- Он высок и строен, как никто. У него крепкая грудь, тонкая талия, длинные ноги и на редкость легкая стремительная походка. Его черные, блестящие, непослушные волосы ниспадают до плеч, обрамляя тонкую, но крепкую шею. Я ничего не сказал про его широкий рот с плотно сжатыми губами и глаза, пронзительные и неподвижные. Да и нужно ли? Кто не знает Сауда, вряд ли оценит силу и красоту гордого свободного человека.
Ему незнакомо чувство жалости. Даже ко мне он ничего подобного не испытывал. Именно это его качество сразу привязало меня к нему. Друзья, которых я себе заводил, - не важно, были ли они правоверными или неверными, - все поначалу жалели меня, принимали из милосердия, как нищего, да к тому же урода с двумя горбами. Все - кроме Сауда. К калекам он питает отвращение и скорее отхватит кинжалом протянутую руку, чем бросит в нее милостыню. Поверьте, нищета и увечье нисколько не разжалобили Сауда, когда он впервые проявил ко мне некоторую благосклонность.
В тот день я находился за прилавком, на котором Абд аль-Меджид Шакраф разложил свой товар. Вы, должно быть, помните, друзья мои, что этот, некогда богатый, человек, чтобы как-то существовать, пытался торговать дешевыми берберскими и мавританскими украшениями на одном убогом базарчике в Эль-Ксар-эль-Кебире. Стоя рядом с ним, я зазывал покупателей, что было мочи нахваливая наш товар, как вдруг у меня горло сдавило на полуслове: я увидал Сауда…
Никогда прежде я не встречал его, но с первого же взгляда я приметил в нем все то, что так привлекает меня в людях. Он остановился в двух шагах от прилавка и уставился на нас немигающими глазами. Вам, разумеется, знакомы повадки этих странных людей, время от времени появляющихся в торговых рядах и на базарах. Они могут часами стоять возле лавки как вкопанные, положив ладонь на рукоятку кинжала и вперив в торговца неподвижный взгляд.
При этих словах Фуад, боязливый крестьянин, принялся делать знаки, заклинающие судьбу.
- Да не явятся они раньше, чем через двенадцать и двенадцатью двенадцать лун! - воскликнул он. - При одной лишь мысли о них у меня стынет кровь в жилах.
- А я как завижу кого-нибудь из них, тут же убираю свои весы, - сказал ростовщик Наххас.
- А я начинаю греметь всеми своими амулетами, - промолвил Селим.
И Башир продолжил:
- Если в центре Танжера вас, о друзья мои, охраняемых многочисленной недремлющей полицией, страшат люди, подобные Сауду, то представьте, что чувствовал славный Абд аль-Меджид Шакраф, находясь в гуще базарной толпы в Эль-Ксар-эль-Кебире, этом вольном городе, и испытывая на себе взгляд здоровенного вооруженного кинжалом рифа? Несчастный, он не смел высунуть из-под прилавка голову и делал вид, что осматривает свой товар, в то время как все тело его дрожало, а с носа стекали крупные капли пота. Что до меня, то я не испытывал ни малейшего страха. Я не ставлю это себе в заслугу; просто я не мог оторвать взгляд от Сауда, который, хоть и был одет так же бедно, как я, казался мне принцем. Несколько минут он пристально смотрел на меня, но я не отвел взгляд. Тогда он провел левой рукой - той, что была свободна, - по вещицам, лежавшим в лотке, и взял два самых больших браслета. Я тронул за локоть Абд аль-Меджида Шакрафа - тот лишь задрожал сильнее прежнего.
Тогда я любезно сказал:
"Каждое из этих украшений стоит восемьсот испанских песет, но для тебя, рифский воин, мы снизим цену на четверть".
"Я не торгуюсь - я беру", - ответил Сауд.
"Ты этого не сделаешь", - возразил я.
Он поинтересовался:
"И кто же захочет мне помешать?"
И услышал в ответ:
"Я - если понадобится".
Тут я вытащил из-за пазухи рогатку, с которой никогда не расстаюсь, и вложил в нее большой круглый камень. Угоди он в висок со столь близкого расстояния, даже Сауду не поздоровилось бы. Но я был готов выстрелить - пусть Аллах лишит меня зрения, если я лгу.
Не знаю, какой дух снизошел на меня в ту минуту и избавил меня от страха. Скорее всего, это был дух самого Сауда.
Риф рассмеялся, вернее сказать, молча чуть разомкнул губы, обнажив края блестящих, крепких и острых, как у гиены, зубов. "Не знаю, что находится у тебя в этих двух котомках, - произнес Сауд, указывая на мои горбы, - но смелости тебе не занимать". Он выпустил из рук украшения и удалился, ступая гордо, словно наследник престола.
"Что ты натворил, что натворил? - застонал Абд аль-Меджид Шакраф. - Для тебя два браслета дороже жизни? Вот он вернется и перережет нам горло!"
И Сауд действительно вернулся. "Покажи, как ты стреляешь из рогатки", - велел он мне. Я вышел вместе с ним с базара и, моля про себя Аллаха о метком глазе и твердой руке, прицелился в маленькую птичку, стремительно летящую на большой высоте. Птичка упала к моим ногам. Сауд вновь засмеялся на свой, особый манер и сказал: "Если б ты рос у нас и с раннего детства взял в руки ружье, ты уже был бы опасным человеком". Я почувствовал, как заколотилось у меня сердце. "Ружье?! - воскликнул я. - Но я никогда в жизни не держал его в руках!" - "У нас в дуарах каждый имеет свое собственное ружье, - сказал Сауд, - и даже мальчишки твоих лет. Но тем, кто хочет быть свободным, оружия все равно никогда не хватает".
Потом он пообещал, что зайдет завтра и побеседует со мной пообстоятельней. Но я больше не видел его в Эль-Ксар-эль-Кебире, и сведущие люди, которые есть повсюду, у них просто такое ремесло - все знать, говорили, что ночью он уехал с одним старым мальтийцем, тайно занимавшимся торговлей оружием.
Пока Башир вытирал пот со лба, Кемаль, заклинатель змей, воспользовался паузой и спросил:
- Когда ты встретил здесь Сауда? В первые дни лета, чуть позже конца рамадана, не так ли?
Кемаль говорил очень медленно - чувствовалось, что он редко прибегает к человеческой речи.
- А ты откуда знаешь? - удивился Башир.
- Приехав к нам, он продал мне двух великолепных змей, которых поймал по дороге, - сказал Кемаль. - Они прекрасно работают.
Он заиграл на своей маленькой флейте какую-то ритмичную, пронзительно звучащую мелодию, и две змеи высунули свои страшные головы из мешка, что лежал в ногах у заклинателя. Покачавшись немного, они, подчиняясь магическому слову Кемаля, спрятались в мешок.
И Башир смог продолжить свой рассказ:
- Итак, - сказал он, - выйдя из лечебницы доктора Эванса, я встретил Сауда Рифа. Он шел, будто принц, горделивой походкой, не торопясь, он был высок и строен, как минарет. На нем была черная изодранная джеллаба, на поясе красовался большой кинжал. Здесь он еще больше, чем в Эль-Ксар-эль-Кебире, где часто можно встретить похожих на него кочевников, производил впечатление единственного, по-настоящему свободного человека.
Он без труда вспомнил меня. Неужели и впрямь я так выделяюсь в толпе, словно какая-нибудь рыба, обросшая шерстью, или рогатая лошадь? Он засмеялся, чуть обнажив края зубов, и спросил, всегда ли у меня при себе рогатка. Я показал ее ему, ведь я никогда с ней не расстаюсь, - и он снова рассмеялся. Тут я почувствовал, что привязался к нему всем сердцем, и в ту же минуту забыл и доктора Эванса, и его лечебницу, и даже ослика. Когда рядом со мной был Сауд Риф, я уже сам себе не принадлежал.
У него не было приятелей в нашем городе, и он меня повел в мавританскую кофейню, расположенную прямо у ворот касбы. Я покорно шел за ним, испытывая чувство признательности и переполняясь гордостью. Что и говорить - я был безмерно счастлив.
Мы поели пирожков в масле с яичной начинкой, жареного миндаля, шашлычков из печени ягненка, фаршированного перца и медовых пирожных, выпили много чая с мятой, такого сладкого, что ложка прилипала к стакану. Мой желудок блаженствовал. Сауд относился ко мне как к мужчине, своему приятелю. Он рассказывал разные истории, еще более чудесные, чем сказки: об охоте на диких антилоп и о джиннах пустыни, о цветах, растущих в Сахаре, и о караванах, о пальмовых рощах, о мужчинах, что всегда закрывают лицо синими платками, и о непобедимых воинах, о которых в народе слагают песни.
Удобно устроившись прямо на полу, мы сидели, подогнув под себя ноги, на террасе мавританской кофейни. Народу было много: вокруг нас таким же образом устроились бедные мусульмане. Они разговаривали, мечтали, дремали, закутавшись в свои джеллабы и бурнусы. Солнце освещало ворота касбы, крепостные стены и, дальше, отражалось в морской воде. Людская толпа поднималась и спускалась по широким ступеням улицы. Сауд все говорил и говорил, и я чувствовал себя словно в раю.