Молодежь еще как-то старается выказать себя друг перед другом. То тут, то там еще слышны смех и громкие голоса. Однако всем понятно, что это последние искорки от былого задора. Голод и холод поставили всех в единый ряд. Постепенно наступает напряженное молчание. Глаза тускнеют. Лица белеют. Минуты отдыха между работой становятся все длиннее.
Ближе к обеду к месту работы на лошадях подъехали инженер Махеев и его помощник Карбышев. Вдвоем, без охраны. Оба одеты в мохнатые, овчинные полушубки с поднятыми воротниками, теплые меховые шапки. На ногах, поверх валенок, плотные, суконные штаны. Руки засунуты в глубокие, теплые рукавицы-шубинки. Лица недовольные, морщатся от ветра. Подъехали неторопливым шагом, равнодушно посмотрели на мужиков холодным взглядом, принялись замерять лежневку рулеткой.
Ссыльные приостановили работы, сгрудились около костров, ожидая результата обмера. Не обращая на них внимания, Махеев и Карбышев вытянули рулетку во всю длину. Порывистый ветер рвал воротники полушубков, плевал инженерам в лицо снегом, кусал пальцы холодными иголками. Махеев торопясь, глухо ругался:
– Черт… Говорил, сегодня не надо было ехать. В такую непогодь-дуру даже коровы не доятся.
Карбышев молчит, хмуро насупил брови. Ему тоже не нравится затея с сегодняшней поездкой на остров, но делать нечего. Строгий начальник Коробейников требует от подчиненных безукоризненного выполнения своих обязанностей при любых погодных условиях. Замер выполненной работы производится один раз в три дня. Сегодня как раз этот день.
Отметив колышками расстояние, убедились, что дневная норма по укладке лежневки выполняется. Качество сплоченных бревен остается на прежнем уровне. Несмотря на жуткие условия, ссыльные трудятся на совесть, потому что иначе не может быть. Махеев развязал планшетку, достал тетрадку, сделал в ней карандашом пометку. Карбышев подал ему лошадь. Оба, не задерживаясь, сели на коней, собрались в обратную дорогу. Среди мужиков началось волнение, послышались вопросы:
– Когда продукты будут?
– Одежду надо! Замерзаем…
– Рукавицы хоть какие-нибудь дайте!
– Обувь износилась!
– Это не ко мне, – трогая уздечку, глухо ответил Махеев. – Вопросы по обслуживанию и питанию разрешает Коробейников, к нему и обращайтесь!
– Где же он? Когда будет? – с тревогой в голосе воскликнул Тихон Булычев. – Покуда явится, мы уже тутака перемерзнем!
– Работайте и все будет! – коротко бросил за спину недовольный инженер, поворачивая лошадь.
– Передайте Коробейникову наши просьбы! – громко попросил Егор Зырянов.
Вместо ответа увидели удаляющиеся спины проверяющих и опущенные конские хвосты.
Уехали Махеев и Карбышев по лежневке в белую пургу. Продуктов на острове осталось на два дня, да и то если экономить. Рваные одежды не сохраняли тепла. Половина детей болеют, во всем поселке кончились спички, соль. Про керосин давно забыли: в темное время суток для освещения используют лучины. Среди ссыльных растет недовольство.
– Да что же это такое делается? – со слезами на глазах причитает Мария Кузнецова. – Вымрем все! Как есть вымрем! Почему же Коробейников не едет?
– Что, баба, не понимаешь, что вся застава в загуле? – сердится на свою жену муж Максим. – Вишь, какие рожи красные, с похмелья. Сразу видно, не просыхают, кажон день пьют, не до нас.
– Может, самим сходить на заставу, напомнить, что у нас голод?
– Как же… сходить… не знаешь, что с острова выходить нельзя, последнее предупреждение было?
Замолчали все. К чему лишние разговоры? Что из пустого в порожнее переливать? Греются у костров. Мужики со злостью наталкивают руки на огонь, играют скулами. Другие привычно бьют себе по карманам: закурить бы, пережить тяжелую минуту в раздумье. Но табака нет, кончился. И от этого курильщикам еще тяжелее. Женщины сгрудились в кучу, молодежь разместилась чуть в стороне. И все же в таком состоянии люди пробыли недолго. Собрались силой и духом, разошлись по своим местам. Как бы ни было тяжело, а работать надо!
Володька Мельников с товарищами пошел к ближайшему островку леса за очередной продольной лагой.
До островка от лежневки сто пятьдесят шагов. Расстояние небольшое. В другое время, при других обстоятельствах десять здоровых, молодых парней смогли бы перетащить двенадцатиметровый кедровый кряж без единого присеста. Однако время не то, и обстоятельства складываются не в лучшую сторону. За день парни успевали притащить к месту укладки четыре-пять восьмиметровых сутунка.
По болоту до островка брошен жидкий, хлипкий мосток из тонкомера-вершинника. Под тяжестью людей мосток осаживается, прогибается, играет, тонет в болотной жиже. Ходить по нему непросто. Тащить на веревке лес – и того сложнее. Снег, холод и болотная грязь… Мостки обледенели. Кожаные бродни скользят. Старая, изношенная обувь напитана водой. Ноги в постоянном холоде. Единственное спасение – движение, иначе можно сыграть с морозом недолгую игру со смертью.
Вместе с парнями на островке работают девушки, в обязанности которых входит: валить деревья, очищать их от сучьев, распиливать на кряжи. Работа не трудная, но не сделаешь быстро. В то время как трое работают, остальные шестеро девчат стоят и смотрят.
На берегу островка, перед стеной еще не спиленных деревьев, горит большой костер. Густой ельник защищает от ветра. Жаркий огонь дает достаточно тепла, чтобы согреться в короткие перерывы между работой.
Среди девчат и Прасковья Берестова. В ее глазах тоска, вытянутое личико похоже по цвету на олений мох-ягель. Тонкие, бледные губы подрагивали во время разговора. Угловатые плечи опущены под тяжестью большой, не по размеру отцовской телогрейки. Из длинных, завернутых рукавов торчат детские, суховатые ручки. Сгорбленная спина… Туго завязанный под подбородком платок, комковатая куртка, растоптанные бродни придают ей некий старческий вид. Со стороны кажется, что это не молодая девушка, а старушка, еще сопротивляющаяся невзгодам из последних сил, с ужасом думая о неизбежном конце.
У подруг Прасковьи не лучший вид. Несуразная случайная одежда делали их неуклюжими. И только пестрые платки да звонкие голоса еще выдают представительниц прекрасного пола.
В отличие от Прасковьи девчата улыбаются парнями, смеются в ответ на редкие шутки, краснеют от оказываемого внимания. Она молчит, иногда сухо отвечает, старается не смотреть в сторону того, кто, как она считает, предал их отношения.
Владимир понимал, что Прасковья узнала или догадалась о его свидании с Авдотьей. Он всячески старался заново построить размытую переправу между двумя берегами, помириться с ней, но подруга оставалась непреклонна. Окружающие наблюдали. В узком, тесном кругу любой поступок или сказанное слово видны и слышны, как комары на ладони. Никто не мог догадаться, по какой причине возникла размолвка. На вопросы подруг Прасковья не отвечала. На намеки товарищей Владимир опускал голову.
Со времени первой встречи Володьки и Авдотьи прошла неделя. За ней, через два дня, была еще одна. Выискав причину, отпросившись у Ивана Ерофеева на два часа, Володька убежал с лежневки на встречу с любовницей. Авдотья, как говорила, пришла в назначенный час на старое место, принесла с собой большой кусок сала, палку колбасы, две банки тушенки, котелок сухарей.
Парень почувствовал, что его покупают, ощутил себя униженным властной женщиной. Как бы то ни было, встреча состоялась. Авдотья осталась в очередной раз довольна, назначила новую встречу через день, пока не выпал большой снег. Володька вернулся к своим с осевшей в глубине души паутиной. Однако сложнее всего было объяснить появление продуктов.
Выложив на общий стол содержимое подарка Авдотьи, Володька молча ушел на лежневку, оставив в удивлении всех, кто в это время находился в поселке. Вечером родители и товарищи расспрашивали парня, но он невнятно ответил, что еду нашел на дороге, вероятно, кто-то потерял из охранников. Ему никто не поверил, но больше и не спрашивал. Сало, сухари и колбасу поделили между голодным детьми. Когда Володька наедине предложил Прасковье кусок отломленной колбасы, девушка, бросив на изменника презренный взгляд, забросила угощение далеко в болото:
– Пусть ее жрет твоя разлюбезная, толстозадая Авдотьюшка!..
И убежала со слезами на глазах в лес, оставив парня с собственными мыслями.
Он понял, что Прасковья догадывается об источнике появлении продуктов, запоздало покаялся и поклялся больше не ходить на свидания. В назначенный день он не изменил своему решению.
Не дождавшись любовника под кедром, Авдотья прибежала на остров сама. Растрепанная, злая, словно извивающаяся гадюка, у которой отрубили хвост. Вмиг переменившись лицом и характером, "святая благодетельница" заглянула в избы, бегло осмотрела состояние больных детей, условия жизни жителей. В конце заполошная бабенка выкрикнула тогда не понятную никому страшную угрозу:
– Не хотел по-хорошему, будет всем плохо!
Испугав своим внезапным появлением жителей, Авдотья быстро удалилась в сторону Ломоватской заставы. Володька в тот час был вместе со всеми на лежневке, узнал о происшествии только вечером. Услышав от товарищей, что жена начальника заставы сошла с ума, он старался сохранить невозмутимый вид, полагая, что никто ни о чём не догадается. Но ошибся. Отец Никифор Иванович позвал его в избу, выгнал на улицу всех и произвел с ним надлежащий разговор. Веским аргументом в исходе воспитательного процесса послужило обыкновенное полено у печки, которым отец Никифор несколько раз протянул сына по хребту.
– За что, тятя? – не имея права противостоять отцу, уклоняясь от ударов, стараясь не напугать родных за стеной, шептал Володька.