Уже слышно было Зинино щебетание - точно как у Алевтины в ту пору, наивный голосок: - …и вообще это необязательно в двадцатом веке - учить девушку играть на рояле.
Теперь везде продаются проигрыватели, есть со стереоскопическим звуком.
- Стереофоническим, - авторитетно поправила Алевтина.
Только на какое-то мгновение Зина смешалась, но не позволила сбить себя. Мягким голосом, а в то же время давая понять, что теперь это им лучше известно, сказала с улыбкой:
- Нет, у этого звук стереоскопический…
Проходя мимо, шурша своим голубым платьем, на котором всего было много, и материи и блесток, Алевтина сверху вниз глянула на него. "Вот что ты мог иметь, - говорил ее надменный прищуренный взгляд. - Да, вот что ты потерял…" Он поклонился ей молча.
- Кто это? - спросил Борька.
- Знакомая, - сказал Андрей.
- Н-да, брат. Таким женщинам нравишься! Надо Ане рассказать.
Борька был возбужден.
- Работал? - спросил Андрей ревниво.
- Да так, немного… Бросать не хотелось. Но как стал названивать мой госконтроль… Накрыл мокрыми тряпками - и сюда: надо.
У Андрея даже в душе засосало, когда услышал "бросать не хотелось". Вот чему он завидовал, если уж завидовал чему-либо. По себе знал, как радостно бывает в такие минуты жить на свете. Но, кажется, в обозримом будущем ему это не угрожало.
А уж если есть смысл жизни, так вот он. И если есть счастье, так вот оно. А все остальное - суета сует.
- Скоро покажешь?
- Да черт его знает. Сам не пойму. Пока работаешь, ты - бог. Никто не может, можешь один ты. А отошел на время, глянул заново - молотком бы разбил. Может, вообще ерунда и обман зрения, - сказал он поспешно, заметив, как расстроился Андрей. - Покурим, что ли? Только у меня опять тот же сорт - твои.
Вот и без папирос Борька и, как всегда, без денег. А бывал и без дома. Но счастлив. И ничто с этим не сравнить, все отдашь.
Они уже направились курить, когда на них налетел Чмаринов. Не наткнулся случайно, а явно искал.
- Здравствуйте, Андрей Михайлович! - говорил он. И двумя руками руку жал, ласково заглядывал в глаза.
Сам от себя не ожидавший, Андрей вдруг пальцем поманил его, серьезно отвел в сторону (Чмаринов весь навострился слушать) и тихо, по секрету, доверительно спросил:
- Есть указание? Приказано любить?
Только самое первое мгновение слушал Чмаринов. В следующий момент заулыбался по-родственному:
- Эх, Андрей Михайлович, Андрей Михайлович, все шутки шутите.
- Ну, вы же знаете, я шутник.
- Вот вы смеетесь, а я вам скажу: вас будущее ждет.
- Это как же вы узнали?
- А вот не цените вы нас. А я душевно рад, что могу вас порадовать.
- И в этом будущем вы мне первый друг?
- Всенепременно! - И смотрел на него Чмаринов многоопытными глазами. Хоть и улыбался, мудрость жизни излагал. - Я и буду вам самый первый друг. Вот вспомните тогда Чмаринова.
Что-то произошло. Борька так и определил:
- Андрюха, что-то на тебя грядет.
А вскоре все само разъяснилось (уж как сумел Чмаринов раньше всех узнать, это ему одному ведомо). Через фойе к двери за сцену - оба видные, крупные - шли Смолеев и Николаев. Был у Андрея маленький осадочек от сегодняшней встречи там, у лифта, внизу. И, ожидая встретить холодность, он сам первый поздоровался сдержанно и холодно. Но Смолеев, наткнувшись на него взглядом, остановился. И громко Николаеву, так, что оборачиваться стали:
- Вот про него я тебе говорил. Давайте я уж вас и познакомлю сразу.
И пока знакомились, Смолеев говорил:
- Ты дом отдыха собирался строить? Вот поговори с ним. Это он все мечтает виллу построить. Есть у него такая несовременная мечта. Поговори, поговори.
Николаев смотрел по-хозяйски: определял, на что годен человек. Хмуро сказал свой телефон, когда звонить.
А вокруг, словно что-то особенно радостное происходило, стояли и улыбались люди.
Ночью Лидия Васильевна проснулась, услыша, как ворочается рядом Александр Леонидович.
- Ты что?
Включила ночник.
- Так что-то… Не знаю… Не по себе.
Он был беспокоен.
- Сесть повыше.
- Обожди.
Уже в халате, только запахнувшись на груди, Лидия Васильевна нагнулась над ним.
Глаза его смотрели испуганно, а в глубине такая смертная была тоска, что она похолодела. Но больше всего боясь его испугать, она заговорила спокойно:
- Возьми меня за шею… Руки положи… Нет, ты не напрягайся, ты ничего не делай.
Я сама!
Руки его не держались, сползали, и весь он тяжелей, тяжелей повисал. И вдруг потянул ее вниз, грузно вдавился в подушки…
Всю свою жизнь она вспоминала потом, что в этот последний час он к ней потянулся, к ней руки протягивал, от нее помощи ждал. А она отпустила его одного.
ГЛАВА XVIII
Даже горе, даже самое страшное горе прибавляет нам опыта, если мы остаемся жить.
Полина Николаевна пережила смерть мужа, смерть Николая Ивановича - память его священна! - теперь она должна была помочь Лидии Васильевне пережить. И, укрепясь этим сознанием, она взяла на себя все заботы, все хлопоты.
Телефоны города, лиц, от которых зависело, были у нее на проводе. Самые разные люди, побуждаемые ею, звонили другим людям, выясняли, зондировали почву, ставили в известность, в удобной форме высказывали свое мнение.
Маленькое преддверие кабинета Александра Леонидовича, зажатое двумя стенами и вытянутое к окну, где под открытой форточкой в табачном дыму помещалась Полина Николаевна со своей пишущей машинкой, телефоном и непременным букетиком цветов в вазочке, превратилось сейчас в штаб. Сюда входили, отсюда выходили, и всем она отвечала:
- Будет дана команда.
Дело шло о чести, о добром имени Александра Леонидовича, о том уровне, которого он заслужил. И вновь многие люди, побуждаемые ею, звонили другим людям, а Полина Николаевна держала руку на пульсе событий; это от него к ней перешло выражение, от Александра Леонидовича: "Держать руку на пульсе событий".
Напряжение и ожидание ощущалось во всех звеньях цепи. Одна лишь Лидия Васильевна не понимала важности совершающегося; в ее положении это, впрочем, так объяснимо.
По всем вопросам Полина Николаевна сносилась с Людочкой, с ней была сейчас особенно близка.
Сама она поминутно чувствовала сердцебиение и перебои, пила сердечные капли, и запах валерьянки мешался с запахом табачного дыма и крепких духов.
Букетик фиалок, стоявший рядом с пишущей машинкой, подарил ей Александр Леонидович. Он вошел тогда такой весенний, такой разморенный солнцем и со своей иронической улыбкой молча положил ей на машинку цветы. И прошел в кабинет.
Белыми пальцами с вишневым маникюром Полина Николаевна трогала сжавшиеся, засохшие фиалки, и на ее крупные глаза наворачивались крупные слезы. Никто уже теперь никогда не принесет ей цветов, эти - последние.
При жизни Александр Леонидович иногда шутил: "Я не возражаю, если меня похоронят по третьему разряду, разницу в деньгах отдадут мне сейчас…" Ах, как она не любила такие шутки, как она сердилась.
В середине дня раздался звонок. Едва Полина Николаевна положила трубку, все пришло в движение. Отдавая приказания, разрешая сомнения, она всякий раз с особым значением указывала на телефон; своим молчанием он освящал ее действия и слова.
Потом она взяла машину и помчалась к Лидии Васильевне. Она чувствовала прилив сил, была возбуждена. Если бы не такой трагический час, можно было бы даже сказать, что она чувствовала в себе радостную жажду деятельности. Она исполнила свой долг перед Александром Леонидовичем. Да, она свой долг исполнила. Она добилась всего, чего он мог желать.
Проснувшись в этот день рано, Виктор с трудом дождался газеты. Раскрыл. На второй полосе сверху, справа - некролог в две колонки и подписи, подписи. Одним взглядом охватил все разом, пережил мгновенный испуг, не увидя своей фамилии, а потом аж в пот бросило: Смолеев, Бородин, Митрошин, Сильченко, Николаев, а тремя строчками ниже - он, Анохин.
Еще с вечера знал Виктор, с вечера было ему известно, что его фамилия в списке.
Но все же Зинушке он не сказал: мало ли что может произойти в последний момент.
Так до утра это и оставалось его тайной, его ожиданием.
Вчетверо сложив газету, он вошел из передней в комнату. Зина, уже одетая, начесывала челочку перед зеркалом. Она торопилась до работы в магазин.
С лицом печальным, но и торжественным тоже Виктор положил газету на стол.
Некрологом вверх.
- Посмотри.
Она глянула.
- А-а. Да! Но ведь он был старый. Сколько ему было?
Виктор в задумчивости прошелся по комнате:
- Посмотри…
Зина посмотрела в раскрытый кошелечек, посчитала деньги, посоображала про себя, сомкнула "молнию". Тогда уж глянула в газету:
- Ну что тут? Я же знаю…
И тут собственная фамилия прыгнула ей в глаза. Но поверила. Глянула на Виктора.
Он прохаживался по комнате какой-то не такой. Еще раз прочла из рук.
- Ты знал?
- Знал…
- Почему же ты ничего не сказал? Мне не сказал!
Он обнял ее за плечи и с нею вместе, наполненный молчанием, начал ходить по комнате. А она взглядывала на него, то ли робея, то ли впервые разглядев то, чего и она в нем раньше не знала.
Он привлек ее, поцеловал за ухом. Зина не поняла. Он поцеловал еще раз. Зина взглянула вопросительно:
- Виктор, цельное молоко бывает только в это время.
- Ну, Зюка. Ну, Зюзенька. Ну один раз можно и без молока.
- Какой ты сегодня, честное слово… Прямо не узнаю. Ну, закрой дверь на цепочку…