Но, прежде чем покинуть Пизу навсегда, не сумев справиться с искушением, решил последний раз посмотреть туда, где не появлялся все минувшие недели.
Приблизился к окну, выглянул и увидел вдали колокольню.
Она была слегка наклонена к югу.
Корабль поднял якоря и отошел от пристани.
А я так никогда и не узнал, что побудило брата Августина предупредить меня о неотвратимости нового наскока Убальдо Ланфранки. Поначалу я боялся, что это предупреждение – изобретенный архиепископом способ удалить подозрительного типа от стройки и при случае сорвать побег, но теперь я понимал, что ничего подобного.
Может быть, брат Августин, зная о могуществе манускрипта, надеялся заслужить таким образом какую-то награду.
Или, может быть, он попросту был хорошим человеком…
39
В конце 1178 года, то есть когда со дня моего бегства из Пизы прошла уже неделя-другая, Диотисальви остановил строительство колокольни. Заметив, что башня начала "падать", зодчий решил на время прервать работы, чтобы разобраться в причинах и найти решение проблемы. А предположив, что это знак внезапно возникшей немилости судьбы, остановил заодно и строительство баптистерия: вдруг тот тоже накренится? Ну и получается, все на площади Чудес замерло.
Какой гнев охватил Убальдо Ланфранки, когда через несколько дней после того, как ему донесли о моем побеге из-под надзора, он узнал и о том, что колокольня накренилась, а строительство остановлено, мне даже и вообразить было трудно. Но раскладывал я как-то вечером свои пожитки в новом генуэзском доме, и вдруг мне почудился вдали крик…
Пытался ли Ланфранки потом меня найти или просто о моем "преступлении" забыл? Мне казалось, что, онемев от бешенства, архиепископ должен был предпринять какие-то шаги, чтобы отыскать мой след, но я и до сих пор не знаю, как там было на самом деле.
Убальдо Ланфранки скончался в 1207 году, а в колокольне и тогда насчитывалось всего три этажа.
Два года спустя папа Иннокентий III, победивший в конце концов ересь, предпринял крестовый поход против альбигойцев в надежде избавиться таким образом от всех катаров и вальденсов Лангедока. Эта война имела много серьезных последствий, в числе которых расширение до Средиземного моря и Пиренеев территорий, подвластных французскому королю, а кроме того – создание средневековой инквизиции. Крестоносцы осадили многие города и изгнали многих графов, а среди них и Раймунда Тулузского , который перебрался в Геную и поселился рядом со мной. Это было начало кровавой эпохи, той самой, когда покойников даже считать перестали.
Строительство Пизанской башни оказалось прервано почти на столетие, возобновилось оно только в 1272 году. В те времена никому еще не было известно, что башню строят на аллювиальной почве, а фундамент здания покоится на осадочной породе из глины и известняка под названием "мергель", ставшей результатом оседания грунта, и возникла блестящая идея добавить еще четыре этажа по вертикали так, чтобы между ними и нижними тремя образовался угол. Возвели семь этажей, а на восьмом, верхнем, более узком, разместили семь колоколов по несколько тонн весом каждый. Впервые они зазвонили в 1372 году, то есть три века спустя после начала осуществления проекта.
Вырванная из манускрипта страница так никогда и не найдется, а колокольня, построенная на глине, так и будет "падать" дальше.
Часть третья
40
Генуя, где никто ничего не знал ни о моих распрях с Церковью, ни о судах в Пизе, встретила своего нового обитателя с распростертыми объятиями. Многочисленные клиенты, имевшиеся у меня до того в самом городе и его окрестностях, превратились теперь в советников и помогли мне быстро стать своим. Не прошло и нескольких месяцев, как я уже говорил по-генуэзски без акцента или, на худой конец, с едва различимым и непонятно каким.
Шло время, я снова взялся за дело, здесь моя торговля процветала не меньше, чем в Пизе, доходы увеличивались и на тринадцатый год стали несравнимы с прибылями даже лучших пизанских лет. Мой дом был в двух шагах от гавани, и его не обходили стороной ни те, кому хотелось обзавестись каким-нибудь экзотическим товаром, ни те, кто хотел отправить свой товар в какой-либо другой средиземноморский торговый порт. Правда, свои сделки с купцами Пизы я из предосторожности оформлял через местного партнера, и благодаря этой хитрости бывшие коллеги не подозревали о моем существовании.
Генуэзские годы оказались самыми прекрасными, самыми благоприятными из всех мною прожитых, и я перестал их считать, да так успешно, что годы превратились в десятилетия, а десятилетия в века.
Все это продолжалось до случившегося в 1491 году несчастья, которое разом вырвало меня из блаженного застоя.
Мне хотелось, чтобы манускрипт всегда был под рукой, и я каждый вечер оставлял его на ночном столике, но накрывал рубашкой или салфеткой, уверенный, что эта предосторожность не позволит ничьему любопытному взгляду коснуться книги.
И вот однажды, в феврале, ближе к утру меня разбудил какой-то глухой шум. Проснувшись, я понял, что это был стук задней двери моего дома: кто-то только что ее захлопнул. Сразу же посмотрел на ночной столик и убедился: сорочка валяется на полу, манускрипт исчез.
Какой уж тут сон! Я выскочил из постели, решив немедленно отправиться в погоню за вором; вот только халат накину – и вперед, иначе ведь скроется. Выйдя за дверь, обнаружил похитителя книги на ближайшем углу, кинулся за ним, потерял из виду на первом же повороте, но снова увидел несколько секунд спустя на повороте следующей улицы.
Прошло некоторое время, и грабитель замедлил бег, видимо, убежденный, что запутал своего преследователя, и я подумал: дальше надо следить за ним тайком, таким образом я и манускрипт себе верну, и выйду на того, кто заказал кражу. Ведь какой смысл возвращать себе похищенное, сохраняя возможность потерять его снова на следующий же день?
В руках у вора был какой-то едва видный в ночной тьме предмет, напоминавший кожаную плетку. Внезапно этот тип вскочил в седло невесть откуда взявшейся лошади, хлестнул ее и взял с места в галоп.
Только что я – ох как глупо! – лишился всякого следа человека, меня ограбившего, а значит, и надежды получить назад то, что он взял.
Донельзя разочарованный, я побрел домой, но заснуть так и не удалось. Кто мог украсть у меня книгу? Кому было известно ее могущество? Возможно, те несколько купцов из самых приближенных, с кем я достаточно часто сотрудничал, сумели углядеть в моих действиях нечто, позволившее догадаться, как я использую манускрипт… Допустим. А что дальше? Они рассказали об этом другим? Нет, следы чересчур расплывчаты и чересчур многочисленны, чтобы приступать к поискам.
Я очутился в тупике.
41
Минула неделя после кражи. На моей торговле – по крайней мере, пока – кража никак не сказалась. Поскольку к помощи манускрипта я прибегал лишь в исключительных случаях, дела мои двигались по устоявшейся колее, и, чтобы поколебать их мерный ход, должно было произойти какое-то неприятное событие.
Долго ждать его не пришлось.
Встав на следующий день, я обнаружил, что ночью мне под дверь сунули написанное от руки послание.
Завтра к закату вас ждут в постоялом дворе на набережной.
И все. Но это же след! До назначенного времени я ничем толком не мог заниматься, голову мою разрывали вопросы без ответов, куда уж было в таком состоянии решить даже самую простую задачу.
Как и предписывалось анонимной запиской, я отправился на набережную и сел за столик в зале постоялого двора, ожидая, чтобы меня заметили. Не прошло и минуты, как мужчина – напоминавший, между прочим, стaтью похитителя книги – подошел и положил мне руку на плечо:
– Идите за мной. – Приказ был отдан шепотом.
Ничего не попишешь, я поднялся вслед за ним на второй этаж и прошел по коридору до двери второй комнаты.
– Тут. – Мой сопровождающий оказался лаконичен. – Стучите, и вас примут.
Я постучал.
Хорошо одетый человек тотчас открыл и пригласил меня войти, а когда вошел, запер за мной дверь, оставив своего подручного в коридоре. Я оглядел комнату и сразу же приметил на столе мой манускрипт, однако, находясь на вражеской территории, счел разумным дать заказчику кражи возможность самому открыть свои намерения.
А он, ни секунды не помедлив, приступил к делу: