Комната была ей под стать - монашеский, аскетический стиль. Решительно ни одного постороннего, необязательного предмета. Стол в центре, рабочий столик у стенки под четырьмя книжными полками. В углу небольшой иконостас, узкая девичья кровать. Над нею висела фотография - единственная во всей квартире - сухое нахмуренное лицо с жесткими задубелыми скулами, с мрачным неуступчивым взглядом.
- Хотите чаю? - спросила Камышина.
Женечка вежливо отказался.
- Может быть, чего-то покрепче?
Женечка отказался вновь.
- Я вижу, вы деловой человек, - Мария Викторовна усмехнулась. - Ну что же, перейдем прямо к делу. Должна сказать, я бы с вами не встретилась, если бы не была согласна с вашей исходной установкой. О движении должно быть написано, и по возможности объективно. В нашей свободомыслящей прессе вряд ли появится трезвая, честная и непредвзятая статья на кровоточащую тему, однако же, сохраним надежду.
- Но у движения есть своя пресса.
- Это не то, - сказала хозяйка. - Нетрудно убедить убежденных, эта заслуга невелика. Самое грустное и обидное - "своя пресса", как вы изволили выразиться, искусно сдвинута на обочину, и тут есть собственная вина: квалификация публицистов этих униженных изданий невысока. Что тут поделаешь? Чувство выливается в крик. Полная неспособность к анализу. Необходимо сделать попытку поговорить о самом насущном, пусть и в недружественном органе. Пусть в дискуссионном ключе.
- Вы сами никогда не пытались? - спросил ее Женечка осторожно.
- Нет. Тут есть несколько обстоятельств. Прежде всего я - не в движении. Я - военный поэт, я связана с армией, а она обязалась быть вне политики. Согласна я или не согласна, я не могу ее подставлять. Кроме того, я не поддерживаю этакий подпольный характер, который придают своей деятельности некоторые горячие головы. Силу, которая может стать массовой, просто лишают этой возможности. Чуть ли не тянут ее в нелегальщину. Вы обратились ко мне за помощью - это глубоко ненормально. Обидно, что необходимы посредники.
Греков взглянул на Марию Викторовну и с интересом и с удивлением.
- Я уважаю смелых людей, не убоявшихся бремени лидерства, - сказала Камышина, - но между нами есть, к сожалению, разногласия, я говорю об этом прямо. Когда ситуация созрела, она обязана быть прозрачной. Нет места для игры в конспирацию. В высших эшелонах страны есть некие двуликие Янусы - они навязывают движению нынешний маргинальный образ. А те, кто ответствен за этот образ, не видят, что ими манипулируют.
- С какою же целью? - спросил ее Женечка.
- Цель очевидна, - сказала Камышина, - держать на коротком поводке, как говорится, обе стороны. Ясно, что если не видно людей с идеей, с мессианской мечтой, а есть какое-то хулиганье, то не о чем толковать, нет темы. И вместе с тем, создается фантом для устрашения забугорья и вестернизированной сволочи отечественного производства. Тайный же замысел - эту силу держат в загашнике, про запас. Мало ли как повернется дело! Вот эта иезуитская тактика невыносима и унизительна! Мне говорят, что я поэт, что у меня слишком тонкая кожа, что нужно уметь таиться, ждать и, если это необходимо, уметь сыграть шутовскую роль. Что мне ответить? Лишь то, что хитрость - это оружие обреченных. Оно поражает самих хитрецов. В истории довольно примеров, что там, где трагедия борьбы, там мелкотравчатости нет места. Да, я поэт. Но - военный поэт, это я вам уже говорила. Армия, горячие точки меня научили главной истине: в критический миг мы обязаны действовать. Если мы этот миг упускаем, заговорим его, задискутируем, можно, как говорят молодые, слить воду и линять с дискотеки.
По ходу речи она взволновалась, и доктринерская интонация, звучавшая поначалу в голосе, была отставлена за ненадобностью. Глаза Камышиной воспламенились, щеки, казавшиеся засурмленными, неожиданно разрумянились. И чуть нараспев, словно с усилием, словно выталкивая слова, она негромко пророкотала:
- Если рассвет дышит грозой, это твой день, поэт. Это твой день пахнет кирзой. Запаха слаще нет. В пепле и прахе моя тропа. В пекло зовет труба.
Она усмехнулась.
- Вот и стихи. Поэта хлебом не корми, дай угостить своими рифмами.
- И я вас благодарю, - сказал Греков. - Благодарен и Александре Георгиевне. Если бы не ее доброта…
- Да, она доброе создание. И отношения у нас добрые. Как видите, я ей не отказала, и мы беседуем с вами нынче. Но… не хочу вас вводить в заблуждение - объединяют нас воспоминания, а это своеобразная связь. Она и прочная, и эфемерная.
Мария Викторовна помолчала. Лицо ее снова потемнело.
- Нас окружают и сопровождают всякие милые банальности, - она покачала головой. - "Учтивость, сдержанность, воспитание". Сословная визитная карточка. "Благожелательность - безусловно, свидетельство хорошего тона". В том же ряду - привычная фишка: "Александра Георгиевна - добрая женщина". В каком-то смысле все так и есть. Она беззлобна, она порядочна - кстати, ее любимое слово - но мы существуем с ней в разных стратах. Этот ее великий отец, артист и консерваторский идол, этот ее образцовый дом… эта привычка к благополучию… и эта тяга к коллекционированию известных мужчин… бог ей судья. То знаменитый нейрохирург, то ваш собрат по профессии Бурский, то, наконец, ее композитор. Я вспоминаю Дениса Мостова, он мог пересоздать наш театр, вывести его на дорогу, влить в него свежую чистую кровь. Это был истинно русский талант. Но рядом была Александра Георгиевна, и… все это драматически кончилось. Впрочем, запоздалыми вздохами и не поможешь, и не воскресишь. Дениса давно нет на земле.
Помедлив, она произнесла:
- Я не должна была так говорить. Это может быть неверно воспринято. У журналиста приметливый глаз - вы уже поняли: я одинока. Нет, я ни в чем ее не виню - таков уж рисунок всей ее жизни. Каждый определяет свой путь. Теперь это все неактуально, но и в соловьиную пору я понимала, что есть партнерство и есть моя личность - одно с другой несопрягаемо и несовместно. Несколько счастливых конвульсий слишком высокая цена за отречение от себя. Я не была на это согласна. Мой мир изначально не фаллоцентричен. Я отказалась от личной жизни. Личная жизнь преходяща, а жизнь государства священна, ибо без него нет истории. Меж тем, оно трещит на всех стыках, во всех раскалившихся сочленениях, во всех расползающихся узлах соединения сосудов.
- Взвалить на себя такую ношу - это не всякому дано, - Женечка Греков не то посочувствовал, не то восхитился. - Совсем не всякому.
- Я спрашивала себя не однажды, посильна ли она для меня, правильный ли был сделан выбор. Но, видимо, тут не было выбора. Впрочем, все то, что я вам говорю, выстрадано не мною одной. Есть люди громадного масштаба. Они помогли мне определиться.
"Ну наконец, - подумал Греков. - Был убежден, что она ретранслирует главного гуру. Вижу цель".
- Есть исторический проект нашей национальной судьбы, который должен быть воплощен, - проговорила Мария Викторовна. - И независимо от того, нравится это или не нравится кому-то из наших соотечественников. Россия, конечно, все перемелет, но "божьи мельницы мелят медленно", и надо ускорить их вращение. Вы сделаете важное дело, если изложите в вашей статье смысл и суть чужой вам позиции.
- А вам известно, Мария Викторовна, какая позиция мне чужая? - спросил, улыбнувшись, Женечка Греков.
- Я хорошо знаю газету, с которой вы чаще всего сотрудничаете.
- Нормальный плюралистический орган. Я не хочу занимать позицию, тогда мне будет трудно работать. И я просил Александру Георгиевну сказать вам об этом достаточно четко.
Мария Викторовна взяла паузу. Неторопливо закурила тонкую длинную сигарету, напоминавшую пахитоску. Потом она прервала молчание.
- Естественно, я от нее получила необходимые заверения. Вы здесь - это значит, что я надеюсь на вашу порядочность, пусть в том понимании этого аморфного слова, которое она в него вкладывает. И хватит - об Александре Георгиевне. Я вообще-то не выношу судить кого-то в его отсутствии. Вечно женственное всегда прорвется - к несчастью, и я от него не свободна. К делу. Вы хотите, чтоб я свела вас с Серафимом Сергеевичем. Понятно, что вам нужно увидеться не с обыкновенным качком, а с выдающимся человеком. Он никого не принимает, но, может быть, если я попрошу, сделает для вас исключение. В конце концов, должно у читателя сложиться хоть общее представление о нем и о главных его идеях. Александра Георгиевна сказала, что вы отдаете себе отчет в уровне этого интеллекта. Это - олицетворенный мозг. Вряд ли возможно сказать точнее. Готовы вы съездить в город О.?
- Ездил и дальше, - откликнулся Женечка.
- Некоторое время назад он там поселился. Надолго ль? Бог весть. Он объяснил свое решение тем, что ему там лучше работается. С недавних пор, по его словам, живучи в Москве, почти не чувствуешь, что вы живете еще и в России. Все стало чужим - от лиц до вывесок. Меж тем, для завершения книги - а книгу ждут, и ждут напряженно - ему нужна особая аура.
- Здесь суета, - согласился Женечка.
- Не только. Растлевающий город. Словом, надеюсь, что он согласится принять вас и побеседовать с вами. Дальнейшее зависит от вас. Это характер не слишком контактный, но, если найдете верный тон, он распахнется. В этом мы схожи. Оставьте мне ваши координаты, вскорости я вам позвоню.