- Огонька не найдется? - услышал я, как кто-то тихонько прошептал возле меня. Я попытался обернуться на голос, но мои ноги сделались ватными, и я осел на песок.
- С тобой все в порядке? - спросил тот же голос, а полноватая рука, украшенная звенящими браслетами, помогла мне подняться. Та же рука помогла мне отряхнуть песок с одежды. Мне было ужасно неловко, потому что все это время у меня стоял, и я боялся, что она заметит. В коние концов я осмелился поднять глаза и взглянуть на нее. У моей проститутки было красивое лицо, полноватое, но действительно красивое. Ее большие зеленые глаза смотрели прямо на меня.
- Извини, у меня нет огня, я не курю.
- А, да ладно, - она рассмеялась, - я тоже не курю. Я это говорю, чтобы только растопить лед. - Она подошла еще на шаг и поправила мне воротничок рубашки.
Брат объяснял мне, что проститутки всегда хотят, чтобы ты кончил побыстрее, поскольку ждут уже следующего клиента, но эта была совсем не такая. После того, как все произошло, она продолжала обнимать меня и разговаривать, как будто никуда не торопилась, а я - единственный в мире.
Элиза немного рассказала мне о своих родителях; отец - моряк, а мать - домохозяйка. Ее отец постоянно хвастался, что его папаша был капитаном знаменитого затонувшего корабля, однако в порту никто ему не верил. Элиза - тоже, поскольку в их семье традиционно все мужики непутевые. Она была ужасно милой и предложила мне, чтобы мы остались так лежать и дождались восхода солнца. Она рассказала, что восходы на этом берегу - самая красивая вещь в мире. Но резко я вскочил, услышав звуки клаксона.
- Это, наверняка, мои брат, - пробормотал я, - он ждет меня.
Я вдруг вспомнил, что он мне говорил - прежде всего надеть… Я разжал кулак правой руки - на потной ладони лежал нераспечатанный презерватив.
- Успокойся, - прошептала Элиза, - ничего не случится. Я принимаю таблетки.
Она вытащила две новые сотенные купюры из потертого кожаного кошелька. "Все было чудесно, - она всунула деньги в мой влажный кулак, - поторопись, чтобы брат не тревожился". Я поцеловал ее и пообещал еще прийти на следующей неделе. Поднявшись к шоссе, я обернулся, и мы помахали друг другу рукой на прощанье. Она, очевидно, решила подождать восхода.
В нескольких десятках метров от меня на вершине известнякового холма сидел заяц. Я не знаю, что он держал во рту, но издали это казалось сигарой. "Ты был героем", - подмигнул мне заяц обоими глазами, и я преисполнился гордости.
Я побежал к машине. Брат сидел за рулем и нажимал на сигнал. Когда он увидел меня, то вышел наружу и поспешил мне навстречу: "Чего так долго? Я уже беспокоиться начал. Ну, трахнул?" (Элиза считает, что нехорошо говорить "трахать", нужно говорить "трахаться", поскольку это делают с кем-то, а не кого-то.) Я утвердительно кивнул головой.
- Мужик! - брат хлопнул меня по плечу и с демонстративным почтением открыл для меня водительскую дверь. - С этого дня никто не сможет назвать тебя ребенком.
И я рулил всю дорогу домой. По радио брали интервью у одного человека, который переплыл Ла-Манш стилем баттерфляй с целью собрать деньги для кампании за мир во всем мире. А я все думал про себя, насколько был прав мой брат: стоит тебе один раз трахнуться, как весь мир вдруг кажется другим.
Каценштайн
В аду меня запихнули в котел с кипящей водой. Моя кожа покрылась волдырями, плоть начала вариться, и я непрерывно кричал от боли. Там установлены огромные телевизионные экраны, на которых можно наблюдать за тем, что происходит в раю. Мучиться и завидовать, видеть и страдать. Мне показалось, что на экране я мельком увидел его, играющего в гольф или крикет, или что-то такое. Камера на секунду показала вблизи его улыбку, а потом сразу другая сцена - парочка занимается любовью.
Однажды, когда после всего мы лежали рядом, жена сказала мне: "Семь лет ты уже работаешь на них, из кожи вон лезешь, берешь работу на дом, а сейчас, когда наступил решающий момент, они не хотят дать тебе статус постоянного работника. И знаешь почему? Потому, что ты не можешь подать себя. Посмотри, например, на Каценштайна".
Я посмотрел, например, на Каценштайна. Всю свою жизнь я смотрю, например, на Каценштайна. Я пошел принимать душ, но не было горячей воды. Нагреватель испортился. Я мылся под холодной водой. У Каценштайна наверняка установлен солнечный бойлер.
В средней школе меня не приняли в специализированный класс. Мама из этого сделала целую историю. Все время плакала и говорила, что из меня ничего не выйдет. Я пытался объяснить ей, что трудно поступить в специализированный класс, что только десять процентов прошли, самые головастые.
- Сегодня в магазине я встретила Мирьям Каценштайн, - проговорила мама сквозь слезы, - ее сын поступил. Сын Мирьям Каценштайн умнее моего сына? Да ни в жизнь. Он только больше старается. А ты как будто специально так делаешь. Вгоняешь меня в такое отчаяние.
Куда бы я ни шел, он всегда был там, чтобы нас могли сравнивать, - в школе, во дворе, на спортивной площадке, на работе - везде. Каценштайн, Каценштайн, Каценштайн, Каценштайн. Не то, чтобы он был какой-то гений, нет. Обычный парень, звезд с неба не хватал, далеко не атлет и не такой уж сообразительный. В точности - как я, но только чуть-чуть более везучий. Чуть-чуть и еще чуть-чуть, и еще… Просто кошмар.
Я по собственной инициативе уволился с работы. Это стоило мне скандала с женой, но в конце концов она примирилась с этим. Мы переехали в другой город, далеко. Я работал там страховым агентом. Дела шли неплохо. Я не видел его где-то семь лет. Мне было хорошо, у нас родился ребенок. Тем временем в Швейцарии умер мой дед и оставил мне большое наследство. Возвращаясь назад из Базеля, в самолете я увидел Каценштайна, сидящего в первом классе. Когда я убедился, что это он, было слишком поздно. Самолет уже начал разбег по взлетной полосе. Я понял, что мне предстоят очень долгие пять с половиной часов.
Рядом со мной сидел какой-то раввин, который говорил, не закрывая рта. Но я не слышал ни слова. Все пять часов я просидел, уставившись в затылок Каценштайна.
- Посмотри на свою грустную жизнь. Ты пустой, лишенный ценностей человек, - нудел мне рав и постоянно приводил цитаты.
Я выпил апельсинового сока, а Каценштайн заказал "Джек Даниэлз".
- Посмотри, например… - сказал рав.
Не хочу. Я поднялся со своего кресла и бросился по проходу в конец салона. Стюардесса попросила, чтобы я вернулся на свое место. Я отказался.
- Вернитесь на свое место и застегните ремень безопасности, как… - Хотя она и закончила словами "как остальные пассажиры", в ее глазах я прочитал "как Каценштайн".
Я повернул рычаг на двери самолета и с силой толкнул ее плечом. Потоком воздуха меня вытащило наружу; наконец-то весь этот ад остался позади.
В потустороннем мире самоубийство все еще считается серьезным грехом, и никакие мольбы не помогли мне. Когда меня волокли в преисподнюю, я успел увидеть Каценштайна и остальных пассажиров самолета, приветственно махавших мне руками из окон экскурсионного автобуса, который вез их в рай. Оказалось, что четверть часа спустя после того, как я выпрыгнул, самолет разбился во время посадки, - какая-то редкая неисправность, один случай на миллион. Если бы только мне хватило капельки терпения высидеть на месте еще несколько минут, как все остальные пассажиры, как Каценштайн.
Трубы
Когда я перешел в седьмой класс, к нам в школу пришел психолог и устроил нам тест на уровень развития. Он показал мне одну за другой двадцать разных картинок и спросил, что на них не так. Мне все картинки показались совершенно нормальными, но психолог заупрямился и снова показал мне первую картинку с ребенком.
- Что на ней не в порядке? - спросил он устало. Я ответил, что картинка в полном порядке. Психолог страшно разозлился и говорит: "Ты что, не видишь, что у ребенка на картинке нет ушей?" По правде говоря, когда я еще раз всмотрелся в картинку, то действительно увидел, что у ребенка нет ушей. Но картинка по-прежнему казалась мне в полном порядке.
Этот психолог определил меня как "страдающего от серьезных расстройств восприятия" и направил на курсы плотников. Там выяснилось, что у меня аллергия на опилки, и меня перевели к сварщикам. Дело у меня шло неплохо, но профессия мне не нравилась. Честно говоря, мне вообще ничего особенно не нравилось.
После окончания курсов я начал работать на заводе, который производил трубы. Директором был инженер, который окончил Технион. Башковитый мужик. Если бы ему показали картинку с ребенком без ушей или что-нибудь в этом роде, уж он бы в два счета просек.
После окончания рабочего дня я обычно оставался в цеху, делал себе такие изогнутые трубы, походившие на извивавшихся змей, и пускал по ним стеклянные шарики. Я знаю, что это звучит по-идиотски, мне это даже и не нравилось, но тем не менее я продолжал. Однажды вечером я сделал такую запутанную трубу с множеством изгибов и колен, что, когда пустил в нее шарик, он не выкатился из противоположного отверстия. Сначала я думал, что он застрял где-то там в середине, но после того, как закатил в нее еще около двадцати шариков, я понял, что они просто исчезли.
Я понимаю, что все, что я рассказываю, звучит немного нелепо, и все знают, что шарики просто так не исчезают. Однако, когда я смотрел, как они вкатываются в одно отверстие трубы и не появляются из противоположного, мне это совсем не показалось странным, наоборот - совершенно нормальным. И тогда я решил, что построю себе большую трубу, точно такую же, и буду ползти по ней до тех пор, пока не исчезну.