Он жил в старом доме, на первом этаже, с окнами у самой земли, вместе с мамой в маленькой комнатушке, где комната и кухня были вместе. С Павлом Романовичем Мария Павловна развелась и разменяла квартиру. Вместо семейного счастья я увидела страшного, лохматого, безумного человека. Он был возбуждён, хохотал, говорил бессвязно, непонятно, высказывал какие-то невероятные мысли, совсем несвязанные друг с другом, был недоброжелателен. Он не понимал ничего, был неконтактен. Выпив наскоро стакан чаю, я поспешила уйти. Они вышли на улицу проводить меня, и только тогда, когда я оглянулась, чтобы помахать им рукой, я увидела его умное серьёзное человеческое лицо с собачьей тоской в глазах. Также смотрела и его мать. Я уходила, я убегала от них и уносила их тоску с собой. Наконец я увидела своими глазами то, о чём догадывалась давно, то, чего не хотела знать и о чём не хотела думать: у Лёни была шизофрения, предрасположенность к которой передаётся по наследству. Меня это потрясло: значит, правы были психиатры, значит, мой ребёнок в опасности, значит, и его когда-нибудь свяжут верёвками и унесут от меня. Нет, второй раз я этого не перенесу. Тогда я выжила только потому, что у меня был ребёнок. Но если это случится с ребёнком? Мой "компьютер" выдал решение: "Не бойся, страданий не будет, нужно просто умереть до того, как это произойдёт". Конечно, я так и сделаю, умирать не страшно. Мой девятый вал приближался, и я стала постепенно копить смертельную дозу снотворных.
Через 15 лет, 24 октября 1982 года я получила от него первое письмо, не считая шифровок, когда заканчивала институт. Письмо было прислано из областной психиатрической больницы в Никольском. В письме он говорил, что его лечит очень хороший врач, и он выздоравливает. Это было письмо совершенно здорового человека. Он просил навестить его и во второй раз предлагал мне жить с ним вместе, если я его ещё помню и люблю. (Первый раз – в аллее на Садовой улице в1966 году). Я прилетела в Кострому по Волге на ракете, скоростном судне, через два часа, с полными сумками гостинцев, но, не зная, как доехать до Никольского, зашла к Марье Павловне, чтобы поехать вместе с ней к Лёне. Сколько же было радости, когда у неё я увидела своего Лёню! Он был прежним, совершенно здоровым, его выписали, пока шло письмо. Как радостно было нам втроём сидеть за одним столом! Марья Павловна в честь возвращения сына сварила вкусный суп с мясом, и в комнате было уютно, и аппетитно пахло. Лёня остроумно шутил, мы не могли наговориться. Это была моя семья! Наконец-то я пришла в свой дом! Как же хочется мне жить с ними, в этой маленькой комнатушке и никогда не расставаться! Об этом я и сказала им. Каким счастьем сияли их лица!
Но это были только мечты. Практически мечту нельзя было осуществить. У меня был Володя, а здесь не было места, чтобы поставить ещё одну кровать, письменный стол, пианино, негде было поместить одежду. Володя ещё не окончил школу. Опять начнётся тяжёлая война с моими родственниками. А сможет ли Лёня выдержать конфликты? Приехать Лёне ко мне тоже нельзя, чтобы не бросить тень на поведение Володи. Если узнают, что его отец инвалид, лечится часто в психиатрическом отделении, то странности поведения сына сразу же уложатся в диагноз психического заболевания, и тогда его не примут ни на работу, ни на учёбу. Я сказала, чтобы Лёня подождал ещё несколько годочков, пока Володя не закончит среднюю школу, а я буду теперь часто приезжать к нему, писать письма. Время летит быстро, и мы снова будем вместе.
С тем же радостным настроением через два месяца я приехала к Лёне, чтобы встретить Новый 1983 год, и не узнала его. Марья Павловна была очень грустной и подавленной. Лёня был в оцепенении, как безжизненная мумия. Он отвечал на вопросы, соглашался со всем, что ему скажут. Марье Павловне было не до праздника, и мы решили встречать Новый год у Иры. Пошли наряжать ёлку, приготавливать угощение. Внешне выглядело всё обычно, как у всех людей, но я чувствовала, что Лёни нет. Вместо него была какая-то гнетущая тоскливая пустота. Он напоминал человека, из которого вынули душу, и осталась только одна оболочка, которая говорит и движется, как безжизненный автомат. Ира как будто ничего не замечала, шутила, была по-прежнему деловой и активной. Я же была затянута в это поле пустоты и одеревенела, как и Лёня. Я не показывал вида, что мне плохо, играла с ребёнком Иры. Пили, ели, смотрели фильм "Обыкновенное чудо", но я не понимала ни одного слова из этого фильма. Всего неделю назад я получила от него оптимистичное живое письмо со стихами, а сейчас он как покойник. В голове стучало и повторялось: "Что же это такое?! Как это страшно!" Я собиралась гостить у них три дня, но с трудом дожила до утра, сказала, что уезжаю, так как мне срочно нужно домой. И только тут Лёня немного встряхнулся от оцепенения, и лёгкая эмоция сожаления промелькнула на его лице – мы же собирались погулять с ним по улицам Костромы. Но я совсем не могла быть с ним рядом. Меня сковывала эта леденящая пустота. И только в автобусе, уносящем меня из Костромы, я разразилась слезами. Они ручьём лились из моих глаз, уже были мокрыми мои платок, шарф, пальто, варежки, а слёзы всё лились, и моя тоска выливалась в яркие фантазии.
Что же делать было мне, если реальная жизнь была так уродлива? Я хотела увезти всех их, Лёню, Володю и Марью Павловну в глухой таёжный лес, подальше от людей, от психиатров, от насилия, обычаев и традиций. Как весело и счастливо мы бы жили там, где некому обидеть и разлучить нас, где не надо бояться, что о нас подумают, где мы были бы свободными. Я завидовала семье Лыковых, проживших в тайге всю жизнь, и видела себя там вместе со своими самыми близкими людьми.
Мы стали переписываться. В письмах Марья Павловна рассказала мне, что Лёня без конца лечится в психиатрических больницах, но улучшение держится недолго; он давно не работает в медицине, пробовал освоить другие профессии, но на работу со второй группой его никуда не берут. Когда у него наступает редкое просветление, то лучше его и человека нет, но при обострении жить с ним тяжело. Отсканированное письмо Љ1 Марии Павловны Цареградской. ‹http:atheist4.narod.rusvf14.htm›