Подобно большинству оптимистов, Михаэль относился к настоящему, как к податливому, аморфному материалу, из которого упорным, неутомимым трудом надо вылепить будущее. К прошлому он относился с подозрением. Прошлое - отяжеляет. Оно - лишнее, в некотором смысле. Прошлое казалось Михаэлю грудой шелухи и огрызков, которые надо выбросить. Не разбрасывать по дороге, чтобы не стали они препятствием, а собрать все воедино и уничтожить разом. Быть свободным, шагать налегке. Нести ответственность лишь за планы на будущее. Не скрывая испытываемого мною омерзения, я спросила:
- Михаэль, зачем ты вообще живешь на свете, скажи мне, пожалуйста?
Михаэль не спешил с ответом. Он обдумывал мой вопрос, собирая тем временем в маленькую кучку крошки, рассыпанные по скатерти.
Наконец он изрек:
- Твой вопрос лишен всякого смысла. Люди, в большинстве, не живут для ЧЕГО-ТО. Они живут. И точка.
Я сказала:
- Миха Ганц, ты родился жалким нулем, им ты и умрешь. Точка.
Михаэль ответил:
- У каждого есть достоинства и недостатки. Ты скажешь: "Это банальность". Верно. Но "банальный" - это противоположность понятию "истинный", Хана. Фраза "дважды два - четыре" - тоже банальна, и все же …
- И все же, Михаэль, "банальный" - это противоположность "истинному". А в один прекрасный день я сойду с ума, точно как госпожа Доба Глик, и ты будешь новат в этом, доктор "недотепа Ганц".
- Успокойся, Хана …
Вечером мы помирились. Каждый из нас винил самого себя, полагая, что именно он - зачинщик всей ссоры. Попросив друг у друга прощения, мы отправились навестить Абу и Хадассу в их новой квартире в Рехавии.
Я должна записать и это.
Мы с Михаэлем спускаемся во двор, чтобы вытряхнуть покрывало, которым застелена наша постель. После скольких попыток нам наконец удается согласовать жения. Пыль взлетает к небу.
Затем мы сворачиваем покрывало: Михаэль приближается ко мне, руки его разведены в стороны, словно вдруг решил заключить меня в свои объятия. Он подает мне два угла покрывала. Отступает. Берется за нижние два угла. Вновь разводит руки в стороны. Приближаете Подает. Отступает. Берется. Приближается. Подает.
- Хватит, Михаэль, довольно. Мы закончили.
- Да, Хана.
- Спасибо, Михаэль.
- Не стоит благодарности. Ведь покрывало - наше общее.
Двор погружается во тьму. Вечер. Первые звезды, внятный, протяжный всплеск издалека: то ли женщина вскрикнула, то ли из радиоприемника донесся обрывок мелодии. Холодно.
XL
Моя новая служба в министерстве торговли и промышленности намного удобнее моей прежней работы в детском саду покойной Сарры Зельдин. С восьми утра до часу дня я сижу в здании бывшей гостиницы "Палас", в комнате, которая когда-то служила раздевалкой для горничных. На моем столе - отчеты о деятельности предприятий, поступающие ко мне со всех уголков страны. Я должна выбрать из этих отчетов определенные данные, сравнить их с теми, что хранятся в картонных папках, стоящих на этажерке слева от меня, записать результаты сверки в разграфленный формуляр, включая также и замечания, вынесенные на поля, и передать результаты моих трудов в соседний отдел.
Это - приятная работа, главным образом потому, что неизмеримое очарование таится для меня в этих словах: "опытный инженерный проект", "химический концерн", "судоверфи", "производство тяжелых металлов", "консорциум по сборке стальных конструкций".
Эти возникающие передо мной термины - свидетельство существования некой концентрированной реальности. Я не знаю и вовсе не горю желанием познать эти не ведомые мне миры. Мне вполне достаточно и того, они реально существуют где-то там, далеко. Они есть Они функционируют. В них происходят перемены. Расчеты. Сырье. Рентабельность. Планирование. Стремительный поток объектов, мест, людей и мнений.
Я знаю: это очень далеко. Однако - и не за горами. Абсолютно точно.
В январе тысяча девятьсот пятьдесят восьмого у на в квартире был установлен телефон. Михаэль пользовался правом первоочередности как научный сотрудник, и хорошие связи с Абой, мужем моей лучшей подруги Хадассы, оказались весьма полезными. Аба помог нам так же и с квартирой: он внес нас в списки на получение жилья, частично субсидируемого государством. Мы будем жить в новом квартале, который строится на склоне холма, за кварталом Байт Ваган, - оттуда открывается вид холмы Вифлеема и на часть Эмек-Рефаим. Мы внесли задаток. Подписали соответствующие обязательства. Нам было обещано, что, по договору, мы получим ключи новой квартиры в тысяча девятьсот шестьдесят первом году.
Михаэль поставил на стол бутылку красного вина. Купил мне большой букет хризантем, чтобы создать праздничную атмосферу. Он наполнил бокалы и произнес:
- В добрый час, Хана. Я уверен, что новая обстановка повлияет на тебя успокаивающе. Мекор Барух - удручающее место.
Я сказала:
- Да, Михаэль.
- Все эти годы мы мечтали о переезде в новую квартиру. Теперь у нас будут три отдельные комнаты, не считая рабочего кабинета. Я так надеялся, что в этот вечер ты будешь веселой.
- Я весела, Михаэль. У нас будет новая квартира, и в ней отдельные комнаты. Мы всегда мечтали о другой квартире. Мекор Барух нагоняет тоску.
- Но ведь именно это я только что сказал! - воскликнул Михаэль.
- Именно это ты и сказал, - улыбнулась я. - После восьми лет супружеской жизни люди начинают и думать, и говорить одними и теми же словами.
- Настойчивость со временем принесет нам все. Вот видишь, Хана. Со временем, быть может, мы отправимся в путешествие по Европе. А возможно - и в другие дальние страны. Со временем у нас появится и маленький автомобиль. Со временем тебе станет лучше.
- Время и труд все перетрут. Михаэль, разве ты не чувствуешь, что твой отец Иехезкиэль говорит твоими устами?
- Нет, - сказал Михаэль, - я об этом не подумал. Но что - вполне возможно. Да и вполне естественно: ведь я - сын своего отца.
- Абсолютно. Возможно. Естественно. Ты - его сын. Это ужасно, Михаэль. Ужасно.
Михаэль заметил с грустью:
- Что же в этом ужасного, Хана? Жаль, что ты с пренебрежением относишься к моему отцу. Это был чистый человек. Твои слова несправедливы. Тебе не следовало говорить так.
- Это недоразумение, Михаэль. Ужасно не то, что ты - сын своего отца. Ужасно, что твой отец вдруг начинает говорить твоими устами. И твой дед Залман. И мой дед. И мой отец. И моя мать. А после нас будет Яир. Мы все - словно череда: человек за человеком, поколение за поколением - всего лишь отброшенный черновик. Переписываемые набело, вновь и вновь переписываемые набело, и снова - скомканные, брошены в мусорную корзину. Чтобы вновь быть переписанными с незначительными изменениями. Какая глупость, Михаэль. Какая скука. Какая бессмысленная шутка.
Михаэль счел, что мои слова вполне достойны того, чтобы над ними поразмышлять в молчании.
Тем временем, взяв бумажную салфетку, он соорудил из нее маленький кораблик, оглядел его испытующим взглядом, с превеликой осторожностью поставил его на стол. В конце концов он заметил, что мой взгляд на жизнь очень литературен. Его покойный отец как-то сказал, что в Хане он видит поэтессу, хотя она и не пишет стихов.
Затем Михаэль развернул передо мной план новой квартиры, в которой нам предстоит жить. Чертеж этот он получил сегодня утром, когда подписывал договор на покупку квартиры. Он объяснял, как обычно, четко и деловито. Я хотела уточнить кое-какие детали. Михаэль повторил свои объяснения. И вдруг охватило меня гнетущее чувство, будто все, что происходит со мной сейчас, - это не в первый раз. Ни в коем случае! Я уже бывала и в этом месте, и в этой ситуации. Все слова уже были сказаны в далеком прошлом. И бумажный кораблик уже был! И дымок из трубки, поднимающийся к потолку, к люстре. Урчанье холодильника. Михаэль. Я. Все. Словно сквозь кристалл, далекое виделось четко и ясно.
Весной тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года у на появилась постоянная домработница. Отныне другая женщина возится на кухне. Теперь, когда я возвращаюсь, усталая, с работы, мне не приходится лихорадочно шарить по полкам холодильника, спешно разогревать на газовой плите содержимое консервных банок, крошить второпяъ овощи и полагаться на природное благородство Михаэля, и Яира, которые не станут жаловаться на унылые, однообразные обеды.
Каждое утро я вручаю Фортуне, нашей домработнице, лист с перечнем работ. Она действует согласно тому, что в нем записано, вычеркивая жирной линией уже исполненное. Я довольна ею: проворна, честна, без всяких затей.
Но вот уже несколько раз я заметила, что на лице его мужа появилось новое выражение - за все годы нашей совместной жизни ничего подобного я не видела. Когда окидывал он взглядом фигуру девушки, лицо его выражало какую-то напряженную неловкость. Рот слегка приоткрыт, голова наклонена, нож и вилка на мгновение застыли в его руках… Так выглядит, наверно, безмерная глупость. А может, полное непонимание: словно первый ученик, уличенный в том, что списывал на экзамене, не в силах постичь, как стряслось с ним такое… И поэтому я больше не приглашала Фортуну обедать вместе с нами в полдень. Она гладила, протирала пыль, складывала белье. А обедала в одиночестве. После нас. Михаэль посчитал нужным заметить:
- Мне жаль, Хана, что ты обходишься с Фортуной так, как обходились некогда барыни со своими служанками. Она - не служанка. Она - не наша собственность. Она - работающая женщина. Подобно тебе.
Я ответила насмешливо:
- Молодец, товарищ Ганц!
Михаэль сказал:
- А это уж ни в какие ворота не лезет…
Я сказала: