– Конечно, – говорил Зюся, улыбаясь всей своей невзрачной физиономией. – Еще массаж дважды в день, джакузи от Кузи, а на шабат езжу в Монте-Карло – крутить рулетку.
Зуся хорошо зарабатывал на Алмазной бирже Тель-Авива. Он мог себе позволить рулетку, но не позволял. Он вообще никогда в жизни не играл в азартные игры. Зуся говорил так:
– Я – сумасшедший, – как утверждает моя неверная жена Сима. – Из всех удовольствий жизни я выбираю работу.
И он работал, вытворяя своими пальчиками настоящие чудеса. Зуся сидел за стеклом в большом и сверкающем как новогодняя елка магазине, и, вооружившись оптикой разных систем, доводил драгоценные камни до полного блеска.
Все посетители заведения могли любоваться работой Зуси. Раньше он шлифовал брильянты без свидетелей, но потом его повысили, доверив общение с клиентом. Хозяева не прогадали. Маленький человек и большой мастер мгновенно догадывался, что от него хотят, и исполнял просимое с исключительной учтивостью и точностью.
Клиентами Зуси, как вы догадываетесь, были в основном капризные и состоятельные дамы, отсюда и его несколько скептическое и даже насмешливое отношение к женскому полу.
– Зуся, – спрашивал я. – Почему ты жену – Симу подозреваешь в неверности?
– Для гармонии, – отвечал Зуся. – Пусть она думает, что я ее ревную, как Отелло. Пусть она гордится, что ее подозревают во всех смертных грехах.
С Симой я знаком. Заподозрить ее даже в самом маленьком, микроскопическом грехе очень трудно. Как это обычно бывает – маленький Зуся выбрал себе в пару настоящую гренадершу с усами, и эта огромная женщина родила Зусе пятерых сыновей. Все дети выросли и преуспели в этой жизни. Даже самый младший – Давид – стал недавно победителем городской олимпиады по химии.
Зуся к детям своим относился скептически. Он говорил так, перечисляя их достоинства:
– Один – физик, другой – химик, третий – лирик, остальные два – полные засранцы.
Он их так обижал, потому что старшие сыновья давно покинули Израиль и работали в Канаде по научной части в каком-то крупном исследовательском центре.
Зуся в Израиле давно – ровно четверть века. Старшие его сыновья родились еще в России, а остальные трое – здесь, на земле предков.
Я так подробно остановился на его семейном положении и социальном статусе, чтобы стало понятным все остальное в этом рассказе. Главное, та странность в судьбе человека, ради которой и стоит пачкать бумагу.
Познакомились мы с Зусей в аэропорту. Встречал знакомых, но самолет из Москвы запаздывал. Зуся неслышно опустился рядом на твердое железное кресло. Так неслышно, будто это муха села, а не человек.
Наши глаза встретились. Мой сосед, видимо, встречей этой остался доволен и спросил:
– Московский ждете? – улыбнулся он, как я уже отмечал, всей своей некрасивой личиной. Бывает, люди улыбаются губами, глазами и даже морщинами, а Зуся улыбался именно всей физиономией. Казалось, что даже уши его оттопыренные смеются над вами.
– Жду, – сказал я. – Вы тоже?
– Нет, я улетаю, – ответил Зуся.
– Так вам не здесь находится нужно, а в зале отлета, – сказал я.
– А я люблю здесь, – продолжал улыбаться сосед. – Сумку сдал. Наверху тоска – одни магазины. А здесь весело: люди встречаются, целуются… Опять же фонтаны имеются и телевизор большой на стенке.
– Это верно, – сказал я. – Зал встреч лучше зала прощаний.
– Стишками балуетесь? – подозрительно покосился на меня Зуся и улыбаться перестал.
– Иногда, – сказал я. – Грешен. А вообще-то в газете работаю.
– Ну, ну, – задумчиво покачал ушастой головой Зуся, а потом пальчиками своими красивыми сделал так, как обычно делают пианисты перед началом игры, перед тем как опустить руки на клавиши. – Сами откуда будете?
Доложил – откуда, потом кратко пересказал анкету, но оборвал себя на полуслове, заметив, что сосед больше не расположен к разговору. Мы сидели рядом молча.
Потом Зуся сказал:
– Никогда не задумывались, почему птицы возвращаются к своим гнездам? Вот появился птенец весной где-нибудь на севере. Научится летать, жить своей жизнью. Зимой летит на юг, побудет в тепле и сытости несколько времени – и обратно за тысячи километров. Тяжко, мучительно, а птица возвращается к своему гнезду.
– Тоже стихи пописываете? – спросил я.
– Никогда не думал, – хмуро отозвался Зуся. – Ну, вы человек образованный, я вижу. Так что же наука говорит по этому поводу?
– Не знаю, – сказал я. – По-моему, это загадка неразрешимая. А потом, далеко не все птицы способны на перелет.
– В том-то и дело, – отозвался Зуся. – Даже птицы разными бывают, почему люди должны быть под лиловую копирку? Вот она, как заведенная, всякий год ворчит: "Куда ты, да куда?! И что ты там забыл? Деньги некуда девать? Лечиться тебе надо на курортах, а не…"
– Кто ворчит? – спросил я.
– Супруга моя неверная – Сима, – вздохнув, ответил Зуся. – Кто еще право имеет ворчать на нас – только жены.
– Насчет курорта ваша половина права, – сказал я. – Люди мы с вами не очень молодые, пора и о здоровье подумать.
– Так мне мои Ямцы лучше любой здравницы! – вновь засиял мой сосед, но вдруг вновь стал совершенно серьезен и перешел на шепот. – Я вам сейчас секрет открою научный. Он и для птицы годится, и для человека. Живая душа всю жизнь в детство просится, чтобы не стареть раньше срока. А где наше детство остается? Там, где родились и выросли. Где же еще? Вот я и летаю каждый год в свое детство. Как птица, например, селезень.
На селезня Зуся не был похож. Скорее, на воробья взъерошенного, а воробьи, как известно, домоседы. Мысль о возвращении в детство не показалась мне оригинальной, но была в ней, в связи с исходом нашим, некоторая острота и особый вкус, что ли.
– Хороший город Ямцы? – поинтересовался я.
– Спрашиваешь, – легко перешел на "ты" Зуся. – Скажу так: по молодости лет я сионист был ярый. Первые годы в Израиле свою прошлую жизнь и не вспоминал. Да какие годы – целых пятнадцать лет. А потом открыли границу – и понял я, что должен в детство свое ехать, иначе сдохну раньше положенного срока. А это обидно, правда?
Я не спорил, а Зуся продолжил свой рассказ с упоением:
– Вот говорят: ностальгия, ностальгия, вроде как болезнь без причины. Ерунда все это. Причина есть, и самая понятная… Сима меня спрашивает первый раз: "Куда, старый дурак, намылился?" Я ей тогда ответил, что еду омолодиться. Она как закричит: "Найди себе молодуху у Таханы – и омолаживайся. Дешевле обойдется". Очень невоспитанная женщина – моя неверная жена Сима. Кстати, тоже уроженка нашего города Ямец. Но ей, что наш родной город, что Нью-Йорк – все равно… Нет, этот чужой совсем Нью-Йорк она больше уважает. Ну разве может такая женщина понять душу человека мужского пола? Нет, не может. Я в тот первый год поехал зачем? Чтобы вернуться в свои пятнадцать лет, когда мальчишечкой влюбился. В Москве, веришь, и день не задержался. Сел на электричку – и к нам. Стою в тамбуре, нюхая запахи, и сердце поет. Уже стал омолаживаться по дороге. Два часа стою в тамбуре. Народ толкается, шумит, курит, водяру лакает. Рожи вокруг – не дай Боже, а я омолаживаюсь… Ты слушай дальше… Когда мы в Израиль прилетели – совсем была другая страна. В автобусах курили, шелухи семечек по колено, урн мусорных на улице не было. А что теперь? За четверть века все другое – напрочь. Другая страна. Все другое… Это и хорошо и плохо. Вот родился человек, рос в какой-нибудь развалюхе, а теперь на этом месте дом высотный. Может он омолодиться, вернувшись в свое детство? Да никоим образом. Не сработает машина времени… А с Россией не так. Там, особенно в провинции, мало что меняется. Ну дерево подрастет, крыша прохудится, мосток отремонтируют, дорогу подлатают – вот и все… Веришь, за двадцать пять лет, каким наш вокзальчик был, таким и остался. Платформа с достройкой деревянной, домок с залом ожидания на две скамьи у стены, касса тут же, в простенке между печкой и окном. За окном старая береза. Так она и при мне в возрасте была.