Остановка. Стук в окно. Выходит хозяйка. Почему-то только хозяйки выходили, хотя в деревне были и мужики. Немногих видел, но были. Бабы сразу, без слов, все понимали. Уходили и вскоре возвращались с мешком, полным гороха. В тишине все происходило. Только раза два дети заголосили в избе. Так мы шли от двора к двору… Десять дерюг с горохом лежало в телеге. Помню, спросил у кривоногого, есть ли у людей скотина. Ответил, что давно уж нет. Спросил о птице. Он сказал, что курей пяток имеется, а потом зачем-то добавил, что у них специализация по гороху. Будь он проклят, тот горох! Мы его свезли в сушилку и высыпали, куда положено.
– Не надо в милицию, – сказал кривоногий председатель. – Засудят баб, а у них дети, да и работать на советскую власть будет некому. Боле в валенках не пускай. У них трудодни есть: по два мешка картохи и по пяти кил пшена. Даст Бог, зиму протянем.
Когда домой вернулись, председатель на ужин отлил мне супу горохового из чугуна. Я голодный был, как черт, а есть не стал. Вот с тех пор даже видеть не могу тот суп… Ну вот, через неделю вернулся в Осташков, отрапортовал, что все нормально, получил бумагу, и в Питер.
Там меня в райкоме похвалили и сказали, что мой кандидатский срок пошел, а я сказал, что не нужно мне это, так как в деревне понял, что еще не созрел для такой чести: по молодости сознания партийного не хватает.
Умный у нас был второй секретарь, из наших, заводских. Он все понял, только усмехнулся и оставил меня в покое.
– А совесть тебя в покое никак оставить не может? – сказал я то, что в трезвом виде не смог бы выговорить никогда.
– Верно, – усмехнулся на эту мою душевную жестокость старик Гаврилов. – Много пакостей в жизни делал, а те валенки с горохом забыть не могу… Так что гореть нам с тобой в аду синим пламенем. Знаешь, мне почему-то ад той сушилкой гороховой представляется. Только на решетке раскаленной я лежу голый совсем, а те деревенские бабы в валенках меня вилами ворочают с боку на бок.
По этой шутке я понял, что протрезвел старик Гаврилов, как и положено, у самой станции метро, у милицейского поста. Впрочем, какой "старик". Ему тогда и пятидесяти не было. Он умер через двадцать лет, совсем недавно, в Мечниковской больнице от болезни сердца. Это я уже в Израиле узнал, от общего знакомого.
Теперь Гаврилов, вполне возможно, в аду. Не знаю. Встретимся, тогда и определю точно… Он в больнице, как говорят, с месяц пробыл. Голодал, наверно, потому что в русских больницах очень любят кормить хворый народ пустым гороховым супом.
2003 г.
Кремень
Это история о том, как затейливы, непредсказуемы, часто случайны наши тропинки, ведущие от березок к пальмам. Как трудно протаптываются они и как порой фантастичны судьбы тех, кого мы уводим за собой в страну предков.
Из дневника Ильи Шрайбера.
"Пусть твоя цель неверна. Иди к ней, не сворачивая". Было ему лет семнадцать, когда он записал это откровение.
Еще одна строчка в дневнике двадцатилетнего Ильи:
"Будь суров, молчалив, неподкупен – и жизнь пощадит тебя".
Ну, кремень, а не человек!
В тридцать лет Шрайбер перестал заполнять своими афоризмами толстую общую тетрадь.
В тридцать лет он стал доктором технических наук. Следовательно, пришел к цели, и она оказалась верной.
Научный талант Шрайбера и его очевидную способность к организационной работе отметили сразу. Илье, несмотря на его еврейство, доверили руководство большой лабораторией в научно-исследовательском институте химического машиностроения.
Изделие, над которым со студенческих лет работал Шрайбер, могло значительно продвинуть вперед промышленность СССР.
Но не продвинуло. Начались смутные времена. Резко упали ассигнования в науку, да и сама цель оказалась не столь очевидной, как всем казалось на старте разработок.
Наконец лабораторию пришлось распустить. Илья Шрайбер вспомнил о своем еврействе и решил перебраться в Израиль и там по мере сил и возможностей продолжить свои исследования. Были у него кое-какие связи в Тель-Авивском университете и реальные надежды на востребованность в еврейском государстве.
Теперь я должен рассказать о клубке проблем личного свойства, возникших в связи с решением Шрайбера эмигрировать.
Женился он в год получения докторской степени на дочери своего научного руководителя – Ханне. Не было в его окружении более тихого, скромного и покорного обстоятельствам существа.
Через год у Ильи и Ханны родилась дочь Тамара. Девочка росла настоящей красавицей. На большеглазого, курчавого ребенка все обращали восторженное внимание. Мать, как положено, баловала единственное чадо, а Шрайбер был занят своей наукой всецело. И мало значения придавал рождению и росту своего единственного чада.
Порядок жизни требовал секса, семьи, детей. Он подчинился этому порядку, но в главном был не намерен следовать за обычными для всех смертных приоритетами. Он, не без оснований, считал себя жрецом науки, а все остальное расценивал, как помощь или помеху в своих исследованиях.
Дочь Шрайберов родилась с некоторой странностью во взгляде. Странность эта стала очевидной лет с тринадцати. Взаимоотношения полов заинтересовали Тамару с силой всепоглощающей. Самого настоящего выродка получили тихая Ханна и пуританин Илья.
В кого родилась дочь, было непонятно, но она родилась и выросла, будто в насмешку над добропорядочностью родителей.
С большим трудом Тамаре удалось закончить школу. Дни ее были полны гульбищем разного рода: романами, интригами, побегами, абортами и прочим чадом, неизбежным в жизни слишком любвеобильных натур.
Тамара влюблялась часто и отчаянно. Вся романтика ее любовных похождений рано или поздно заканчивалась грязной прозой денежных требований. Для бедной Ханны стало истинной мукой просить у мужа очередной кредит, чтобы выручить дочь из очередной беды.
Шрайбер не сразу понял, какой наследницей наградил его Бог, а когда понял, решил для себя твердо, что детей у него нет и не было.
Он перестал давать деньги. И приключения Тамары приобрели несколько иной характер. Дочь Шрайберов стала пропадать надолго, а однажды позвонила родителям из дальнего провинциального города и сказала, что влюбилась по-настоящему в шофера грузовика и выходит за него замуж. Тамара пригласила родителей на свадьбу.
Илья Шрайбер сказал так:
– В этой жизни мне только не хватало зятя – шофера грузовика. Дочь-шлюха у меня уже есть.
Ханна не смогла, как обычно, настоять на своем и навестить молодоженов. На этом связь Шрайберов с дочерью прервалась. Был еще один телефонный звонок. Тамара сообщила им, что родила ребенка – мальчика, а спустя десять лет они совершенно случайно узнали, что дочь их много месяцев назад погибла в автокатастрофе. Узнали они это, как раз в тот момент, когда Шрайбер решил покинуть Россию.
– Там остался ребенок, наш внук, – тихо сказала Ханна. – Один без матери. Я должна… Я никуда не поеду, пока не увижу внука.
Шрайбер понял, что на этот раз ему нечего рассчитывать на безропотное подчинение. Ханна, впрочем, пошла на компромисс: Илья один поедет за ребенком, но обязательно привезет его.
До провинциального городка, где погибла единственная дочь Шрайбера, было не меньше трехсот километров. Илья провел за рулем своей "вольво" пять часов. Он не сразу предпринял поиски зятя. Ночь провел в лучшей гостинице городка, привел себя в порядок и ранним утром отправился по адресу, записанному женой в его телефонной книжке.
Дощатую дверь квартиры на четвертом этаже панельного дома ему открыла пухлая, заспанная до полной складчатости лица особа.
– Чего надо? – добродушно зевнула заспанная дама.
Шрайбер назвал имя зятя.
– Федь! – женщина еще раз сладко зевнула и ушла, оставив Илью на пороге.
Громадный мужик выполз из ванной, обтирая могучий загорелый торс маленьким, белым, вафельным полотенцем. Шрайбер ожидал встретить человека молодого, но Феде этому было далеко за сорок.
– Я отец Тамары, – сказал Илья. – Хотел бы увидеть внука.
– Папаша, значит, – хмыкнул Федор. – Явился, значит, не запылился. – И вдруг заговорил он совсем иначе: слащаво-слезливо. – Потеряли мы нашу Томочку безвременно, при трагических обстоятельствах. Живем в неутешном горе.
– Гуляла-то доченька ваша от живого мужа, – сообщила Шрайберу из кухни женщина, открывшая Илье дверь. – Разбилась по пьяни с полюбовником.
– Чего уж теперь, – примирительно бросил Федор.
– Я бы хотел увидеть внука, – повторил Шрайбер.
– Петенька наш у мамаши моей пребывает, – сообщил бывший зять, приблизившись вплотную к гостю и обдав его запахом дешевого мыла. – В деревне Кузино. Там вольготно, воздух свежий и молоко козье. Пацану забота нужна женская, а я весь день каторжный баранку кручу.
– Хоть бы платили за то, – подала голос из кухни женщина. – Жилы на барабан мотают, а пользы – ноль.
– Бабы они и есть бабы, – добродушно сообщил Илье хозяин квартиры. – Им что ни дай, все мало.
В деревню Кузино Шрайбер добирался по грунтовой дороге через сосновый лес. Ехал он медленно: песок, лужи, ухабы. Наконец выбрался к речушке. Еще медленней миновал скрипучий деревянный мост…
– Спросишь там бабу Таисью, – напутствовал Шрайбера на прощание отец его внука.
– Баба Таисья где живет? – спросил Шрайбер у мальчишек, сбежавшихся поглазеть на невиданную машину.
Ему обещали показать, где живет эта самая Таисья, но при этом все провожатые бесцеремонно забрались в салон "вольво".