Когда он ушел, Долли разразилась слезами.
- Бедняжка Пейтон, - плакала она, - бедная, бедная девочка.
"Это ее горе несколько наигранно", - подумал мистер Каспер. Хотя трудно судить о женщинах: они часто бывают такими. В общем, он ожидал, что они будут плакать… но как она связана с Лофтисом? Что-то - какое-то высказывание или услышанное слово - мелькнуло в его сознании, но быстро исчезло. Надо было браться задело. Он пошел по путям, всматриваясь сквозь пыль в поисках багажного вагона, и им овладела волнующая неуверенность. Он чувствовал ее все утро и ворочаясь ночью в постели, но лишь минуту назад - увидев странное выражение в глазах Долли Боннер? - по-настоящему обеспокоился. "Неладно что-то в Датском королевстве", - подумал он. Мистер Каспер гордился своей работой. То, что мистер и миссис Лофтис так не по-христиански создали атмосферу секретности вокруг останков своей дочери, глубоко шокировало его и в какой-то мере казалось оскорблением не только ему, но и всей его профессии.
Звонок от Лофтисов поступил накануне вечером не ему домой, а в похоронное бюро, где из-за глупой ошибки, допущенной им в отчетах месяц назад, он сидел, проверяя свои книги с мистером Хаггинсом, аудитором Тайдуотерской лиги гробовщиков. Голос был миссис Лофтис. Он тотчас ее узнал, поскольку время от времени имел с ней дело в Объединенном благотворительном фонде, - голос был интеллигентный, говорила она педантично, вежливо, но слегка высокомерно. Она сообщила ему все - и он записал это в блокноте - странно спокойным, лишенным какого-либо чувства голосом, и только после того как повесил трубку, выразив под конец обычные соболезнования, он сказал себе, а потом и мистеру Хаггинсу:
- Как странно: она говорила так… холодно.
Мистер Каспер не любил прилива эмоций, обычно обуревавших женщин в периоды напряжения; он часто говорил Барклею, что "плачущая женщина хуже дикой кошки с крыльями", делясь с юношей одной из забавных эпиграмм, которые он старательно собирал, надеясь с их помощью - подобно солдату, вспоминающему перед боем развратные софизмы, - немного облегчить суровость своей миссии. Но в то же время было в нем что-то - чувство достоинства, сочетавшееся с природой его работы, - требовавшее, чтобы потерявшие близких - особенно женщины - выказывали пусть немного горя, хотя бы чтобы их бледные сжатые губы мужественно пытались улыбнуться, а глаза - пусть сухие - выражали бесконечное страдание. С превеликим любопытством - вспоминая тон, каким Элен Лофтис произнесла свои слова, холодно, бессердечно, - он подошел в то утро к их дому. Она встретила его у входной двери с таким лицом, словно ждала бакалейщика. "Правда, - подумал он, - выглядит она измочаленной". Смертельно бледное лицо было прочерчено тонкой сетью морщинок. "Печально, - подумал он, - печально". Но ведь эти морщинки и мелкие складочки и припухлости были и прежде. Они - вместе с красивыми, белыми как снег волосами, хотя ей еще и пятидесяти не могло быть - появились от какого-то другого горя. И тут он мгновенно вспомнил: кое-что еще произошло несколько лет назад - другая дочь, калека. Которая умерла. Она, кажется, была слабоумной? Ее хоронил Барнс, его конкурент… "О великий Боже!" - подумал он.
Она попыталась изобразить улыбку.
- Заходите, - сказала она. - Мистер Лофтис наверху. Он сейчас спустится.
- Благодарю, мэм, - сказал он, - я хочу сказать… - Слова соболезнования застучали у него в мозгу как домино. - Я хочу сказать…
- Ладно, ладно, мистер Каспер, да входите же!
Он нерешительно вошел в застекленную террасу, взволнованный и озадаченный. Спине было жарко от утреннего солнца. Около террасы пахло жимолостью и вербеной, летали пчелы, пара крошечных колибри.
- Я хотел… - начал он.
- Прошу вас, мистер Каспер, - произнесла она так нетерпеливо, что он вздрогнул, - присядьте здесь.
И она молча ускользнула в дом, колдовски зашуршав длинным шелковым халатом. А мистер Каспер сел на диван-качалку, от которого исходил теплый запах кожи, и начал потеть. Сквозь широкую стеклянную дверь он видел столовую, пустую, затененную. Хрусталь и серебро на буфете отбрасывали на стены лужицы света. "Ее работа, - подумал он. - Все очень чисто и упорядоченно".
Появился Милтон Лофтис в мятой одежде, с налитыми кровью глазами. Он заговорил тихо - голос был хриплый и усталый. Все должно быть строго приватно. Никаких объявлений в газетах - нет, совсем никаких. Цветы? Нет, в них нет необходимости. Да, он знает, что так не положено, но пастор дал разрешение. Да (с печальной улыбкой на тонких губах), да, он дошел до предела.
- Не волнуйтесь, старина… - начал было мистер Каспер, но Лофтис уже исчез, и мистер Каспер снова уселся и почувствовал теплую зеленую кожу под своими потными руками.
"Все так странно", - думал он. Ему виден был залив - голубой и гладкий, застывший в духоте и покое. Далеко, в другом его конце, вырисовывался казавшийся маленьким силуэт боевого корабля, похожего на игрушечный кораблик, плавающий в ванне. Наглая галка с пронзительным криком пролетела над пологим берегом, взмыла вверх и исчезла из виду.
Элла Суон выскочила на крыльцо. Увидев его, она разразилась слезами и бросилась назад в дверной проем, бурно шурша лентами и кружевом.
- Господи, миста Лофтис, он тут!
Мистер Каспер услышал голоса в коридоре. Он с трудом пригнулся. Лофтис говорил:
- Так, значит, вы не идете со мной?
А она:
- Почему я должна идти с вами? Я же сказала, что пойду с Кэри Карром.
И:
- Элен, неужели вы даже…
- Прошу вас, я ведь уже сказала. Я не хочу больше об этом говорить.
- Но просто приличие требует…
- Да, приличие. Да, приличие. Да, продолжайте говорить о приличии.
- Элен, да неужели вы не понимаете…
- Да, да, я все понимаю. Все.
- Ноя ведь не могу идти один. Вы же говорили… вы сами знаете… что подумают люди…
- Ха! Что подумают люди! Я знаю, что подумают люди. Не смешите меня.
- Элен, послушайте меня, пожалуйста…
- Я слушаю…
- Я знаю: бесполезно сейчас предлагать примириться с этим ужасом. Но все-таки мне кажется, вы сделаете этот шаг - не для меня, а для Пейтон.
- Милтон, я устала. Я иду наверх. Я плохо спала. Я сейчас пойду наверх. На столе лежит для вас письмо.
- Элен, пожалуйста…
- Нет. Нет. - Послышались ее шаги по полу. - Почему вам не взять с собой Долли? Возьмите свою любимицу.
- Элен, пожалуйста.
- Элла ведь тоже поедет, верно? Она любила Пейтон.
- Пожалуйста, Элен, пожалуйста…
- Нет. - Она начала подниматься по лестнице.
- Пожалуйста, Элен.
- Нет.
Наверху закрылась дверь. "О великий Боже", - подумал мистер Каспер.
- Пожалуйста, Элен! - донеслось издали.
- Нет!
С этим словом Элен закрыла дверь. В ее комнате было солнечно и чисто. Легкий ветерок колебал занавески - они слегка дрожали словно от прикосновения слабой и невидимой руки. За окном шуршали листья остролиста, сухо царапая по оконной сетке, и тут бриз со своими такими знакомыми ей, почти предсказуемыми появлениями и исчезновениями вдруг затих: занавески беззвучно повисли, и дом, лишенный воздуха, сразу наполнился отвратительной жарой, словно открыли печную дверцу.
Снизу до Элен донесся стук закрываемой сетчатой двери, звук шагов по гравию дорожки. Никто не произнес ни слова. Лимузин и катафалк отъехали от обочины почти неслышно и двинулись по подъездной дороге. В доме воцарилась тишина, все замерло. Тишина окружала Элен влажными жаркими волнами, и тут вдруг эту застылость прорезала громкая трескотня саранчи - сначала она звучала издалека, грозя смертью и дождем, а потом пронзительно зазвучала все выше, словно всползала вверх по проволоке, и, наконец, застрекотала, казалось, всего в двух метрах от уха Элен - угрожающе громко, стаккато, озверев от ярости и безумия. Внезапно этот звук прекратился, и наступившая тишина будто эхом отдавалась в ушах Элен.
На простынях ее кровати было мокрое пятно там, где она прошлой ночью спала. Она подумала: "Сколько раз я или Элла так подолгу не убирали кровать? Не столь часто". Она села на краешек кровати и взяла утреннюю газету, которую - впервые на своей памяти - подняла на заре она, а не Милтон или Элла, со ступенек переднего крыльца. Это слегка встревожило ее, ибо такой поступок никак не сочетался со спокойствием и упорядоченностью ее натуры, и она подумала: "Зачем я это сделала? Не могу представить себе…"
О да. Она вспомнила, как все было. Она вспомнила, как спустилась в коридор и прошла мимо Милтона, который лежал полностью одетый на диване и тихонько, слегка булькая, всхрапывал, а потом она стояла на крыльце и, вглядываясь в холодный рассвет, освещавший пустынную улицу, необычно для себя, абстрактно размышляла: "Я произвела на свет двоих детей и двадцать три года была матерью. И сегодня я впервые проснулась, зная, что я больше не мать и никогда не стану матерью".
"Это так не в моем стиле. Брать…"