- Так вот, я ему сказал: "Конкуренция - залог успешной торговли". - "И я всегда так думал", - отвечает мне Джек. "В таком случае, - спрашиваю я, - как получилось, что ты никогда не был в Нью-Йорке?"
Здесь Моррис сделал паузу. Поднял брови в знак того, что сейчас будет самое главное.
- "Видишь ли, - отвечает мне Джек, - если я куда-то еду, то хочу быть уверен, что я буду там самым умным евреем".
Моррис тряхнул головой и усмехнулся. Франк тоже усмехнулся. Подумал: "Уэллс Фарго не забывает никогда. - Он никак не мог выкинуть из головы лопату и пса. - Я что, так и отправлюсь на тот свет с этой картиной перед глазами? Буду носить ее с собой до конца дней?"
Сидя в зале суда, Франк слушал монотонный голос судьи. Глаза его отдыхали на деревянной резьбе карниза. Блестящее дерево теплого коричневого цвета по какой-то неясной причине оказывало на него успокаивающее действие. Снова и снова он ловил взглядом этот карниз. И каждый раз ждал, что магия деревянного кружева рассеялась, и каждый раз обнаруживал, что она продолжает действовать, и чувствовал благодарность. Но все равно не мог забыть пса и лопату.
"Инструмент был неправильный, - снова думал он. - И собаку нести неудобно, и яму рыть трудно, и труп расчленить… Это ж лопата для угля, неужели им непонятно?"
НА ОЗЕРЕ. МОРРИС ПОКАЗЫВАЕТ КАРТОЧНЫЕ ФОКУСЫ
Каким серьезным он выглядел.
"Нет, - думал Франк. - Нет, этим меня не возьмешь. Это просто уловка, основанная на том, что человек инстинктивно испытывает уважение ко всему важному, значительному. Что-то в его выражении лица постоянно подчеркивает, изображает исключительную важность и торжественность момента. Поэтому вполне естественно ожидать от меня внимания и концентрации. Но я-то знаю, это хитрость, и пусть глаза его неподвижны, руки у него наверняка в движении".
Франк на долю секунды опустил глаза, изображая, как ему казалось, внимание и уважение. И увидел, что руки Морриса находятся там же, где он видел их в последний раз: пухлые кисти недвижны, сложены одна на другую, а под ними - колода карт.
"Ну конечно, он трогал карты, - думал Франк. - В тот самый момент, когда сказал "Сейчас!" и я поднял на него глаза. А теперь сколько ни смотри, толку не будет - фокус закончен".
Моррис откашлялся, и Франк поднял глаза. Боковым зрением он видел жену Морриса. Она улыбалась и возбужденно ждала реакции окружающих, гордясь тем, как ее муж сумел приковать к себе всеобщее внимание.
Позади супружеской пары, у двери в столовую, стоял чернокожий официант с подносом, уставленным напитками. Его облик выражал одновременно почтительность и стремление казаться незамеченным. Он словно говорил: "Я здесь только тогда и постольку, когда и поскольку вы этого пожелаете".
"Бедняга, - подумал Франк. - Это ж так утомительно - держать поднос на ладони. Правда, они, видимо, привыкают…"
- А теперь я попрошу вас… - заговорил Моррис.
"Пожалуй, тут все дело в равновесии", - подумал Франк.
- …назвать выбранную карту.
Франк оглянулся.
- Тройка пик, - сказала Молли.
Моррис кивнул. Человек десять - двенадцать столпились перед столом Морриса. Мужчины курили сигары. Легкий ветерок выдувал дым с террасы. Иногда ветер менял направление, и тогда до них доносились запахи листвы, плеск воды, встревоженной веслом, смех с озера.
"Так тихо", - подумал Франк.
- Тройка червей. Вот она, тройка червей! - сказал Моррис.
Он снял ладони с колоды и разложил карты веером по столу рубашкой вверх, кроме тройки червей, которую, раздуваясь от гордости, показал всем собравшимся, после чего, также рубашкой вверх, бросил на стол.
"Нет", - подумал Франк.
Моррис оглядел лица окружающих. Двое мужчин хмыкнули.
- Что… что? - спросил Моррис.
- Я… ничего, - сказала Молли.
- Что такое?
- Моя карта - тройка пик, - сказала Молли. - Пик, а не червей.
Моррис, а за ним и все остальные, воззрились на лежавшую в стороне от остальных перевернутую карту.
- Твоя карта была тройкой пик… - сказал Моррис.
"Ну да, - подумал Франк. - Сейчас он перевернет карту, а там вместо тройки червей окажется тройка пик. И все мы испытаем радость и облегчение. Или раздражение? А что, если все пошло не так и он действительно ошибся с картой? Какое унижение: много часов потратить на тренировки, чтобы добиться расположения толпы, а потом эту толпу разочаровать! Как ужасно: сначала выставить напоказ свое желание: "Я жажду вас помучить, ощутить свою власть над вами, обаять, повести вас за собой", - а потом провалиться… Ведь что может оправдать подобное признание? Только полный успех!"
Он услышал, как все разом задержали дыхание, а потом разразились смехом и радостными восклицаниями. Потому что карта, разумеется, превратилась в тройку пик. А Моррис сидел счастливый, уверенный в себе, прекрасно владеющий собой, живое воплощение скромного - но ясно различимого - смирения.
"Рад вам угодить. Простите, если испытывал - а я испытывал - ваше терпение. Простите, что манипулировал вами. Надеюсь, вы убедились - как я и предполагал, ведь я действовал с определенным намерением, - что мой маленький обман привел к желаемому результату и что в конечном счете я доставил вам удовольствие". Вот о чем говорила вся его фигура.
Франк оглянулся на официанта и увидел, что тот тоже преобразился. Теперь он всем своим видом показывал, что знает - фокус удался, и хотя он не желает и не собирается приобщаться к общему веселью, все же вполне осознает - насколько это возможно при его уровне интеллекта - уровень явленного мастерства. Официант дождался, когда смех и несколько ироничные аплодисменты пойдут на убыль, и, будто актер, старательно удерживающий улыбку на губах, вышел на передний план со своим подносом, предлагая напитки.
Вечер шел своим чередом.
Моррис и Франк сидели на веранде, у самых перил.
"Еще не холодно, - подумал Франк. - Но вот-вот похолодает".
Над озером висел туман. В гостинице за их спиной приглушили огни. С гостиничной кухни какое-то время доносился звон посуды, там заканчивали уборку. Потом наступила тишина.
Ветер пронесся по веранде - и затих.
- М-да… - сказал Моррис и причмокнул губами. Помолчал и повторил концовку анекдота: - Знаешь, судья, доведись тебе разок побыть негром в субботний вечер, ты больше никогда не захочешь стать снова белым.
НОЧЬЮ В САДУ
Он верил в это, как веруют в Бога.
Ведь, по сути, это был всего лишь участок земли. Порождение фантазии, раз уж на то пошло. Она раскинулась на листе бумаги - отсюда и дотуда, - и он сказал: "Что может быть очевиднее? Она должна принадлежать тому, кто видит ее единство, видит, что она располагается между двумя океанами. Человек, который это видит, должен ею владеть. И человек этот - я".
Что означало - владеть? Обладать или самому принадлежать стране?
Он часто думал о своем доме. С удовольствием погружался в философские размышления о природе обладания и думал: "Это богатство. Состояние. И если я не боюсь ставить под вопрос свои права в собственном доме, значит, я достоин некоторого признания, а если не сам я, то это действие, это проявление мужества. Как далеко я могу позволить себе зайти? Не знаю. Но разве многие осмелились бы вообще поставить этот вопрос?"
Франк покачался в своем любимом кресле, стоявшем на отгороженной от дороги веранде. Он смотрел на лужайку, где Рути рвала то ли цветы, то ли какую-то траву. Однажды он в шутку сказал ей: "Эту девушку просто невозможно вытащить из сада", - на что она ответила: "Так пусть себе идет куда хочет". А он сказал: "Она же домашняя прислуга, какого черта она возится в саду, увиливая от работы?" - и оба были счастливы, обмениваясь безобидными репликами по поводу простительной слабости одного из членов семьи.
Чтобы столкнуться с проблемами хозяина, надо, прежде всего, стать хозяином.
Франку было хорошо. Ему нравилось вдыхать дым собственной сигары и смотреть, как ветер уносит его сквозь решетчатую ограду веранды. "Славные сигары, - думал он. - Такую докуришь - и все. Как будто никто и не курил".
Отличного качества гавайские сигары. А почему нет? Разве он их не заслужил?
"И да, и нет", - думал он.
Да, существуют бедные. Да, существуют больные и угнетенные. И, да, он заработал на этот дом и продолжал работать по двенадцать часов в сутки, да еще в условиях падающего рынка. И кто поручится, что - Боже упаси - фабрика не разорится, не сгорит, не…
"В этом вся суть, - размышлял он. - Нет уверенности. Никакой. Мы придумываем себе понятия о морали и справедливости и облачаемся в них, чтобы прикрыть стыд. Стыд за собственную незначительность. Все зависит от случая. Все".
Он смотрел на женщину в саду.
"Трава чистая, - думал он. - И сухая, юбку не запачкает. Боже правый - вы только взгляните на эту огромную черную задницу".
Он прочистил горло и поерзал в кресле-качалке. Потом стряхнул пепел в высокую напольную пепельницу.
"Тут нельзя суетиться, нельзя слишком часто стряхивать пепел с сигары, потому что пепел остужает дым… если, конечно, это хорошая сигара, - думал он. - С другой стороны, зачем устраивать из этого фетиш?"