– Зачем мне эти семена! Они вырастут и нальются зерном только через месяцы моего труда!.. Говорил Бог со мной, и я понял, что приглянулся ему только Авель, а я – нет.
– Вы оба Его дети, – говорю.
– Нет! Знаю, как сделать, чтобы быть ближе к Нему.
Почувствовал я недоброе, но не думал, что так трагично все кончится. Все втолковывал Каину, что не прав он.
А злость его и желание понравится Богу родила в нем алчную зависть. И убил он Авеля…
Так глупо получилось… Трудно с людьми, особенно на первых порах… Вообще обижаться ни на кого нельзя, кроме как на себя…Я это и Каину говорил. И чувствовал, что Всевышний, хоть и не показывал, но гневался на меня.
Простил Всевышний Каина, но вывод сделал: лишил Каина земли… Печаль все-таки Его коснулась… Он мне потом сказал: "Ты поставлен Мной к людям. Так помогай им! Скоро их будет больше… Я их вижу всех, но не могу отвлекаться и творить для каждого – времени не хватит…".
Я молча согласился, не посмел сказать: "Я же не умею творить!".
Всевышний твердо добавил: "Мое прямое участие слишком сильно действует на человека…Скоро я напрямую людям говорить ничего не буду – только незаметные подсказки, если уж совсем необходимо… Пусть познают Меня и истину постепенно.
А ты, – говорит мне, – давай сам поактивней работай с ними. Я потом подправлю…"
Так вот я получил прямое поручение и стараюсь ограждать Его от мелочей.
– Ты восхищаешься Всевышним, но я замечаю в твоих глазах зависть…
– Ты наблюдательный…Дело не в этом. Я преклоняюсь перед Ним! Бог мудрый, что поставил на это место именно меня…
Я стараюсь быть первым между Ним и человеком. Ведь это я был тогда, у Древа жизни рядом со змием, шептал ему. А змий мои слова Еве передал, и яблоко она взяла…
– Но ты ведь обманул и змия и Еву?
– Почему, обманул? Змий мог меня не слушать, а Ева могла не согласиться… Мне было забавно. Я впервые увлекся сам. Не представляешь, какую доставляет радость налитое спелое яблочко сожрать все, с семечками и даже с веточкой… Все и до конца, чтобы не осталось и следа… Ха-ха!
– А что Всевышний, не видел этого?
– Видел, строго смотрел на меня, но молчал. Он знал, как и я, истину добра и зла…Я всего лишь искушал, а Он был выше жалости…
Безмятежный сон сковал мысли Егора.
Прозрачную тишину изредка нарушал неистовый лай снизу… Незнакомый и неприятный… Жуть.
Утром Егор забеспокоился о здоровье собаки. На прогулке она едва шла, движения были скованы.
Аппетит ее покинул, кажется, надолго.
На следующий день он обратился к ветеринару, который жил у станции. Там же он купил любимую собакой печенку, но она даже не притронулась к ней.
Ветеринар пришел, посмотрел ее, обратил внимание, что она отвергла любимое лакомство.
– Сердечные нарушения, – сказал он, – Эта порода подвержена подобным заболеваниям. Тем более, она не молода. Прошу ее излишне не дергать. Пусть лежит там, где хочет и сколько хочет.
Прошло несколько дней. Егора, подобно собаке, все эти дни не покидала хандра: все не ладилось, и он слонялся из угла в угол.
Хотел порисовать, даже ходил на этюды, но ничего не получалось…
Неожиданно он услышал непривычный звонок. Долго перебирал карманы куртки, прежде чем нашел красивую трубку.
– Гера! Ну, как ты, мастер пейзажа! – услышал он приятный голос.
– Ты все смеешься.
– Вовсе нет. Слушай, меня приглашают на презентацию на теплоходе, на целый день. Тебе надо развеяться!
Давай бросай все и утром подъезжай на Речной вокзал. К 10-ти…
У входа тебя встретят…
– Хорошо, – неуверенно произнес Егор.
– Не слышу настроения! Жду!
– Буду.
3
Утро выдалось прекрасным. Теплоход плавно скользил по спокойной воде.
Егор задумчиво вглядывался в незамысловатые прибрежные пейзажи: лесные массивы, серые мрачные поля, одинокие деревья, сиротливые избушки, как будто случайные на их фоне одиноко двигающиеся безликие люди…
Вика, закончив свои организационные дела, заметила его на палубе. Она не удивлялась его уединению, казавшемуся со стороны странному длительному молчанию. Не спеша, подошла, стояла рядом и не мешала его одиночеству.
Он увидел ее:
– Ты знаешь, Виктория, мы плывем по тем же местам, как тридцать лет назад…
– Тридцать?… И почему вдруг, Виктория?
– У тебя красивое имя… Потому что та необычная поездка на теплоходе, после окончания школы, врезалась в память на всю жизнь.
– Юность – это прекрасно! Но оттуда и многие наши ошибки.
– Ничего случайного нет, особенно если оно запало в душу. Только в зрелые годы нам дано понять глубину романтических взаимоотношений. Вот сейчас с воды любой участок земли может казаться волшебным: выжженные поля – золотыми, лесные массивы – непроходимыми и дремучими, а одинокие избушки – укрывающими домовых и леших…
– Пожалуй…
– Романтика… Это важный этап. Почему так бывает, что в юности все мальчики влюбляются в одну самую красивую девушку в классе?
– А девочки в самого необычного, умного и смелого мальчика? – весело вторила Вика.
Егор улыбнулся:
– Вот-вот. Также и я. Всегда она стоит передо мной. Девочка Таня с необыкновенно красивыми глазами. Она всегда была строго и опрятно одета и как-то особенно ходила с высоко поднятой головой. И, конечно, отличница. Сам – то я никогда отличником не был, хотя и не лишен способностей. Я с завистью смотрел на нее. Казалось, учеба ей нравилась, и она расцветала при любом ответе учителю. Для меня тогда школа была скорее определенным насилием, многие предметы вообще казались ненужными и надуманными. Нравилась математика, физика, но больше всего привлекало общение после занятий.
– Я понимаю и помню себя. Девочки, в отличие от мальчиков, более ответственны.
– А еще я стеснялся своего имени, все тогда были Володями, Сережами, Сашами, ну уж, в крайнем случае, Игорями. А тут… Егор. Или еще обиднее, Егорка.
– Так значит, комплексы были?
– Еще какие!.. В пятом и шестом классах мне казалось, что в нее влюблены все. В старших классах многие девочки становились красивыми и интересными. Взаимоотношения противоположных молодых полов стали более свободными, многие меняли парты, пересаживались друг к другу.
В 10-ом классе наши парты оказались рядом, причем я сидел впереди. Как я не старался сдержаться, мне казалось, что Таня видит меня насквозь и в первую очередь все мои страхи и прочие недостатки. Часто во время урока я поворачивал голову, чем вызывал недовольство учителей, но зато получал улыбку Тани, что было значительно важнее и приятнее. При этом мои обращения несли какую-то несуразную и очередную немыслимую чушь. Такое своеобразное общение, казалось, нравилось и Тане. Но ее внутренняя сдержанность всегда создавала красивую дистанцию. Ее соседка по парте была более открыта к общению, и даже чаще реагировала на эту мою чушь. Не понимаю, но что-то мешало мне предпринять попытку к сближению, хотя юношеская скованность и робость давно ушли.
– Наверно, многие другие девочки казались проще для общения и сближения?
– Ты, видимо, права. Скорее, я понимал, что с Таней нельзя быть неискренним, и она выберет раз и навсегда. Внутренние сомнения в самом себе не давали сил замахнуться на ее мечту или отнестись к ней как к обычному существу. Внутренне я осознавал, что до полноценного "героя ее романа" мне еще далеко.
– А может, она интересовалась кем-то другим?
– Может, но я его не видел. Своей строгостью она отпугивала всех.
– Почему именно в школе?…Возможно, был человек вне твоего внимания.
– Наверно… Но в молодости надежды разрушаются значительно реже. Молодому человеку свойственно жить в созданных им образах.
– А ты, Георгий, безнадежный романтик.
– Я тогда не знал, что тот уровень возможной близости, который та девочка нарисовала своим поведением, останется со мной всю жизнь, и к этой планке всегда буду стремиться и вряд ли преодолею…
Я все это тебе рассказал под впечатлением вот этих пейзажей. Если бы их не было, возможно, это осталось по-прежнему во мне…
– Ты уже жалеешь о своей откровенности. Но я не покушаюсь на твое одиночество.
– Мне хочется понимания. Моего одиночество у меня никто не отнимет.
– Тогда рассказывай дальше.
– У женщин буйная фантазия в этих вопросах. А дальше ничего не было… Когда мы закончили школу и поехали на таком же речном трамвайчике по водохранилищу отмечать это событие, у меня было острое желание быть рядом с Таней, и я все искал момента остаться с ней наедине. Казалось, она была чем-то сильно опечалена.
Но как-то все это не сложилось, не получилось: мы с ребятами шумели, веселились, в итоге напились, и все было стерто. Осталось ощущение предательства, слабости. Трогательное настроение прощания ушло куда-то…
– И все?
– Были встречи вне школы. Порой мне казалось, что я видел ответный отклик, но не решался и не проявлял даже намека на близость.
– Но если человек хочет, он найдет способ к сближению.
– Я был одновременно и наивен и высок в мыслях, мне оставалось только верить и надеяться.
– Тебя больше привлекала платоническая любовь? Но в те годы это противоестественно. А может, ты все это придумал для себя, чтобы оправдаться в своем предательстве?
– Было обстоятельство, которое разрушило все планы: я не попал в институт и оказался в армии. А она поступила в тот самый институт, куда поступал и я. Тогда это было моим поражением перед самим собой.