Внезапно он услышал сдавленный смех. Лукавый глаз любимой лежал с ним на подушке рядом. Он отшатнулся, желая раствориться в стене, но тут же облегченно, хоть и с некоторым еще стыдом, засмеялся и потянулся, целуясь, и они свились в один клубок, в единый организм, эти две составляющие части его и два источника. И какая-то пропасть сомкнулась над ними, да - сомкнулась, и они упали, и она сомкнулась над ними… Или - нет! НЕТ! Пропасть сомкнулась, но они взялись за руки, перепрыгнули и убежали. Они бежали…
Они бежали, дядя с девочкой, по зеленой отлогой плоскости, где буренушка пасется с полным выменем и во дворе хижины лесоруба мальчик играет, лукавый крошка с огромными синими глазами и отстегнутой джинсовой лямкой. Таких мальчиков, кстати, повадились нынче рисовать на модных холщевых сумках комически мочащимися или весело сидящими на горшке… Очень красиво!.. Это очень красиво, и я говорю вам искренне, что это очень красиво, потому что это - жизнь, а все, что жизнь - это очень красиво. Это вы и сами лучше меня знаете, потому что лучше и не живи…. твою мать!..
Да!.. И вóльно было мне изобразить, к примеру, что друг мой через несколько лет после описанного инцидента превратился в скотину с налитым пузом и сальной головой. И что жена его превратилась в такую же скотину… Вольнó, ибо во время моего последнего визита к другу, который жил в тот период на пятом этаже девятиэтажного дома в полуторакомнатной квартире, в городе К., на берегу сибирской реки Е., с видом на эту реку, во время этого визита я обнаружил моего друга в жаркой той квартире, тогда как мороз рыщет за окном и ледяной ветер свищет. Друг радостно встретил меня. Мы обнялись. Поужинали. Мне постелили в 0,5 комнаты - там, где балкон и вид на реку Е. (там немного дуло от балкона, если по совести сказать). А перед сном мы долго сидели на кухне. Пили чай. Рассказывали друг другу, кто что видел за истекшее расставание на территории РСФСР и к какому выводу пришел.
Жена моего друга читала на ночь в постели (под торшером) роман какого-то знаменитого советского писателя, напечатанный в журнале "Дружба народов", а друг мой ходил по жаркой кухне в одних трусах. Ходил, развивая планы дальнейшей жизни и явственно попукивая.
То есть, это даже и не то слово, а вернее - оба НЕ ТЕ СЛОВА!
Явно, а не явственно, и отнюдь не скрываясь, пердел, а отнюдь не попукивал мой друг: то нежно, с достойным переливом, как флейта, переходящая в валторну, а то вдруг - резко, отрывисто, будто возопил кто, зарезанный ножом разбойника на той узкой снежной тропиночке, которая по диагонали пересекает морозную Русь (РСФСР).
- Да перестань, имей в конце-концов совесть!.. - рассердилась Жена и обратилась ко мне: - Нет, ты посмотри - все-таки какая он стал скотина!..
- О чем ты? - изумился я.
- Как о чем?.. Ты что, тоже дурака валяешь?.. - она с сомнением посмотрела на меня, чуть-чуть покраснела и насупилась.
- Это вы о чем? - отвлекся мой друг и вопросительно, с неясным подозрением вдруг глянул на нас, будто бы застигнув меня и ее за чем-нибудь нехорошим.
- Это мы о том, что ты пердишь, - холодно сказал я. - О том, что ты пердишь, не стесняясь чужого присутствия.
- Чужого?! - злился или кривлялся мой друг. - А как ты сам, а? - показал он на меня пальцем. - А как ты сама, а? - показал он на жену. - Сказать, а? Сказать, а? Сказать, а? - наступал он на нее и на меня.
- Да поди ж ты… - услышали мы в ответ сердитый и все же (клянусь!!!) улыбающийся женский голос. Она вскоре и лицом улыбнулась, после чего зачем-то нарочито зевнула, отложила журнал, погасила лампу и закрыла глаза, явно показывая, что давно уже собралась спать. Мы на цыпочках удалились на кухню. Мой друг пукнул и сказал:
- Ничего у меня женка, ничего… А малого мы на неделю к старикам отвезли - у меня работы много, а она не успевает его утром в садик отвести, просыпает, сука!..
Да… Так что, как ни вольнó было бы мне написать, что друг мой по протяжении лет совсем превратился в скотину с налитым пузом и сальной головой, но писать так я совсем не имею права. Ибо отнюдь голова его не была сальной, и сам он был скорее худощав, чем толст, хотя и расплылись от ГОДОВ, отвисли его бока!.. Он заботился о ребенке, дома у него был полный порядок, он говорил мне, что весь сейчас полон творческих планов и переживает необыкновенный творческий подъем.
Так что - не могу я так писать. Это будет - неправда. Это будет - ложь, нечестно, нехорошо и неточно.
Вот почему я предлагаю (причем уже не в первый раз!) присовокупить к вопросу этико-эстетической оценки (не хочу лишний раз переписывать подзаголовок, ибо там стоит не совсем приличное слово, а я тщательно сторонюсь эпатажа), предлагаю присовокупить к этому вопросу ряд других насущных вопросов, как то: 1) Были ли мои друзья скотами? 2) Стали ли они скотами? 3) Являются ли они скотами? 4) Будут ли они скотами? 5) Скотство ли это, и что такое означает "скот", каково точное значение этого слова в русско-советском языке?
Я настаиваю! Я вот уже в который прошу, непременно ТРЕБУЮ поставить эти вопросы на повестку эпохи! Я считаю, что это необходимо сделать хотя бы потому, что без решения этих, как говорят обыватели, "мелких" вопросов, мы вряд ли сможем перейти к решению вопроса кардинального, вопроса, в котором утонули лучшие умы столетий и эпох - как ВСЕ ЭТО увязать с картиной Ботичелли "Вечная весна"?
Помните эту картину? Если не помните, то обязательно посмотрите, купите книгу, репродукцию. Там слегка желтоватая женщина "Вечная весна", дама с бессмысленно-мудрым лицом кротко устремилась вперед, закрыв очаровательными пальчиками многое. И маленькие ангелы, похожие на больших жуков, и какая-то латинская надпись - все есть на этой картине. Прекрасная картина! Прекрасная "Вечная весна"! Прекрасная женщина! И давайте же как-то попытаемся ВСЕ ЭТО вместе увязать. Я не хочу городить, что если мы все это вместе увяжем, то что-то в мире изменится или кому-то где-то станет хорошо. Нет! Ничего никогда в мире не было хорошего, а если кому-то когда-то где-то вдруг делалось хорошо, то вскорости ему от этого же самого "хорошо" становилось чрезвычайно плохо, хотя потом иногда становилось и опять хорошо… Я ни в чем не уверен, я ни за что не ручаюсь, но я все-таки думаю, что глупо было бы упустить последнюю попытку… Свяжем несвязываемое, увяжем неувязываемое, учтем неучитываемое!.. Авось и блеснет тогда луч счастья, авось и отымет тогда робкая баба красивые руки от желтых грудей. Блеснет желтый луч счастья, "Вечная весна" отымет красивые руки, глубоко вздохнет и никого не осудит.
Сирья, Борис, Лавиния
Город расположен в ста двадцати километрах от Таллина и в семидесяти восьми морских милях от Хельсинки, на берегу Финского залива. Город чужой - Эстония потому что. Эстония - чужая, нерусская страна. Улицы шероховаты, уступами, к морю. Дымит завод строительных материалов, средний уровень образования работниц - 4,5 класса.
Всякое сердце любого русского человека, каковым являлся Борис, тревожно защемило бы, если в окне автобуса показались (что и случилось) куски плоской чужой пахоты, останцы некогда могучих дубовых рощ - сквозь восковку, тумана ли, измороси, моросящей сочащейся влаги: осень на дворе, и тоскливо на сердце в пасмурный день, когда клеклые листья липнут к подошвам, горизонт белес и хочется повеситься в лесу совершенно и навсегда, дабы не участвовать во всей этой ландшафтно-метеорологической пакости.
Сирью Сийг глупые дети звали в школе "эСэС" - она закончила четыре класса и в пятый идти отказалась: семилетка была только в городке, и ей страшно было жить в интернате среди чужих детей. Отец и мать колотили ее, но она забивалась в угол и подолгу стояла там, всхлипывая и посасывая указательный палец. Родители оставили ее в покое. Она пасла телят и пекла хлеб. А что она еще делала, что ела, пила, о чем думала - Борис не мог догадаться: он плохо знал быт послевоенной эстонской деревни. Сирье было тридцать два года, пятнадцать из них она посвятила процессу сушки кирпича в сушильном цехе завода строительных материалов. Работала она хорошо, и ее кандидатура была признана достойной заводской Доски Почета. Фото Сирьи уже который год висело на заводской Доске Почета. У нее было милое, чуть-чуть поросячье лицо, и на фотографии она вышла очень веселая. Двенадцать лет назад Сирья была невестой. Муж ее, Сулев, моторист рыболовецкой артели, тоже очень хотел жениться на ней. В субботу он не утерпел. Все кончилось слишком быстро, чтобы Сирья могла что-либо понять или по крайней мере испугаться. В воскресенье на него наехала автомашина, за рулем которой сидел пьяный. Сулев умер, не приходя в сознание, и свадьба не состоялась. Родственники Сулев а не признали Сирью своей, и она не смела появляться у них на хуторе, среди заболоченных низин и мокрого леса. Она не забеременала. У нее никогда не было детей.