Прежде мост соединял обрывистые берега небольшого притока. Однако нынче с утра где-то в верховьях ему удалось так нахлестаться дождевой воды, что теперь вместо хилого ручья, еще пару часов назад застенчиво переступавшего с камушка на камушек, по размываемому руслу с пьяным ревом несся селевой поток - поток воды, грязи, камней и вывороченных с корнем деревьев.
Что же касается самого моста, то две его опоры были сбиты, а центральная часть обрушилась. Когда Паланг подбежал, еще одна плита бесшумно (а точнее - с шумом, напрочь заглушенным грохотом селя) повалилась в воду.
Некоторое время пес растерянно мыкался между стоящими у моста людьми. Большая часть их выглядела так, будто не пути их, а самой жизни подведена черта: они не разговаривали, не шутили, не смеялись - только испуганно смотрели на поток, с жуткой силой и ревом продолжавший свое дело.
Уяснив, что через мост дороги нет, Паланг спустился вниз и обследовал берег.
Вода ревела, но все же было отчетливо слышно, как постукивают друг о друга катящиеся в ней камни.
Паланг то и дело озирался, надеясь увидеть нечто такое, что избавит его от необходимости иметь дело с селем, но ничего похожего вокруг не находилось. Люди все так же растерянно стояли у моста. Две или три машины развернулись и уехали обратно. Небо снова начинало хмуриться, и с востока, из-за хребта, в долину опять переливались серо-синие тучи.
Значит, другого пути не было.
Но путь этот совершенно определенно был гибельным.
Скуля, он опять пробежался по берегу до самого устья потока.
И здесь его осенило!
Река-то оставалась прежней!
Конечно, это была бурная горная река, тоже довольно опасная в своем стремительном течении. Но все же ее напор и дикость не шли сейчас ни в какое сравнение с напором и дикостью селя. Там, где они встречались, река волей или неволей принимала в себя все те дары, что бешено швырял ей сель, - грязь, камни, ветви и стволы деревьев, - и несла дальше самостоятельно, а пришлец, яростно вскипев напоследок и подняв мутную волну, тут же гас в ее мощном потоке, растворялся, и только цвет темно-коричневой воды, струившейся дальше вдоль левого берега, отмечал отныне его смиренное присутствие.
Нужно было плыть по реке! А ниже того места, где она встречалась с селевым потоком, можно будет выбраться на берег!
- Что он носится? - сказал один из растерянных людей у моста. - Сумасшедшая какая-то собака!
Паланг пробежал полосу галечника и с размаху бросился в воду.
5
Старший лейтенант сидел на поломанной скамье под покосившимся грибком. Он курил, с отвращением смотрел на окна одноэтажной казармы, большая часть стекол в которых была выбита, и думал о своей незавидной судьбе.
То есть что значит - незавидной? Как правило, человеку только собственная судьба кажется таковой. Что же касается чужих судеб, то почти всегда находится повод в чем-нибудь им позавидовать. Поэтому очень даже вероятно, что кто-то иной просто все глаза проплакал, завидуя судьбе этого самого старшего лейтенанта.
И впрямь. Сам по себе хорош - недурен с лица, строен, белозуб, шевелюра густая, хоть и коротко, по-офицерски, стриженная. Жена у него - красивая, работящая. Родители, слава богу, живы-здоровы.
Братья - все как на подбор!.. Трое детей - мальчишки-погодки, старшему четыре… Их корень вообще только мужиками и прорастает.
Бабушка даже, бывает, вздохнет притворно - мол, что за напасть, одни парни! надоели мне ваши драчуны! хоть бы внучку-девочку кто подарил, чтоб было кому косички заплетать!..
А главное, он - человек службы, а это значит, что государство его без призора не оставит. Другой хоть с голоду сдохни - а у него, служивого, всегда будет какой-никакой паек и, худо-бедно, обмундирование.
Ну как такому не позавидовать?
Но сам старший лейтенант смотрел на вещи иначе.
Все это его не радовало, поскольку казалось само собой разумеющимся.
Вообразить же, что его жизнь в любую секунду может покоситься и даже обрушиться, ему не приходило в голову. Он не думал о том, что кажущийся неразрывным поток жизни в действительности состоит из бесконечного числа микроскопических событий, похожих на подбрасываемые и падающие монеты; упав, то есть случившись, они приводят к определенным, единственно возможным последствиям; однако, пока монета еще летит, нужно помнить, что с одинаковой вероятностью она способна упасть как одной, так и другой стороной, и тогда последствия, столь же определенные и единственно возможные, окажутся иными - и кто знает, какими неприятностями, а то и ужасами обернется в этом случае жизнь?
Нет, его волновали иные материи. Его обошли при раздаче повышений, традиционно происходящей в апреле каждого года. Правда, чин старшего лейтенанта он получал в июне, поэтому, если подходить к делу совсем уж буквоедски, к апрелю еще не истек срок, минимально необходимый для получения следующего звания. Но ведь это если только совсем буквоедски! Совсем бездушно и даже бесчеловечно!
То есть что получается? Получается, что все кругом - пустые слова!
Все тебя хвалят за инициативность, ты на хорошем счету у начальства, оно тебя сует во все дырки, поскольку в тебе уверено, - а как дело доходит до повышения, так давай деньки считать?!
В общем, это его страшно злило, и уже недели две он чувствовал в себе, с одной стороны, раздраженную угрюмость, чего прежде за собой никогда не замечал, а с другой - все прикидывал, как бы ткнуть в глаза начальству, что оно, прокатив такого хорошего парня при раздаче повышений, повело себя мелочно и глупо, - но ничего путного в голову не приходило…
Старший лейтенант (фамилия его была, скажем, Рахимов) поднял голову и увидел подходившего к грибку своего приятеля - тоже старшего лейтенанта по фамилии, скажем, Буриев.
- Что пригорюнился? - весело спросил Буриев. - Бодрись! Солдат должен быть бодрым! А вдруг завтра оппозиция нагрянет? Как такой унылый будешь воевать?
- Ага, воевать, - буркнул Рахимов, в силу сосредоточенности на своих обидах совершенно не желавший подхватывать оптимистическую и бодрую интонацию товарища. - Развоевался!.. Знаешь, сколько времени мы провоюем, если, допустим, завтра сюда нагрянет хотя бы… да хотя бы батальон оппозиции?
- Ну? - заинтересовался Буриев.
Рахимов сощурился на солнце и сказал:
- Двадцать минут ровно.
Буриев захохотал.
- Зря смеешься, - пожал плечами Рахимов. - Я считал. Вот смотри. Первое. В бригаде двадцать шесть бэтээров. Про два из них точно известно, что они уже никогда никуда не поедут. Так?
- Ну, - кивнул Буриев.
- Про остальные что скажешь?
Буриев было задумался.
- Ничего не скажешь! Потому что их боеготовность нельзя проверить - нету ни солярки, ни аккумуляторов!.. Но если честно… - Он мечтательно сощурился на солнце. - Если честно, то, думаю, из них тоже не многие двинутся… Так что придется воевать на одном энтузиазме… - Он строго посмотрел на Буриева и спросил: - Знаешь, что это такое?
- Да отстань, - отмахнулся Буриев. - Все я знаю…
- Нет, не знаешь! - возразил Рахимов. - На энтузиазме - это когда нужна пушка, а пушки нет. И приходится амбразуру грудью закрывать. Понял?
- Ладно, ладно, - отмахнулся Буриев. - Вот любишь ты объяснять, что и без тебя всем известно!.. Я вообще-то что хочу сказать… Пес-то этот… ну, у ворот-то который сидит! - уточнил он. - Так он так у ворот и сидит!
- Сидит? - вяло удивился Рахимов и бросил окурок в середину автомобильной покрышки, заменявшей в воинской части пепельницу.
- Сидит! Пятые сутки пошли!
- Ну и хрен с ним, - пожал плечами Рахимов. - Пусть сидит, коли охота…
- Должно быть, все-таки за кем-то из духов прибежал, - сказал Буриев.
- Скорей всего… Только духов-то еще позавчера в учебку отправили.
- То-то и оно. А этот - сидит. Просто как пришитый сидит!
Они помолчали.
- Так он, чего доброго, с голоду сдохнет, - предположил Буриев.
- Не знаю, - покачал головой Рахимов, а потом решил внести в этот вопрос необходимую определенность: - Лично я его кормить не собираюсь. На кой мне надо!..
- Никто не просит тебя его кормить, - урезонил товарища Буриев. - Просто жалко… пес-то какой! Богатырь, а не пес!.. Я б его домой взял, да куда в мою кибитку!.. - И он безнадежно махнул рукой, показывая тем самым, что кибитка у него маленькая, народу в ней - как в огурце семечек, и о том, чтоб завести собаку, как бы ни была эта собака хороша, даже и думать не приходится.
Снова помолчали.
- Слушай! - протянул вдруг Рахимов и неожиданно просветленно посмотрел на Буриева.
- Ну?
- А помнишь, командир что-то про питомник толковал? Мол, какой-то собачий питомник на полигоне организуют?
- Ну, толковал, - пожал плечами Буриев. - Да он же больше смеялся - вот, мол, дожили, кроме как собаками, больше и воевать нечем…
- Он-то смеялся! Но ведь можно и всерьез!.. Ведь красавец?
- Красавец, - кивнул Буриев. - Такой здоровый - хоть в арбу запрягай.
- В арбу! Вот видишь! Да они за такого что хочешь отдадут!
- Им, наверное, овчарки нужны, - попытался Буриев охладить энтузиазм товарища.
- А волкодав - это кто, по-твоему? - горячился тот. - Это и есть овчарка! Среднеазиатская овчарка! Только ростом с барана! И силищи немереной! Да они за такую!..
- Хрен с маслом они тебе дадут за такую, - пессимистично заметил
Буриев. - И за такую, и за другую. Нет, домой бы я его, конечно, взял, но…
- Да погоди ты! Домой! На хрен тебе его домой! Ты его не прокормишь!