– Вот те! Вот!.. – с силой прикладывая полено к его ребрам, шумно пыхтел взбешенный батя. – Ты что, сучий кот, нас всех под монастырь подвести хочешь?! С бабой командира заставы зашухарился?! Я т-те… мерин-переросток, мозги-то вправлю!.. Я т-тя научу думать! Ишь ты, на голодную требуху кровь заиграла?! А ну, как сегодня в ночь Коробейников прибудет с караулом, да расстреляют половину ни за что?..
Неизвестно сколько бы еще продолжалась экзекуция, если бы не вошел Степан. Увидев избиение младшего брата, он предстал перед отцом, получив смачный удар поленом по шее.
В общем, все кончилось благополучно. Никифор Иванович предупредил младшего сына от необдуманных поступков. Степан отделался легким ушибом.
Володька задумался:
– А ведь прав отец! Здесь не деревенские посиделки за баней у речки, где парни делят девчат только кулаками. Тут можно и пулю между глаз схлопотать!..
Кажется, "урок" отца сыну никто не заметил. Лишь только Прасковья, смерив Володьку насмешливым взглядом, едва слышно обронила:
– Что, милый, болят ребрышки после полена?!
Горит на берегу островка большой костер. Девчата пестрыми птичками сгрудились около жаркого пламени, смотрят на парней. Те неторопливо шагают по хлипкому мостику к ним.
Пришли. Девушки посторонились, уступили место рядом, встали напротив друг друга: девчата с одной стороны костра, парни с другой. Шутник и балагур Гоша Подгорный не упустил момента высказать очередную шутку:
– Ой ли, девоньки, не изменяли ли вы нам, пока мы бревно по болоту тащили?!
– С кем это? – в тон ему лукавят девушки.
– Дык… с пнями да корягами! – нашелся тот.
– Кому это изменять-то? Тебе, что ли?! – томно вскинула пушистые брови Вера Ерофеева.
– А хоть и мне! – нарочито распахивая на груди телогрейку, топчется глухарем Гоша. – Посмотрите, какой я молодец-красавец!
– Ой ли, красавец! – прыснули со смеху девчата. – Быком на рога поддетый!.. Коровьим хвостом закрученный!.. Штаны подтяни, не целованный ты наш… сначала на чурку встань, чтобы кому-то из нас на ушко ласковое слово шепнуть!
– Прежде надо любить, а потом ревновать! – играя словами, смеется Вера. – Знаешь ли ты, что такое любовь? Любил ли хоть раз?..
– Я? – покраснел Гоша, опустил глаза, но тут же выправился, выказал норовистый характер:
– А как же! Да может, я пуще всех люблю!
– Кого же это? – не унимаются девчата.
– А вот не скажу! Не ваше дело!
– Как это, не наше? Говори, пока мы добрые!
– А то что?
– А то сговоримся, и никто из нас на тебя смотреть не будет!
Дальше – больше. Гоша хорохорится. Девчата наседают. Все знают добрый, отзывчивый характер Гоши, знают, что он готов отдать единственную куртку каждому, кто попросит. Очевидно, что парень влюблен в Веру: искренне, преданно, но пока безответно, почему и старается быть душой компании.
Только все бесполезно. Не пара Вера Гоше. Степенную красавицу не высушил голод, не стерлись пока еще приятные черты лица от беды и горя, не зачерствело сердце. На кого посмотрит девица – будто васильковый букет бросит, слово скажет – листья черемухи под ветерком затрепещут, улыбнется – теплая вода ласковым прибоем тело обласкает. Таких называют первыми красавицами на деревне. Если бы не ссылка, была бы Вера, дочь лесоторговца Ерофеева, богатой невестой.
Не пара Вера Гоше, ох не пара! Он и ростом мал, лицом на болотную кочку похож. Ноги кривые, будто из Китая на хромой кобыле без седла три года ехал. Одно слово – неказист да невзрачен. А что душа нараспашку, то не в счет.
Но не отступает парень от своего счастья. Крепко въелась девушка в его сердце. Играет влюбленный роль шутника, всячески привлекая к себе внимание, а ребята вокруг посмеиваются над ним.
Пошутили молодые, у всех настроение приподнялось. Может, и дальше бы балагурили, но с лежневки сквозь пургу долетел властный голос Егора Зырянова:
– Пошто задержка? А ну, лес подавай!
Парни гуськом направились к лежавшему сутунку. Девчата с пилой пошли к стоявшему неподалеку кедру. Володька незаметно приблизился к Прасковье, шепнул на ухо:
– Поговорить бы…
– Не о чем нам с тобой разговаривать! – не поднимая глаз, строго ответила та.
– Что же ты такая непокорная? Все сердце съела… дай хоть объясниться!
– Своей потаскушке объяснишься, когда под кедром лабзать ее будешь!
– Да не было ничего…
– Не было говоришь? – зашипела поземкой Прасковья. – Тогда откуда это у меня? – вытянула на ладошке колечко с зелененьким камушком. – Все видела своими глазами! Все знаю!.. Даже не подходи близко! Бабник!
И отскочила, чтобы не привлекать внимание. Володька будто оглоблей по шее получил. Узнал потерянный Авдотьей перстень, побледнел. Ни слова сказать, ни выдохнуть. Попал в ситуацию, как кур в ощип. Когда ж теперь его Прасковья простит, и простит ли вообще? Хорошо, что еще все в себе держит, никому не говорит.
Подошли парни к сутунку определяться, как лучше веревки цеплять и какой стороной вперед дерево тащить.
– Эх, мужики! Сколько же еще нам таких лесин перетянуть надо! Здоровья не хватит, – тяжело выдавил Игнат Ерофеев.
– Наверное, жизни тоже… – сурово поддержал его Гоша.
– Говорили же, надо было давно два человека направить мостки делать, – вздохнул Иван Булычев.
– А кто тут работать будет? – перебил его Игнат. – Два человека – сила не лишняя, без них бревно в два раза тяжелее.
– Какие мостки? Куда делать? – спросил Володька Мельников.
– Да… – равнодушно махнул рукой Игнат. – Была у нас одна мыслишка, да тут же вышла. Хотели мостки проложить на колокольный звон, но потом образумились. Слышен звон, да где он? По всему болоту отдает. А в другой раз, может, сама лежневка нас к людям выведет.
– Осталось… нам за всю зиму лес не перетаскать! – зло сплюнул Иван. – Говорил же, надо было мостки в сторону класть.
– Говорил не говорил! Что ты, как баба, ноешь? Ну и надо было тебе одному жерди укладывать! – оборвал Игнат.
– Ну и клал бы! – взорвался тот.
– Ну и клади, раз ты такой герой! Может, глядишь, и хоронить не надо будет!
– Ладно вы, глухари. Растоковались! – оборвал обоих Степан Мельников. – Нечего тут драку сочинять. Наоборот, дружно держаться надо, дело выполнять, раз взялись. Соль да кулак – мужик мужику враг. По одиночке нам всем беда грозит. – И подбодрил:
– А ну, давай, беремся за дело!
Взялись. Разложили веревку, накатили на нее бревно, закрепили один конец. Хотели тащить сутунок к мостику, но остановились. Из глубины леса, с противоположного конца островка, Люба Булычева бежит, машет руками, негромко зовет:
– Парни! Парни! Бабка там!..
– Какая бабка?
– Болотная… старуха!
– Где?!
– На другом конце островка!
Парни бросили работу, поспешили за девушкой, которая на ходу успевала объяснять:
– Туда мы все пошли, дерево валить. Я в сторону отошла… в просвет вижу, как кто-то ходит. Думала, что зверь, подошла ближе – человек! А потом узнала: болотная старуха!
До другого конца островка около пятидесяти шагов. Парни ходили по нему несколько раз, отмечая кедры и ели, которые надо было свалить. Каждый выходил на противоположный берег, смотрел по сторонам в хорошую, ясную погоду, но ничего интересного не замечал. Широкое болото, редкие островки с лесом, кочкарник да зыбуны, идти страшно. Ни о каком присутствии человека не было и мысли. А тут!..
На другом конце острова сгрудились девчата. Стоят за деревьями, смотрят вдаль. Парни подбежали к ним и… увидели.
Длиннополая, черная одежда. На плечах не по размеру большая телогрейка, на голове туго повязанный под подбородком платок. В правой руке длинный, выше головы посох. Лицо странницы размыто, движения плавные. Ходит взад-вперед, то остановится, потом опять шагает. Кружит около приметного бугорка с кедром. Со стороны кажется, что она не шагает, а медленно плывет по засыпанному снегом болоту. Остановившись, нагибается, будто что-то рассматривает. Потом опять выпрямляется, проходит некоторое расстояние, вновь нагибается, и так много раз. Вновь остановилась, внимательно посмотрела на людей, покачала головой, будто поприветствовав, и прошла дальше.
До нее было около двухсот саженей. Расстояние небольшое, можно было услышать ее шаги по скрипучему снегу, но, к удивлению всех, звуков не доносилось.
Да, это было невероятно! В то время, когда на противоположной стороне островка гулял ветер и сыпал снег, здесь царило спокойствие.
Старуха, казалось, не собиралась уходить, но и не приближалась к островку. Парни топтались на месте и в испуге зажмуривали глаза: вдруг это ходит сама смерть?!
Володька Мельников не выдержал, решительно вышел из-за деревьев на чистое место, замахал руками:
– Эй, бабуля! Здорово ночевали! Что там ходишь? Иди к нам!..
Та остановилась, повернулась на голос, подняла голову, внимательно посмотрела на него. Услышала. Увидела.
– Да иди же ты, не бойся! – еще громче повторил Володька, призывая рукой.
Стоит бабка, не шевелится. Оперлась руками на посох, молчит.
Прошло еще какое-то время.
– Может, мне к ней самому подойти? – спросил товарищей Володька.
– Ты что, дурень! Тут кругом окна! Враз в зыбун затянет! – предупредили сразу несколько голосов сзади.
– Нет! Не ходи!.. – сорвался тонкий голос Прасковьи и осекся.
– Но ведь она же как-то ходит там!.. – кивая головой на старуху, настаивал Владимир на своем. – Дайте палку!
Сзади подошел Иван Булычев, протянул срубленную рябинку:
– Смотри, осторожнее! Как начнет под ногами качаться – сразу назад!