НЕВОСПРИИМЧИВОСТЬ К НАГОВОРАМ
Мне позвонили и сказали, что они проводят опрос и им было бы интересно. Я сказал, что мое мнение непоказательно. Ничего, сказали мне, и непоказательное мнение будет отражено специалистами на диаграмме, которую потом покажут народу, чтобы тот мог равняться на правильные показатели. "Да? - сказал я. - Ну спрашивайте, если ради народа".
Первым делом они спросили, какие передачи я смотрю по телевизору. Что показывает, то и смотрю, сказал я. Не знал, что их несколько. Э, сказали они, ну а как вообще относитесь? Я задумался. В самом деле, как я вообще отношусь? Куда отношусь? Давно ли? Неужели у меня вправду есть свое скромное место на их диаграмме? Я сам как диаграмма.
Вполне возможно, я думал вслух, потому что те рассердились. Мы не для дурки статистику делаем, сказали они. "Серьезно? - сказал я. - А кто народ поминал?" - "А народ сам разберется, - сказали мне. - Или вы против народа?" - "Нет, - сказал я, - это народ против меня. Хотя он об этом, конечно, не знает; как в американском суде, понимаете? У народа нет шанса узнать, кого он засудил. А когда появляется шанс, пропадает желание". - "Какая херь", - сказали они. "Эй, эй! - сказал я. - "Херь" - это мой копирайт". Тогда они сообразили, что о суде я говорил не зря, испугались и повесили трубку.
Это всё происки тайной канцелярии, подумал я.
Тот мужик, о котором я думал, что он давно помер, поселился в моем телевизоре, и я не мог его оттуда выжить ни угрозами, ни оскорблениями. Я краснел за двоих, когда говорил ему то, что говорил. Другой бы упал в обморок, а этот улыбался. (Это специфика телевидения. Они считают дебилом тебя. Ты считаешь дебилами их. Все довольны.) "Это не игрушки!" - говорил мне мужик. Еще бы, соглашался я. Не игрушки. Я только не понимаю, на х… я затеял быть добродетельным, когда нравственность опять в моде. Заметь, говорил мужик, пока тебя не трогают. А какой смысл меня трогать, удивлялся я. У меня что, нефть есть, или влияние на умы граждан, или убеждения, пропади они пропадом? А не помешали бы тебе убеждения, ронял мужик как бы невзначай. Убеждения и гражданская позиция. Я вздрагивал. Эх-эх, думал я, все равно пропадать. Не пустить ли в списочек петитом гражданские доблести?
Маленький трактат о надлежащем отношении общества к мятежным баронам
О том, что нам Чубайс, всё написал еще Филипп де Коммин. "Дело в том, что на малых и бедных людей всегда найдется достаточно таких, кто их накажет, если они того заслуживают. Их наказывают довольно часто и тогда, когда они не совершают никаких злодеяний, либо для того, чтобы преподать урок другим, либо чтобы захватить их имущество, а бывает, что и по ошибке судей. Но кто займется расследованием деяний великих государей, их могущественных советников и губернаторов провинций, необузданных городов и их правителей? Кто накажет их? Следовательно, нужно признать, что ввиду злонравия людей, особенно могущественных, необходимо, чтобы у каждого сеньора и государя был противник, дабы держать его в страхе и смирении; иначе было бы невозможно существовать ни под ними, ни при них".
Ибо, не продолжает Коммин, если наши алчные, сильные и своевольные бароны, ослабев и смирившись, перестанут занимать собою досуги государя, то государь, чего доброго, перенесет свой деятельный пыл на управление страной, которая только тогда, вероятно, поймет, кого именно в конечном итоге взяли за жопу.
ЧИСТОСЕРДЕЧИЕ
"Подонку от любящего сердца".
Дарственная надпись на книге
Выслушав дополняющие подарок упреки, я вполне чистосердечно сказал, что прощения просит не тот, кто виноват, а тот, кто любит. После чего любовь вспыхнула в девушке с новой силой, а я, если можно так сказать, потерял лицо. А как, интересно, сохранить лицо в подобной ситуации?
Нотабене. У адресата любой любовной лирики есть все основания для убийства.
Почему я должен рассказывать о себе такие вещи? Конечно, не должен. Это бесполезно и постыдно, хотя остается надежда поднять читателю настроение, а с ним и тираж. Будь козлом или Дионисом по желанию, но изволь вывернуться наизнанку и сделай так, чтобы это покатило.
Немножко денег, немножко забавного; всё, что нужно мне, всё, что нужно читателю. Мы совершаем невинный обмен одного обмана на другой; почему бы нам не поладить на этом базаре, если каждый знает о каждом, что тот - барыга и мошенник? Дано: бизнес между душами. Читатель, писатель и девушка. Плюс грязные технологии чистого сердца. Минус чистоплюйство. (Это у людей.) Плюс чистоплюйство. (Это у меня.)
Женщины, как правило, ставят не на ту карту и, как правило, ставят всё. Поэтому им есть из-за чего переживать. Но практиковаться в безмолвном и гордом страданье они не любят. (Это было бы и несправедливо.) Кристальной ясности поступкам они противопоставляют слова "нам нужно поговорить". Ну, говори. Имеешь право.
Нотабене. У каждого человека есть право не знать правду.
Им нужны объяснения, выяснения, препирательства, бодрая - бумц! бумц! - музыка скандала. Прошу прощения, но я даже не могу обеспечить свою женщину скандалом. А она кричит: "Маньяк! убийца! всю мою душу!" - "Да, - отмахиваюсь я. - Да". Что такого, интересно, я сделал с ее душой? Но спрашивать нельзя. Проявлять интерес нельзя. Никакого пения дуэтом. Пусть поeт соло. Быстрее выдохнется.
"Тебя запереть нужно! - она уже плачет. - Закрыть в дурке, и подохни там, я передачи носить не буду". Конечно, будешь, утешаю я ее. Будешь, куда денешься. Мысли мои приобретают новое направление. Я вспоминаю Писарева. Приятно подумать на досуге о том, как поступают с людьми мыслящими и с маньяками.
Значит, так и поступим с чистосердечием: "посадили в карету и отвезли в психиатрическую лечебницу". Вылеченный, Писарев отчитывается: "Я дошел до последних пределов нелепости и стал воображать себе, что меня измучают, убьют или живого зароют в землю. Всё, что мне говорили, всё, что я видел, даже всё, что я ел, встречало во мне непобедимое недоверие. Я всё считал искусственным и приготовленным нарочно для того, чтобы обмануть и погубить меня. Даже свет и темнота, луна и солнце на небе казались мне декорациями и входили в состав общей громадной мистификации". Ему, я думаю, очень страшно: вякнешь что-то не так, и сразу - рецидив! рецидив! карету! Он торопится выплатить кредит, доказать лояльность, но жизнь взаймы все равно окажется жизнью под подозрением. Чего-то не хватило, чтобы понять, что декорация - не больше, чем декорация, а с какой целью она приготовлена… Может быть, с целью обмануть и погубить, или, напротив, позабавить спектаклем. Какая разница, если не хватает благородства быть актером, мужества - быть зрителем. Но у кого же достанет мужества вынести этот черный страх безумия, кто из честных налогоплательщиков сможет уйти в долговую яму без жалоб и вздохов, не спросив "за что"? За что? Да просто так.
БЛАГОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ
Общеизвестно, что хорошие отношения немыслимы без определенной дистанции. Благожелательность неразборчива, ни на кого в частности не направлена, всегда одной - не слишком великой - силы и температуры. Изливается на прохожих, как приятный летний дождик. Мягкое безразличие с оттенком "ну как хотите". Вот и славно, а впрочем, плевать. Или наоборот. С прохожим в любом случае делается истерика.
Или, например, некто пребывает на некоей великолепной одинокой вершине и с этой вершины, обозревая утром ландшафт, видит какие-то иные утесы и монбланы и в направлении этих монбланов подает дружелюбные приветственные знаки. Прекрасное зрелище. Здесь - елка, там - пальма, и они могли бы, при желании, сообщаться посредством каких-нибудь оторвавшихся листков и иголок. Но они не снятся друг другу. Не живут, как сказал бы телевизор, в режиме активной дружбы. Просто здороваются по утрам, да и то не каждое утро. Только когда нет тумана.
Пока я монбланился, морозя чресла, добрые люди не дремали и вскоре принесли вино и котлеты: кто-то кому-то позвонил, и один отчаянный редактор предложил моему золотому продажному перу просторы своего журнала. "Умеешь рецензии писать?" - спросил он. "Чего тут уметь?" - подумал я. Тут же сел и написал.
Но поскольку трудиться над конкретной книгой (предварительно на нее потратившись) я не хотел, то написал пробную
Рецензию на совокупный литературный продукт:
Стиля нет, вместо стиля - песок с какашками. Мыслей нет, вместо мыслей - разжеванные в блевотину избранные места букваря. Чувств нет, вместо чувств - условные рефлексы. Чувственности тоже нет, вместо чувственности - целомудрие анатомического атласа и сатурналии на гинекологической кушетке. Нет пейзажей, характеров, юмора, печали, стройных женских ног и застольных бесед о стихосложении. Даже шума и ярости нет. Нет вообще ничего. Большое, жирное, наглое ничего на неплохой бумаге и почти без опечаток.
Потенциальный работодатель смутился. "У тебя что-то почерк не того", - сказал он. "Почерк? - переспросил я. - При чем тут почерк, на машинке же напечатано". - "Что ж, что на машинке, - сказал он. - Видно же, что плохой". - "А я теперь и левой рукой писать умею! - сказал я. - Попробовать?" - "Попробуй, - сказал он грустно. - Книжка-то хорошая". Господи Боже! - у меня отлегло. Предупреждать же надо! Неужели мне тяжело похвалить хорошую книжку. Я сел и написал
На совокупный литературный продукт рецензию № 2:
Стиля нет - да и х… с ним! Мыслей нет - а кто это заметит? Чувств нет - а кому они нужны? Нет того, сего, разэтакого - прекрасно, две премии как минимум. Как, вообще ничего нет?! Мама дорогая, новый Борхес родился!
Вот. Написал, взял свежий номер журнала и ушел, оставив по себе вечную память. Журнал оказался глянцевым. А я давно, кстати, хочу сказать о глянцевых журналах что-нибудь доброе.