- Да вот, недавно штаны стирала и нашла в заднем кармане.
Мать достает из кармана передника небольшой желтый кругляшек с надписью "BONIK". Жетон игрового клуба. "Да, уж. Отец так и не научился прятать улики!"
- А домой трезвый приходит? - переспрашиваю я, разглядывая жетон.
- Трезвый и злой, как собака! - мать снова переходит на слезный тон и орет, орет на меня постоянно.
Вообще-то, крик это нормальная для родителей форма общения. Я вообще не помню, чтобы они когда-то говорили друг с другом спокойными голосами. Даже странно, как они могли прожить столько лет вместе. Но прожили же, вот что удивительно. И меня с братом на ноги поставили. Поэтому пропускаю причитания матери мимо ушей и на всякий случай переспрашиваю: "А может, это он того, налево бегает?"
- Да, что ты, что ты, это не по его части, а по твоей, - мать пристально смотрит на меня.
Выдерживаю ее взгляд, не моргнув, и тут же понимаю, что на самом деле меня больше беспокоил не тостер, а то, что раз уж мы с ней вместе, можно сказать "один на один", то она обязательно должна была мне задать этот вопрос. Что, собственно, и произошло. А тостер, это так предлог, чтобы…
Увожу разговор в сторону:
- А брат-то зачем мне должен звонить?
- Ну попросить тебя с отцом поговорить.
- Да? А сама что не могла?
- Да тебе не дозвониться.
Удивляюсь, потому что телефон у меня всегда включен, но спорить на эту тему бесполезно, потому что знаю, мать скорее позвонит брату, своему младшему сыну, чем мне. Почему? Это сложный вопрос. Поэтому не углубляюсь и спрашиваю.
- С какой стати отец должен меня послушать?
- Было ведь. Слушал?
Мать намекает на то, что однажды, по молодости, я так сильно накостылял отцу за его непрекращающиеся пьянки, что он действительно на какое-то время бросил пить. Что было, то было! Но тогда я был молодой, глупый и ничего не понимал. Сейчас моя точка зрения по поводу применения грубой физической силы несколько изменилась, но, чтобы не расстраивать матушку, говорю ей.
- Хорошо, поговорю с отцом, как увижу его. Но ничего не обещаю.
Мать, добившись своего, успокаивается и начинает уговаривать меня позавтракать. Отказываюсь, потому что на самом деле времени уже в обрез. Да еще этот тостер! Надо все же забежать и проверить. Но мать уже не настаивает. Она знает, что я все равно не буду завтракать. Провожает меня до забора дачи и уже на пороге снова задает несколько каверзных вопросов:
- Ольга давно не звонила?
- Давно.
- Соскучился, небось?
- Некогда мне скучать, мать. Некогда.
Она снова пристально, а также немного с грустью смотрит на меня.
- Ну, да. Конечно. Вечно ты занятой. Все работаешь, работаешь. Только денег почему-то у тебя никогда нет. Ладно, беги!
Мать торопливо крестит меня и закрывает калитку. Потому что знает, сейчас начнется.
Вот к бабке можно было бы не ходить, чтобы догадаться, что разговор кончится именно денежным вопросом. Вернее, постоянной нехваткой денег.
Собственно, это и есть одна из причин, по которой мать не звонит мне, а я под любым предлогом избегаю встреч с нею. Но у меня сегодня нет настроения спорить с матерью о том, что на самом деле не в деньгах счастье, поэтому я просто через сетку в заборе говорю ей: "Я тоже люблю тебя, ма!"
И бодрым шагом направляюсь по направлению к… тостеру, а мой затылок еще долго ощущает на себе тоскливый и добрый взгляд матери.
Об опыте
Когда это началось? Когда меня стали тяготить встречи с родителями? Сложно сказать, но, наверное, в тот момент, когда родительский совет стал расходиться с моими желаниями.
Как известно, родители всегда желают своим детям только добра. И мои предки в этом не исключение. Однако родительское представление о добре и зле всегда очень сильно отличается от детского…
Родительское представление основано на суровом опыте жизни, а детское на легкомысленном желании познать себя и мир. Родители знают, а дети хотят знать.
Как и всякий послушный мальчик, я всегда делился своими мыслями с родителями.
Но один раз, уже будучи в юношеском возрасте, я поделился с матерью мыслью о своем будущем, но вместо того, чтобы восхититься моим смелым и грандиозным планам, мать только покачала головой и сказала что-то из разряда "лучше бы ты подумал о… нормальной работе, деньгах, женитьбе". В общем, сказала что-то приземлено-бытовое. Не помню. Человек всегда забывает неприятные вещи, вот и я забыл детали того разговора. Помню, только что у меня в тот момент, словно крылья обрезали.
Стало обидно-обидно. И я впервые посмотрел на свою мать, как на стороннего человека.
Она не поддержала моих планов! Как так?
И с тех пор я больше не делился с родителями своими планами. Мало того, я даже стал загадывать, если удержусь и не расскажу им о своим планах, то они сбудутся, а проболтаюсь, то лучше и не начинать. Я стал избегать разговоров с родителями о своих делах, а на все расспросы отвечал уклончиво: "Все нормально!" А еще, наверное, меня всегда раздражал грустный и тоскливый взгляд матери, который будто говорил мне: "Ну только не залетай высоко в своих мечтах, падать будет больно".
Да, это раздражало меня всегда больше всего.
Когда же появился сын, я обещал себе, что всегда буду поддерживать его во всех его грандиозных планах, пусть они и будут казаться мне опасными и несбыточными.
Эх, знал бы я, как это тяжело, никогда не давал бы таких поспешных обещаний, потому что мои благие желания разошлись с действиями еще в период безобидных катаний с горки…
Никогда я не забуду, как сын пришел домой и стал уговаривать меня сходить вместе с ним на горку, посмотреть, как он катается. Он так весело рассказывал о том, как их компания весь день строила большой трамплин и заливала его водой, что я не удержался и согласился пойти.
Вечером на горке всегда было много народу. Смех, визг. Музыка. Мальчишки, разогнавшись по ледяному желобу, на животах, на санках, на каких-то фанерках, а то и просто на попе летели вниз, потом подлетали на трамплине и ловко приземлялись на ноги или пятую точку.
Сын подбежал к ним, они поздоровались, как-то по особому, как в каком-то голливудском фильме, хлопнув друг другу по ладоням, а потом сын крикнул:
- Пап, смотри! - и, плюхнувшись на свое мягкое место, полетел вниз.
Все было хорошо до того момента, пока задница не оторвалась ото льда. Сын летел, как пушечное ядро, вытянув ноги вперед, и смеялся, стараясь показать мне свою удаль, а я видел только одно. Сейчас произойдет соприкосновение копчика с землей - и тогда все. Конец! В голове пронеслись картины одна ужаснее другой. Обездвиженное тело сына. Немое лицо жены. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этого. И открыл их только тогда, когда мой мальчик стал дергать меня за край куртки.
- Пап, ты что? Не видел, как я летел? Сейчас я еще раз!
Нет, второй раз мне на это смотреть абсолютно не хотелось, я вообще не хотел, чтобы сын хотя бы еще раз съехал с этой страшной горы и… сказал ему об этом. Даже не сказал, а намекнул: "Может, не надо? Это ведь так опасно!"
Как он орал на меня! И когда только успел узнать столько нецензурных выражений? "Пошел в жопу, придурок! Я больше никогда тебе ничего не покажу!" Было самым мягким из них. Все вокруг стояли и смотрели на меня, ожидая, что сейчас что-то будет. Но я ничего не сделал сыну за это в тот день, потому что решил, что пусть кричит, но на горку он больше не пойдет.
Я в тот день чуть-чуть не подрезал крылья своему мальчику. Видит бог, я этого не хотел! Но уверен, что он чувствовал себя примерно так же, как я ощущал себя во время того первого моего разговора с матерью.
"Почему? Почему? Отец не хочет смотреть, как у меня ловко получается!"
И, наверное, в тот раз я впервые смотрел на него так же, как моя мать. С грустью и тоской.
А виной всему был опыт! Та неосязаемая и страшная вещь, которая была у матери и не была у меня, а потом опыт был у меня, но его совершенно не было у сына. И самое обидное во всем этом было то, что я очень хотел передать ему свой опыт, уберечь от ошибок, которые совершил сам, а сыну этого абсолютно было не нужно. Он все хотел получить сам.
Вот и получалось, что опыт - самая глупая и бесполезная вещь. Он есть, а передать его некому. И никому он не нужен.
Почти то же самое, что и… допельдон! А что? Может быть, так оно и есть?
От философских раздумий меня в очередной раз оторвал телефон. Звонил Гарик, чтобы узнать о моих планах. И в его голосе явно было заметно недовольство. В общем-то, справедливое, ведь я снова опаздывал. Рассказываю ему про пса, чувствую, приостыл.
- Ладно, - говорит, - подъезжай, как сможешь. Мы уже развернулись. Работаем. У нас все нормально.
Отключается…
Просто удивительно, как мыслительный процесс иногда сокращает дорогу. Особенно, если путь пролегает по уже сотни раз хоженым тропам. Тело само выбирает оптимальный режим движения и входит в своеобразный транс. И в результате туловище перемещается отдельно, а мысли - отдельно. Но параллельно!
Как оказалось, за это время пока тело двигалось параллельно мыслям, я успел зайти в дом, проверить тостер (кстати, зря волновался!) и дойти до моего самого любимого места на этой планете. Оно находится в пяти минутах ходьбы от моего дома, на краю нашего села. Это вершина холма, внизу которого протекает старица реки Москва.