Своя квартира Тоне была не нужна, за неё и коммунальные услуги приходилось платить, что ей было совсем неинтересно. Квартиру она обменяла на дом в деревне, в соседнем Юрьевецком районе с приличной доплатой, деньги проела и пропила. После смерти Ивана запои участились, и дошло до того, что она в бесчувственном состоянии валялась на улицах города. Почти все старушки её уже не привечали, но она всегда находила мужчин, которые предоставляли ей жилплощадь и кормили её. Тоня опускалась всё ниже, и её спонсоры также соответствовали ей. Иногда пьяная она приходила к нам, стучалась в дверь, но на все вопросы и замечания снова, как и при первом знакомстве, говорила только три слова, но уже другие: "Иди на хуй". Голова от многочисленных побоев сожителей плохо соображала, пропала память, и она потеряла все документы, жила без паспорта. Отёкшее от пьянки лицо постоянно украшали синяки, болели ноги. Она стала с трудом ходить и иногда не могла даже подняться в автобус без посторонней помощи. Но это непостоянно. Кончались деньги, и она несколько дней ходила трезвой и как будто не страдала от воздержания. Чем беднее она жила – тем меньше пила.
Павлика она сдала в интернат на полное государственное обеспечение, а на алименты (Вова получал хорошую зарплату) жила сама. На Павлика она не обращала внимания, и тот до четырёх лет не знал ни одного слова кроме слова "Паша". Поэтому найти его, когда она его теряла, было сложно, приходилось розыск объявлять по радио, чтобы найти мать мальчика. Затем Паша научился говорить, они ходили с ним по бабушкам и религиозным организациям и там питались ежедневно, а так как таковых было очень много, то они с Павликом появлялись у каждой только один раз в две недели и не обременяли гостеприимных старушек и тётенек. Там, где они жили, они и воровали. Павлик с детства видел неработающую мать, которую радушно встречали и кормили посторонние люди. Он наблюдал, что если украсть кошелёк, то сразу же получишь шоколадки, пирожные, сникерсы. Они воровали оба. Однажды в возрасте пяти лет Павлик что-то украл у отца. Я возмутилась, но Володя, подобно своей няне, сразу же встал на защиту сына: "При коммунизме только безумный будет воровать, так как будет изобилие". Он сказал правду, но не к месту. Выходило, что виноват не Павлик, потому что украл, а плохо то, что сейчас нет коммунизма. Павлик стал вором. В десять лет он стал убеждённым вором и сказал мне: "Главное – это никогда не сознаваться". О том, что его несколько раз поймали и поставили на учёт в милиции, мы узнали от посторонних людей, так как Павлик, нисколько не смущаясь, утверждал, что он никогда ничего не воровал.
Он врал так же, как его мать. Однажды, будучи у нас, он говорил явную ложь, открыто глядел прямо в глаза, и на его лице не было даже тени смущения. Даже детектор лжи не выявил бы ложь – настолько хорошо он натренировался. Я увидела его будущее, и мне стало страшно: "Паша, ты ведь сгниёшь в тюрьме". Всё сбылось. Я как в воду глядела.
Однажды пьяная в стельку мать крепко спала в запертой комнате. Павлик стал бить ногой в стеклянную дверь. Стекло разбилось, поранив правое бедро. Остановив кровотечение, врачи долго не могли диагностировать повреждение нервов бедра и не сшили перерезанный нерв. Павлик стал хромым, нога усыхала и отставала в росте от здоровой. Кроме этого, пропала чувствительность на стопе, и от незначительной потёртости появлялись долго незаживающие язвы. Лечение давало кратковременный эффект: одни язвы заживали, другие появлялись. Павлик уже второй раз сидит в тюрьме за воровство, загнила уже и кость. Ему собираются делать операцию по удалению крупной пяточной кости.
Многочисленные беседы с Павликом и Тоней были бесполезны. Это была крепко сплочённая пара, у которой было полное единомыслие. Тоня никогда не принуждала его учиться, и он не окончил даже семи классов. Тоня говорила, что если человек не хочет трудиться, то его и не надо заставлять. Так они и делали. Теперь Паша в тюрьме, а Тоня кочует по чужим домам. Я пробовала заняться с Павликом русским языком, но ему это не понравилось. С помощью депутата я устроила его в ПТУ даже с неполными семью классами для получения очень хорошей профессии. Там было питание, стипендия, но он не пришёл туда ни разу, хотя уверял меня, что посещает занятия и учится успешно. Но он в это время воровал, на учёбу времени не было.
Когда ещё до школы Павлик приходил к нам и желал погостить, Тонька выламывала дверь, так что приходилось дважды её ремонтировать. Она кричала, что она мать, и мы не имеем права воспитывать Павлика, так как он может стать дураком, как его отец, которого я не смогла хорошо воспитать. Лишить её материнских прав в то время было невозможно, потому что ещё не было у неё больших запоев. Общественность была на её стороне, так как, по её словам, она была брошена с двумя детьми Владимиром, который лишил её девственности. Позднее, когда она стала пить, Павлик был уже очень привязан к матери. Она брала его иногда из интерната и кормила очень вкусными сладостями. Они были сходны и лицом и духом. Павлик очень любил свою мать, и в его присутствии её критиковать было нельзя: ему это было неприятно, он начинал хмуриться, всегда оправдывал поступки матери. В раннем детстве она иногда била его по голове, но он понимал, что она бьёт его за дело. Никто в это время не защищал его от матери, и он ходил с разбитой головой, не осуждая мать. Мать была и является для него самым близким другом. Письма из тюрьмы проникнуты заботой о ней. Он ни на что не жалуется, чтобы не расстроить её.
А меня внук люто возненавидел, так как, когда он попал в тюрьму первый раз, я написала ему письмо – подробный план жизни с разными вариантами, чтобы снова не попасть в тюрьму. Я гарантировала ему вторичное попадание в тюрьму, если он не исправится. В ответ я получила от него: "Я ненавижу и всегда ненавидел вас. Вы мне больше не родня. Я вычеркнул вас из своей жизни". Я ответила: "Баба с возу – лошади легче". На том и расстались. И теперь я знаю о нём только по рассказам Тони.
Тоня была такой же, как Павлик. Ещё до того, как я проявила жестокость и отказалась пустить её в свою квартиру, а приехала с сыном защищать дипломную работу, она кричала: "Ненавижу! Ненавижу!" Она не объяснила, почему меня ненавидит, и я до сих пор не поняла это. Спрашивать её сейчас бесполезно – соврёт, что в голову придёт, а правду не скажет, да, наверное, и сама не знает.
Вот и вся печальная история двух загубленных жизней. Осталось добавить, что Володя ездил с Тоней и Павликом в Коми АССР и жил один месяц у её родителей. Тоня, избив мать, уехала раньше. Оказалось, что пьянство родителей – выдумка Тони. Это были гостеприимные простые люди. Когда Тоня, уехав, прихватила с собой все деньги, и у Володи даже не было денег на билет, они купили Володе сапоги и дали большие деньги на билет, не укоряя и не требуя отдачи. Они не интересовались даже, когда Володя поедет домой: гости сколько хочешь, хоть год. Все дети в этой семье трудились, и одна Тоня была другой. Говорят, что в семье не без урода. Может быть, на неё повлияла паразитическая жизнь у тёти до семи лет, и у неё сформировался идеал жизни – безделье. Может, сыграло роль и то, что Володя, однажды приехав к нам с ней, стукнул кулаком по столу и заявил: "Моя жена никогда работать не будет!" Что это было: глупость или пророчество? Но так и случилось. Может виноваты бабушка с няней, которые снабжали их деньгами и оплачивали частную квартиру во время учёбы в техникуме. Я в таком распутстве не участвовала. Не было бы частной квартиры, было бы общежитие – и Тоне негде было бы жить. Тогда она или стала бы работать ткачихой, или бы вернулась к родителям.
Я могла бы взять её в свои железные руки, тем более, что она была очень податлива, могла бы научить её всему и выдать замуж за хорошего волевого человека типа Ивана, но молодого. Помешал Владимир. У нас с ним были большие разногласия. Он по другому воспринимал окружающий мир и поставить Тоню на правильный путь не мог. Также было невозможным и наше совместное воспитание Павлика, так как взгляды на воспитание были диаметрально противоположными. С Володей невозможно было в то время делать никакое общее дело, даже в саду работать, не только человека растить.
13. Балыбердивщина в МГИУ – произвол везде.
Владимир не мог устроиться по своей специальности техника-технолога по производству микроэлектронных приборов. Таких производств в Кинешме не было, а отпускать его с такой женой в другие отдалённые города было опасно. Он поступил на вторую фабрику и в работе ткача нашёл истинное наслаждение. Работа пришлась по душе, ему хотелось стать лучшим ткачом, и он упорно шёл к этой цели, совершенствуя ловкость и быстроту движений. Но более всего его вдохновляло то, что он чувствовал свою полезность обществу, государству, что он производит материальные ценности, а, значит, живёт не зря. Именно труд рабочего оплачивает наше здравоохранение, образование, науку, космические исследования и всё остальное.
Если "наплетало на станок", и не было отрывщицы, то, чтобы станок не простаивал, он приходил на работу на два-три часа раньше и распутывал то, что наплело, думая об интересах производства, а не о личных интересах. Если бы он этого не делал, то ему пришлось бы работать не на 25, а на 24 станках. Потери в зарплате не было бы, так как платили за простой станка. Ему не жаль было практически бесплатно проработать почти полсмены – лишь бы заработал этот станок. Во время работы он никогда не перекуривал, не пил, не ел и в туалет не ходил. Иногда сменщица не приходила, и начальник цеха просила поработать за неё. Тогда Владимир без отдыха работал по 16 часов, но это случалось нечасто. В результате он стал лучшим по профессии, получил наивысший пятый разряд ткача.