И начну я с наших имен, которые стритам могут показаться немного странными.
Хотя нет! Сначала еще пару слов о стритах.
Так мы называем всех, кто находится за пределами столь приличных учебных заведений, как наш лицей. Раньше, лет десять-пятнадцать назад, их называли "уличными". Но мне кажется, что "стриты" звучит красивее и пристойнее, чем это простое и несколько вульгарное понятие – "уличные".
Сейчас так уже не говорят. Скажу больше: произнести такое – все равно что выругаться. И получить за это красное порицание.
Ну вот, теперь придется объяснять, что такое "красное порицание"! Ведь есть еще синее, зеленое, желтое и самое страшное – черное…
Объясню вкратце: за каждый некорректный поступок, ошибку или слово мы, ученицы, на протяжении учебного года получаем от госпожи Директрисы цветные карточки. За словесные ошибки – красные, за плохое усвоение учебного предмета – синие, за плохое поведение – желтые, за огрехи во внешнем виде – зеленые. О черных лучше промолчать! Черное порицание, то есть черный квадратик картона, – это уже приговор! И – карцер.
Каждое порицание пронумеровано и продублировано. Дубликат остается в выдвижном ящике у госпожи Директрисы. Так что эти карточки мы тоже добросовестно храним, как страшное напоминание о наказании в конце года. И готовимся к нему.
Несложно догадаться, что те, кто набрал больше красных карточек, должны исправить свою речь с помощью различных заданий, которые нам дает госпожа Директриса. Например, в прошлом году одна семиклассница выучила наизусть пьесу Шекспира в оригинале и декламировала отрывки в актовом зале, пока не потеряла сознание.
Обладательницы желтых порицаний убирают территорию и днем и ночью.
А зеленых лишают всех благ в выборе одежды или косметики…
Черные… Ох… Просто сидят в карцере. Столько дней, сколько получили таких карточек.
Это – справедливые наказания.
Конечно, все мы боремся, чтоб этих порицаний было как можно меньше.
Теперь, как обещала и пока не запуталась, начну с имен.
Здесь тоже все просто.
Наши имена не иностранные, как может показаться на первый взгляд. И не прозвища (не дай бог: у нас это наказывается желтым порицанием!). Это всего-навсего первые буквы наших полных имен! Не более того!
Такая форма обращения была принята очень-очень давно, еще во времена наших прабабушек. Но до сих пор считается весьма удобной в обращении.
Во-первых: коротко и ясно, во-вторых, хорошо запоминается, в-третьих, как объясняет школьный психолог, "не дает выйти эмоциям за рамки личности". Это довольно сложное объяснение. Я понимаю его так: каждый сам по себе, как квартира или вилла с домофоном, куда не зайдешь, не зная полного набора цифр.
Конечно, в наших анкетах, которые заполняют родные и близкие, когда отправляют нас в это заведение, стоят обычные имена и фамилии. Но за годы пребывания здесь, эти имена стираются из памяти, ведь голова наполняется массой других знаний. Здесь уже не до того, чтобы помнить, кто ты такая – Аннушка или Мария. А еще попробуй запомнить отчество и фамилию! Сплошной бред!
Однажды – клянусь, чисто случайно, – когда Озу болела, а я отсиживала у ее постели в лазарете необходимый для проявления милосердия час, я подглядела: в ее анкете, которую просматривала медсестра на предмет наследственных болезней, записано, что ее зовут Ольга Зеноновна Урбанская.
Сокращенно и есть – Озу. Красиво и коротко.
Возможно, Рив зовут Раиса или Роза, Лил – Лариса или Лина.
Но это банально и не романтично. Поэтому я рада, что меня зовут Пат.
Ночами, когда не спится или по расписанию наступает время "романтических девичьих грез" (которые мы потом записываем в отдельную общую тетрадь для будущих поколений курсанток лицея), я представляю, что мое полное имя – Патрисия или Памела. Звучит красиво, как у леди.
Ну вот. С именами покончено.
Теперь о том уроке, на котором сегодня я должна проявить уверенность и безупречное знанием материала.
Я обожаю "литсуд"!
Это мой самый любимый предмет. Хотя у нас, курсанток одиннадцатого, предпоследнего класса, есть еще "домоводство", "рукоделие", "экономия" и "гендероведение".
В последнем, двенадцатом, вместо курса по партнерским отношениям, входящего в "гендероведение", мы будем более тщательно изучать все, что связано с сексом. Физиологию отношений. Интересно. И немного жутко – что узнаем?
Но это будет в следующем году.
Пока что, как я уже говорила, мой любимый предмет – "литсуд".
Чем он так интересен?
Ну, во-первых, я млею от любовных романов!
В нашей библиотеке, в отделе для старшеклассниц, их очень много.
Обожаю эти розовые, сиреневые, небесно-голубые покетбуки с прекрасными дамами и джентльменами на обложках.
Они даже пахнут! Возьмешь в руки и сразу как будто в торт окунаешься – во рту становится сладко, во всем теле – тепло и воздушно. Жизнь кажется прекрасной, многообещающей! А иначе и быть не может. Сиренево-розовое счастье так и лезет в уши, в ноздри, в рот, а в голове звучит музыка: "Он-взял-ее-за-плечи-и-их-губы-слились-в-горячем-поцелуе…" Ох…
О поцелуях мы еще ничего не знаем. И это так тревожит. Как это – "губы слились"? И если они "слились", то куда же делись носы и глаза? Но такие вещи мы никогда не обсуждаем. Это неприлично.
На "литсуде" мы таких книг по внеклассному чтению не изучаем.
На уроках мы проходим мировую классику, как и обычные стриты в своих общеобразовательных школах. Только подходим к ней с другой стороны. С более интересной и практичной. Так сказать, приспосабливаем ситуации к жизни. Ведь классика есть классика: поучительна и актуальна во все времена.
У меня еще будет время подробно описать, как проходит урок. Тем более что именно сегодня мы судим мадам де Реналь из "Красного и черного" и я, именно я, имею честь впервые в жизни быть ее прокурором. Пока не знаю, как все будет, и потому скажу еще несколько слов о нашем лицее.
То есть описание экспозиции должно пройти по всем правилам.
Итак, нашему лицею очень много лет! А древние документы, висящие в музее, вообще свидетельствуют, что ЛПЖ существовал всегда.
Вы только представьте себе этот срок: всегда! Как Вселенная. Как Земля. Когда представляешь, даже жутко становится. И такая гордость охватывает!
В музейном зале, который открывают только во время больших торжеств, хранятся выцветшие документы, написанные специфическим, разработанным еще монахинями ордена Послушных Жен каллиграфическим письмом.
Они свидетельствуют о гонениях на это заведение во времена инквизиции и охоты на ведьм, о расцвете культуры благодаря нашим выпускницам в эпоху Возрождения, об их преданности воинам Отчизны в тяжелые военные времена.
Здесь хранятся тонны писем с множеством благодарностей из разных уголков мира, миллионы фотографий счастливых, улыбающихся пар, созданных благодаря существованию ЛПЖ.
Есть отдельный трогательный стенд, на полках которого – фотографии младенцев. Сад младенцев! Целый земной шар, засаженный нами!
Есть и особый стенд, к которому нас обязательно подводили в детстве во время первой экскурсии: "Лицо позора".
На нем фотографии казненных за неверность, неблагодарность или за другой из десяти грехов, которые строго наказываются по Уставу нашего заведения.
Сказав о грехах, стоит сказать о добродетелях. Эти понятия тесно связаны между собой. То есть, сказав "А", должен знать и "Б"! В данном случае – наоборот. "А" – это добродетели, "Б" – грехи.
Что касается перечня первых – это ясно как дважды два.
Ведь все десять заповедей, из которых состоит наш Устав, выписаны и нарисованы известным художником, отделаны широкой извилистой рамой, покрытой трехмиллиметровой позолотой. Этот Устав висит в нашем холле на самом видном месте – там, где во время утренних линеек стоит госпожа Директриса.
Мы быстро запечатлели в памяти каждое из этих простых десяти слов. Наши глаза постоянно наталкивались на них в любом уголке лицея.
Мы пели их, как песню, даже тогда, когда были совсем маленькими и еще плакали ночью по родному дому:
Благодарность.
Уважение.
Послушание.
Молчание.
Терпение.
Служение.
Усердие.
Верность.
Заботливость.
Хозяйственность.
Все эти простые и понятные слова украшены золотыми виньетками, усажены вылепленными из глины птичками и увиты цветами.
Первой нашей вышивкой на первом же уроке труда были именно они – точная копия этой изысканной каллиграфии.
Каждая из нас прилежно хранит эту вышивку и должна будет потом (после выпуска) повесить ее в собственном доме. Это засвидетельствует принадлежность к ордену, к нашему любимому ЛПЖ. По ней мы потом будем узнавать друг друга. И она же станет неким пропуском в это заведение для наших будущих дочерей.
По крайней мере, у моей мамы такая вышивка висела и, наверное, до сих пор висит над плитой.
Такая была и у бабушки… Хотя я их совсем-совсем не помню. И наверное, никогда уже не увижу, ведь вскоре буду служить только одному человеку – своему мужу, которого пока еще не знаю. Думаю, что они прожили счастливую, беззаботную и праведную жизнь.
Такую проживу и я. И сто пятьдесят остальных моих однокашниц, имеющих счастье учиться здесь.
А это действительно счастье.