — Вввон… отсюда… в моем соб… собственном доме… я вы-зо…
— Вызовешь? Не надо никого вызывать, папа, тем более полицию, — ласково сказал Николя. — Это же так просто: пойти в банк, снять с одного из твоих счетов пятьдесят «штук» и поместить этот капитал в меня. Я верну, говорю тебе.
— Вон… отсюда!
Николя ухмыльнулся. Он поднял ногу и наступил ею на розовый куст.
— Плохо, папа, — сказал он. — Винс, иди сюда! — кивнул он негру с бейсбольной битой. — Папа, это Винс, — повернулся он к месье Стефану, застывшему с таким лицом и в такой позе, словно его внезапно посетило кишечное расстройство, — кстати, он бывший профессиональный бейсболист. Лафлеш, — повернулся Николя к парню с засаленной косичкой, — придержи Жака, чтобы он не горячился.
Месье Стефан не стал дожидаться продолжения. Он подпрыгнул, густо заверещал и, путаясь в собственных ногах, бросился к дому…
ГЛАВА ВТОРАЯ. СКУЧНО НЕ БУДЕТ: ПЕРВЫЕ ЗАМОРОЧКИ
Вино оказалось прекрасным.
Вино оказалось прекрасным и дурманящим настолько, что Ваня Астахов, счастливо подвизавшийся в роли эмигрантки Жанны Николаевны Хлестовой, даже протрезвел. Цепкое дурманящее воздействие настоящего французского вина пустило свои корни, как в жирном черноземе, в добротном русском опьянении водкой, которым Ваня осчастливил себя еще в московском аэропорту. Задиристость и дурачество сменились расслабленной улыбкой, и Астахов откинулся на спинку кресла и полуприкрыл глаза, время от времени косясь на французов и думая, что не такие уж они, иностранцы, скупые и подленькие, как кажется большинству россиян и конкретно ему, Ивану.
Особенно после памятной поездки в английский колледж семь лет назад, из которого его, Астахова, выперли с треском и позором за тотальную неуспеваемость и связь с несовершеннолетней дочерью директора колледжа.
Рядом растянулся Осип. Он мелкими глотками попивал вино, и по лицу его расплылась блаженная улыбка. Надо же, думал Ваня, и Осип сумел оценить букет.
А до того казалось, что мужлан Осип с его неизменным «чаво?» и манерами, словно перенятыми у деревянных вояк из сказки про Урфина Джюса, может оценить разве что букет венерических заболеваний.
— Хорошо… — пробормотал Ваня вслух. Может, и к лучшему, что у него нелады с отцом и он уехал из России. За границей он начнет новую жизнь. Все будет прекрасно. Быть может… Ваня выпил еще вина… быть может, ему даже стоит жениться. Да вот хотя бы на Насте. Потому как француженки-то, говорят, сплошь страхолюдные, на плохо маринованных селедок походят.
И ничего, что он, Иван, по паспорту проходит как Жанна. Сущность-то мужская.
Француз поднялся со своего кресла и медленно пошел по проходу. Остановился возле Ивана и что-то проговорил на своем языке. Фраза была длинной, круглой и смятой в самом финале, как будто прокатилась пустопорожняя бочка, скатываясь под гору и разлетаясь на мелкие кусочки.
— Чаво? — за Ваню ответил Осип, поднимая соловеющие глаза. — А, мусью? «…Постой-ка, брат мусью! Шо там тянуть…» э-э-э… «пора бы к бою»…
Разрозненные и разлохмаченные цитаты из Лермонтова, по всей видимости, представлявшие собой все, что осталось от школьной программы, освоенной Осипом лет этак сорок назад, были оборваны ленивым Настиным:
— А ничего француз-то. Вань, ты глянь, как он на тебя смотрит-то, а? Это как бы чего не того не получилось, а? — выдала она путаную фразу.
— Ничаво… — бессознательно копируя Осипа, проговорил Ваня и одернул на коленях подол платья.