Я и пришел в эту самую специальную больницу, поражающую глаз чистотой, порядком и зеленью. Зашел, отпихнул человека в белом халате, который мне сказал: "Ты куда?", снял пальто, повесил его на первый попавшийся гвоздь, вынул из сумки личный белый халат, домашние тапки, взял сумку и пошел по бесконечным коридорам к своему знакомому художнику Н.
А только он меня сразу же нагнал, кого я отпихнул. И опять говорит: "Вы куда, товарищ?" Я тогда вынужден был остановиться и сказать:
- Я несу минеральную воду.
- Какую такую минеральную воду? - страшно удивился человек в белом халате и очках. В галстуке, брюках черных…
- Боржом, - сказал я, отвернув от него лицо, и пошел дальше по бесконечным коридорам.
А только тот меня опять догоняет и снова теребит:
- Простите, но вы к кому идете, товарищ?
А я ему в ответ:
- Я, товарищ, несу минеральную воду одному ТОВАРИЩУ. Мне ПОЛОЖЕНО к нему ходить!
Тут-то очкастый человек и призадумался сильно, услышав, что "ТОВАРИЩ" и "ПОЛОЖЕНО". Но на всякий случай спросил:
- У вас и пропуск есть?
- Разумеется! - разумеется ответил я, хотя пропуска у меня никуда и никогда не было и не будет.
Тогда этот бедный человек посмотрел на меня с горьким сожалением, но, помня, в каком учреждении служит, махнул рукой и что-то шепча (по-видимому, молитву), пошел от меня прочь.
И я от него пошел прочь. Я нашел своего приятеля, художника Н., рассказал ему эту историю, и мы с ним долго смеялись. После чего я обвинил его в конформизме. Посмеялись и над этим, после чего я у него занял немного денег. Приятель обвинил в конформизме и меня, но денег дал. Так, весело хохоча, и расстались мы с моим приятелем, художником Н., воспитанным вместе со мной в деревне Кубеково Красноярского края.
Вниз я шел гордо. Внизу встретил стража, который тосковал, опершись о мраморную колонну. Он сделал вид, что не заметил меня, но когда я проходил мимо, он метнулся и ухватил за полу какого-то другого, мужика в пиджаке, который тоже куда-то пробирался с сумкой, полной еды.
- Ты куда, товарищ? - спросил он и его. Но тот не смог ничего толком ответить, и его с позором изгнали из больницы, велев приходить в урочный день и час.
Так что вот я и повторяю, чтобы вам все стало окончательно понятно - никакого такого тогда расслоения не наблюдалось, а имелась лишь КОНЦЕНТРАЦИЯ, здоровая по своей основе, исполнению и замыслу.
В заключение добавлю, что я, Николай Фетисов, написавший все это, вовсе не хотел написать ничего такого, что кому-нибудь может не понравится. Поэтому, если то, что здесь написано, кому-либо не нравится, то я эту гадость немедленно изорву на мелкие клочки. И не стану ее замуровывать для потомков в бутылку, как я это только что собрался сделать.
Изорву на мелкие клочки и развею по ветру с крутого городского обрыва, где внизу - мутная речка Кача, справа - поселок со звучным названием "Кронштадт", слева - ведет на ГЭС бетонная супердорога, сзади - Центральное кладбище, уже закрытое для захоронений, а в небесах - синева, окоем, вечность и господь Бог!
С уважением
Н.Фетисов
Секрет и источник
Некоторые служащие нашей конторы не умеют правильно проводить свой досуг, почему и приходят на работу зеленые, как несвежая колбаса.
И на работе сидят, в томлении дожидаясь, когда же, ну когда же, наконец, прозвонит веселый звонок-освободитель и станет можно идти по домам и местам общественного пользования, чтобы в который раз попытаться организовать свой отдых и извлечь из него максимум пользы.
Как лишь стрелки больших настенных часов клонятся книзу, так эта надежда и светится в их синюшних лицах, так и таится в уголках рта, раздираемого страшной зевотой.
Мне один такой зевун, по фамилии Зебзеев, раз и говорит:
- Эх, я бы эту нашу контору! Да я бы ее взорвал динамитом, а сам поехал в Гуцулию, гонять плоты по быстрым рекам.
А другой, Алеша Кудрявцев, курильщик, накурившись в коридоре до одурения и даже прочитав вывешенную там газету "Социалистическая индустрия", обнял меня и зашептал.
- Видимо. Видимо, я неправильно живу. Может. Может, нужно было не так? В сторожку лесную, может, нужно было? На кордон? Лесником? Глухаришек постреливать, рыбку ловить, читать Руссо, волков гонять?
- Ну, уж Руссо-то ты и сейчас можешь читать. Зачем тебе кордон?
- Не могу, - пожаловался Алеша, глаза которого вследствие мечты подернулись масляной пленкой. - Не могу, - шептал он. - Я, я, я засыпаю, читая Руссо. Вот. Вот.
И он помотал лысеющей головой.
Так мы немного поговорили с Кудрявцевым, а Зебзееву я ответил следующим образом. Я сказал:
- Ну, допустим, ты меру знай и нашу контору не трогай. Ты ведь в Гуцулию можешь поехать и без взрывов? Рассчитайся да езжай. Тебя с удовольствием уволят. Нынче не крепостное право.
А Зебзеев возражает, глядя на меня, как на идиота:
- Что же я идиот, по-твоему, чтобы увольняться и ехать неизвестно куда? Зачем же я буду ломать судьбу свою и карьеру?
Тут я ужасно разгорячился и даже сказал небольшую речь.
- Товарищи! - сказал я. - На вашем месте я бы не только не хныкал, а даже наоборот. Я бы радовался, что я и делаю. Вам, Кудрявцев, зачем Руссо? Вам его не надо. Спите себе на здоровье. Ибо такова, стало быть, ваша планида. Одному выпадает планида работать в СЭВе, а другому, потеряв неизвестно где правый глаз, принимать от пьянчужек пальто в закусочной с египетским названием "Лотос". Вы находитесь где-то посредине. Так что не делайте трагедии из вашего положения, а даже и наоборот - сотворите себе праздник.
А вы, Зебзеев! Эх, вы! Разве можно взрывать динамитом нашу замечательную контору, полную цифр и бумаг? Что из того, что цифры наши в дело не идут, а бумаги пылятся? Что из того? Бродят слухи, вы говорите, будто контору нашу скоро упразднят, а нас всех сократят? Что из того? Коль мы еще существуем, следовательно мы мыслим. И труд наш, как бы ни был он никчемен, труд наш, он - благороден!
Сказал и крутанул в волнении ручку арифмометра "Феликс".
Ропщущие приуныли и посматривали на меня со злобой.
- Браво! Браво, молодой человек! - раздался резкий и скрипучий, но вместе с тем и очень добрый голос.
Это вступил в дискуссию еще один наш сотрудник, дедушка Птичкин, пятидесяти четырех лет, любитель кефира.
- Мало того, что - браво. А во-вторых - верно. Почти верно. Вот что я вам скажу, - сказал он.
Упрямцы со злобой глянули также и на него.
А дедушка Птичкин поднял палец и, не обращая внимания на их косые взоры, продолжал.
- А в-третьих, посмотрите на меня. Я оттянул в конторе уже очень много лет. Иногда мне кажется, что я служу здесь с тех пор, как проектировали Вавилонскую башню. Очень много лет.
Но я бодр, весел, румян, здоров, оптимистичен. Секрет прост, но его нужно понять. Секрет прост. Нужно только понять его, а овладеть им будет чрезвычайно легко. Я овладел. Но я не открою вам этот секрет, потому что вы не поверите мне ни за что и никогда.
- Умоляем! Умоляем! - умоляли мы.
Дедушка для приличия немного поломался.
- Скажите! Скажите! Просим! - просили мы.
- Что ж, скажу. Я не хочу прослыть эгоистом, - сдался, наконец, Птичкин.
И мы услышали краткие, странные и соблазнительные речи.
- Буду откровенен, - раскрылся дедушка Птичкин. - Дело в том, что я не всегда был счастлив, если говорить открыто. Я стал счастлив лишь с той поры, когда, благодаря правительству, у нас в стране ввели пятидневную рабочую неделю. Пятидневку. Секрет и источник моего равновесия очень прост. Я научился затормаживать субботу и воскресенье. Я научился затормаживать, и они у меня длятся вечно. Я все время отдыхаю. Вот и все. Секрет прост, но его нужно понять.
Он вынул из тумбы стола початую бутылку кефира и основательно приложился. В комнате запахло дойными коровами. Мы молчали.
- Вот и все, - повторил дедушка. - Больше ничего.
- Как же это так? - удивились мы. - Нам немного непонятно.
- Вот то-то и оно, что непонятно. Понять надо, - отозвался Птичкин.
- Как же так, как же так? Что-то это какая-то чушь, по-нашему. Как же это суббота и воскресенье вечны, когда вот сейчас, например, вы сидите вместе с нами на работе?
- Так ведь суббота еще не наступила, потому и сижу.
- Вот. А раз суббота еще не наступила, значит вы еще не в своем блаженстве, или как он там у вас называется этот ваш источник?
- Вот-то и оно. Что не просто источник.
- Ну, секрет.
- И не просто секрет. А - секрет и источник. Я умею затормаживать, и вы сможете, если захочете. Но для этого нужно понять. Без понятия - никуда.
Мы приуныли.
- Посмотрите на меня! - вещал Птичкин. - Я бодр, весел, румян, здоров, оптимистичен. Это ли не доказательство того, что я не лгу. А? Я подковы гнуть могу. Дайте мне подкову, и я ее согну.
Но у нас не было подковы. Мы приуныли.
А он разволновался. Он проглотил оставшийся кефир и очень волновался.
- Не верите. Ну, хорошо! Смотрите.
И дедушка Птичкин, немного покряхтывая, свободно встал на руки.
Мы трое, разинув в немом изумлении рты, смотрели на него. Да! Крыть было нечем. Он стоял на руках, как на ногах.
Птичкин стар, но кожа у него гладкая и розовая. Плеши нет и в помине, зато имеется благородная седина. Птичкин носит синий костюм и чистую белую рубашку. Он одинок. Его жена умерла. Он вдов и очень любит свою маленькую внучку, о которой всегда вспоминает с нежностью. Он покупает ей мороженое и игрушки. Однажды я видел, как он гулял с ней по набережной вдоль Енисея. Девочка бросала в воду камушки.