Многое в романах "Вор и собаки" и "Путь", а также в "Перепелах и осени", в "Болтовне над Нилом" говорит о том, что, размышляя над путями осуществления идеалов утопического социализма, над чрезвычайно болезненной для писателя проблемой веры и безверия, задумываясь о критериях нравственного и безнравственного, Махфуз внимательно читал Достоевского и Толстого. "Преступление и наказание" и "Война и мир" были первыми произведениями русской классики, прочитанными Махфузом в юности. Уже тогда они произвели на него неизгладимое впечатление. В 1957 г. в Каире вышло собрание сочинений Достоевского, переведенное на арабский язык с французского известным сирийским дипломатом и литератором Сами ад-Друби. Нагиб Махфуз получил возможность широкого знакомства с творчеством великого русского романиста, и духовные искания Достоевского оказались чрезвычайно близкими египетскому писателю, озабоченному поисками ответов на вопросы, которые поставила перед ним сама жизнь, сама история его страны.
Речь идет не о подражании, а в первую очередь об опоре на нравственные ценности Достоевского, о перекличке идей, нашедших выражение в символике некоторых образов, в сходстве отдельных фабульных ситуаций.
Сюжет "Вора и собак" подсказан Махфузу газетной хроникой. Этим источником сюжетов, построенных на подлинных жизненных драмах, пользовался, как известно, и Достоевский. В марте - апреле 1960 г. каирская "Аль-Ахбар" публиковала материалы расследования дела некоего Махмуда Амина Сулеймана, совершившего несколько убийств на почве мести бывшим сообщникам.
В романе присутствует сильный элемент детектива. Его герой вор Саид Махран, выйдя из тюрьмы, охвачен жаждой мести тем, кто его предал, - бывшему сообщнику Илешу Сидре и бывшей жене Набавийе, ставшей женой Илеша. Он хочет расквитаться и со своим идейным наставником и учителем Рауфом Альваном, в прошлом бедным студентом, а теперь, после произошедшей в стране революции, модным журналистом и владельцем собственной роскошной виллы.
Изображена ситуация, представляющая собой, в глазах Махфуза, проявление общей закономерности, выведенной им в "Преданиях нашей улицы": все возвращается на круги своя, даже если борьба за справедливый общественный порядок завершилась победой борющихся, результаты этой победы недолговечны, богатства вновь скапливаются в руках немногих, народ же остается ни с чем. Происходит лишь смена лиц, которую и символизирует превращение Рауфа Альвана из студента–бунтаря в ярого защитника личной собственности.
Саид Махран не просто вор, он вор идейный. Именно Рауф Альван внушил ему, еще подростку, ложную мысль о том, что, крадя у богачей, он лишь восстанавливает попранную справедливость, возвращает себе то, что украдено у него другими.
Махфуз сочувствует обманутому и преданному Саиду. Он придает ему черты "благородного разбойника", традиционного героя народной литературы, которого народное сознание всегда наделяло своеобразным кодексом чести, делало защитником бедняков и врагом богатых. Собираясь мстить, Саид ощущает себя не только внутренне правым, но и борцом за общее дело, он убежден, что, если бы он вершил свой суд в открытую, люди были бы на его стороне.
Но наряду с этой, разделяемой писателем, самооценкой Саида в романе присутствует и другая, собственно авторская, оценка его поступков, выражающаяся в том, как автор строит сюжет, какими следствиями оборачиваются действия героя. Стреляя в своих врагов, Саид оба раза ошибается и убивает невинных людей. За этими "случайными" промахами угадывается нравственная позиция самого Махфуза, осуждающего насилие, даже совершаемое во имя справедливости, потому что оно может привести к пролитию невинной крови. Это явная апелляция к Достоевскому.
Хотя автор и не присутствует в романе в качестве повествователя - текст в большей своей части представляет собой внутренний монолог или несобственно–прямую речь героя, - твердая авторская рука ощущается и в топографии романа. Пространство, в котором мечется, не находя выхода, Саид Махран, ограничено тремя "приютами": домом шейха аль-Гунеди, квартирой проститутки Нур, напоминающей своей жертвенностью и преданной любовью к Саиду Соню Мармеладову, и кофейней муаллима Тарзана. Они и символизируют те "пути", которые предлагает автор на выбор герою.
Религия - к этому выводу уже пришел сам Махфуз в предыдущем романе - не может решить проблемы социальной справедливости. Разговоры Саида с шейхом аль-Гунеди оказываются диалогом двух глухих. Любовь Нур также не приносит Саиду душевного успокоения, не отвлекает от мыслей о мести. И он избирает третий - традиционный путь разбойничества, к которому издавна прибегали отвергнутые обществом. Но и этот выход оказывается иллюзорным, ведет в тупик.
В "Преданиях нашей улицы", живописуя подвиги эпических героев, действовавших с благословения Габалауи, Махфуз утверждал законность применения насилия во имя справедливого дела. В битвах, которые вели Габаль и Касем, текли реки крови. Но в "Воре и собаках" речь идет о реальной жизненной практике, и отношение Махфуза к насилию претерпевает существенную трансформацию.
В "Воре и собаках" тема насилия переводится в плоскость индивидуального террора, который и осуждается писателем как антигуманное и бесперспективное средство борьбы за справедливость. В последующих романах 60–х годов, в частности в "Нищем", Махфуз настойчиво проводит мысль о необходимости соединения "революции с поэзией", принципиально высказываясь против насильственных методов преобразования общества. А в "Эпопее харафишей" (1977), романе, где тесно переплетены миф и реальность и вся история человечества представлена как неостановимый поток времени, в который вливаются судьбы отдельных людей, их любовь и ненависть, страсти и страдания, бунт бедняков–харафишей против угнетающей их власти изображен как кровопролитная и безрезультатная смута.
Герои Махфуза по–прежнему несут в душе мечту о счастье и справедливости. Но путь к осуществлению идеала видится писателю в неустанной борьбе человека с самим собой, в преодолении двух главных зол, гнездящихся в человеческой душе, - любви к богатству и стремления властвовать над себе подобными.
Этот вывод был в какой–то мере подготовлен и романом "Путь", предпринятым в нем художественным исследованием природы человека, его врожденных свойств. Многослойный по смыслу, роман может быть прочитан и как полудетективная история преступления, и как история поиска человеком бога или высшего нравственного императива.
Опорой истолкования этого глубинного смысла романа служит символика имен его персонажей. В имени отца центрального персонажа романа Сабира, Сайед Сайед ар-Рахими, дважды повторяется слово "господин", а ар-Рахими представляет собой производное от одного из эпитетов Аллаха - "милосердный". Имя матери Бусейма ("улыбочка") аль-Умран (производное от корня "возделывать", "осваивать", "населять землю") в сочетании с ее профессией распутницы ставит ее образ, согласно истолкованию египетского литературного критика Луиса Авада, в один ряд с богинями–прародительницами древних религий Исидой, Астартой, а также с христианской праматерью людей Евой, которые непременно наделялись чертами распутства и все восходят к образу матери–земли, символу плодородия. Следовательно, Сабир - сын бога, наделившего его силой и разумом, и распутницы, от которой он унаследовал неповиновение разумному порядку вещей и неистребимую тягу к земным наслаждениям.
Сабир ищет отца, ибо только отец, в его представлении, может дать ему "счастье, достоинство и спокойствие", а не найдя, решается на преступление. Путь самостоятельности, упорного труда, на который зовет Сабира Ильхам (имя ее означает "вдохновение"), противен низменному, чувственному, материалистическому началу, доминирующему в его натуре. Имя героя - Сабир ("терпеливый") - являет прямой контраст с его характером, с нетерпеливой жаждой легкого обогащения, беспечальной жизни.
Но именно двойственность природы человека, присутствие в нем не только низменного, плотского, но и духовного, божественного начала, делает его, в глазах Махфуза, ответственным за свои поступки, за свой выбор. Узнав, что отец его - миллионер, сохраняющий вечную молодость и странствующий по свету, занимаясь лишь любовью (метафора бога как отца всех людей), Сабир задается недоуменным вопросом: "Он таков же, как и я! Так почему же он странствует по свету и наслаждается его удовольствиями, а я томлюсь в тюрьме в ожидании веревки?!" И слышит в ответ, что отец, очевидно, считает своих сыновей равными себе по силе и не нуждающимися в помощи.
В решении проблемы взаимоотношений человека с богом Нагиб Махфуз в "Пути" еще более категоричен, чем в "Преданиях нашей улицы". Он решительно отказывает человеку в надежде на помощь и поддержку свыше и возлагает на него полную ответственность за свои поступки. "Бесполезно рассчитывать на других", - подводит итог своих поисков отца Сабир. Но это не значит, что человек не должен рассчитывать на самого себя, не должен искать нравственную опору в собственной душе. Не имея в, душе нравственного закона, Сабир, как и Раскольников у Достоевского, преступает закон человечности, он совершает два убийства - одно умышленное, другое - неожиданное для него самого - и подлежит осуждению по законам, установленным людьми.
В образе Сабира Махфуз предает анафеме те черты, которые он не приемлет не только в человеке, но и в обществе: эгоизм, безответственность, корыстолюбие, иждивенчество, стремление жить за чужой счет. В своей нравственной проповеди Махфуз исходит из того, что творческий, сознательный, направленный на благо общества труд есть высший долг человека. Следование по этому пути и есть приближение к богу, частица которого живет в каждом человеке.