– Молодец Гадушин! – отметил про себя Яшкин, наблюдая, как разворачивается, пройдя над высотой, и разделяется звено сушек, чтобы работать сразу с двух сторон. Вместе с ним наблюдали и остальные, ожидая, когда штурмовики отбомбятся и командир даст команду на бросок к зелёнке.
– Последний залп не пропустить. По последнему залпу вперёд, – подумал Яшкин, но озвучить эту команду не успел.
* * *
– Всё нормально, Виктор Германович, звено штурмовиков Будённовского авиаполка над целью, – доложил командующий 4-й воздушной армией Казанцину.
– Нормально? Что нормального?! Тут председатель правительства прилетает… новый, как его… Путин… – запнулся Казанцин и от досады снова разозлился, – а у меня какой-то Яшкин на связь не выходит. Что на высоте происходит – не известно. Может, её уже заняли к чертям собачьим?!! Нормально ему…
– Командир звена наблюдает на склонах высоты две большие группы, которые спускаются в сторону Новолакского, запрашивает команду на ракетно-бомбовый удар, – привыкший к манерам командующего, продолжал докладывать генерал-лейтенант Горбенков.
– Сначала пусть по зелёнке отбомбятся, а потом зачистят склоны.
Казанцин нервно ходил по полевому командному пункту, когда его остановил Черкашин:
– Товарищ генерал-полковник, возможно, это отряд Яшкина осуществляет отход с высоты по северному склону.
– А нехрен делать твоему Яшкину на склонах! – Казанцин всегда начинал багроветь в минуты нервного возбуждения. Вот и сейчас его крупное мясистое лицо потемнело от гнева. Сквозь зубы, с трудом сдерживая себя от прямых оскорблений, он бросал слова в генерал-майора внутренних войск, которого считал виновным во всём. – Нехрен делать! Высоту держать надо твоему Яшкину! Приказ выполнять! Забыл, что такое приказ, генерал-майор?! Так я напомню всем вам, вояки… – Ну… что там?! – развернулся он к Горбенкову.
– Сигнальные ракеты, товарищ командующий, – бросив быстрый взгляд на Черкашина, доложил Горбенков. – По три зелёные ракеты, что "Свои", со склонов запустили. Командир звена подтверждения запрашивает. Что делать будем, Виктор Германович?
– Приказ выполнять – очистить склоны высоты от боевиков! – в запале сердито рявкнул Казанцин. – Что, у чеченов уже ракет зелёных нет? Что, они мало за нос тебя водили этими ракетами? Повторяю, не должен быть Яшкин сейчас на склонах, а раз не должен, значит, его там и нет!
* * *
Серия частых взрывов аккуратной строчкой, без пропусков, прошила лесок у подножия высоты. Здесь, на северном склоне, он был не очень близок, поэтому, поразил бомбовый удар боевиков или нет, видно не было. Скорее всего, при появлении авиации они отошли в глубь леса в обычной своей манере.
"Ну вот… Сейчас ракетами отшлифуют это дело – и вперёд. Главное – не пропустить последний залп", – думал Яшкин, следя за взрывами, которые ломали и выворачивали деревья.
Но первый же ракетный залп самолёта разметал группу Яшкина. Прямое попадание. Как на учениях. В мишень, которая сама обозначила себя. Одна ракета класса "воздух – земля" против трёх сигнальных. Двадцать три человека были ранены, восемь убиты, разорваны в клочья только этой первой ракетой.
Серёга Журкин и Лёха Барышев лежали с двух сторон вросшего в землю бурого валуна, наблюдая, как утюжат зелёнку долгожданные сушки. Это туда им предстояло рвануть первыми. И от того, как быстро они сумеют добежать до деревьев и закрепиться, зависела не только их жизнь, но и жизнь всех тех, кто будет бежать следом. Но в этот момент ушёл на вираже штурмовик, и сразу сзади вдруг оглушительно рвануло.
Рвануло так, что вздрогнула и словно качнулась земля, вместе с валуном, вместе с ними. Лязгнул о камень металл автомата, когда руки инстинктивно прикрыли голову. И, обернувшись, они увидели, как устремляется вверх, туго скручиваясь, оранжево-чёрный клубок. Огромный, страшный, живой клубок огня, земли, камней и людей. Он был живой, этот клубок. Он очень долго был живой. Все те мгновения, что смотрел Журкин в искорёженное ужасом лицо подброшенного в воздух старшего лейтенанта Пустовойтова из Могилёва, того самого краповика, который был их инструктором на сдаче экзамена и всё время бежал рядом, весело и зло подгоняя к финишу. И лишь когда через бесконечно растянувшиеся доли секунды исчез он навсегда в огне и дыме, стремительно закрутилось остановившееся было время. Взметнулся в высоту почерневший гриб и так же быстро сошёл на нет, разбрасывая вокруг себя тела и камни. И тогда у этой страшной картинки словно включился звук.
Громче всех кричал смертельно раненный Жека из Красноярска. Тот Жека, чью весёлую присказку – "Не журись, Журкин!" – уже больше года повторял их взвод. Тихо, в полубессознательном состоянии, звал маму Антоха из Ханты-Мансийска. Злобно матерился контуженный Яшкин, затравленно задирая голову и лихорадочно заряжая ракетницу.
Самолёт вернулся. Очередной залп. Очередной взрыв. На этот раз ракета угодила в расселину, разворотив пересохшее русло сезонных ручьёв и обдав каменным градом оставшихся в живых спецназовцев.
– Столяр-р-р-о-о-о-в! – переваливаясь через камни, заревел Яшкин. – Столяров, вперёд! – и, увидев три взметнувшиеся фигуры, обернулся назад. – Все вперёд! – страшным голосом кричал он и, уже не скрываясь, в полный рост подбегал к лежащим бойцам, поднимал и выпихивал их за камни. – Все вперёд, я сказал! Все в зелёнку, пока живы! Раненых не оставлять!
Это было страшное зрелище. По открытому склону горы скатывался, сквозь взрывы, отряд, и с каждым залпом всё меньше оставалось в нём тех, кто хоть чем-то мог помочь раненым…
– Только б добежать! Только б добежать… – пульсировала в голове единственная мысль, когда Журкин бежал к спасительным деревьям. Бежал, не оглядываясь, не обращая внимания на взрывы и крики далеко за спиной, лишь на слух инстинктивно следя за взводным и Барышевым, которые были где-то чуть сзади, слева от него.
Он бежал по открытому пространству, перепрыгивая через мелкие валуны, с обречённым отчаянием ожидая, что снизу, из зелёнки, вот-вот откроют огонь. И чем ближе к деревьям, тем страшнее было, ведь это, наверное, страшно, когда стреляют в упор. Но никто не стрелял. И этот бег, это ожидание, этот страх – вся эта словно натянутая на самой высокой ноте струна отчаяния вдруг лопнула. Что-то упругое сильно толкнуло сзади в бок и свалило с ног. Ударная волна безжалостно протащила его по камням, в кровь раздирая лицо.
Совсем не было боли. И уже близко были деревья, когда Серёга, придя в себя, смог поднять голову и осмысленно осмотреться. Но никто, никто больше не бежал к деревьям.
– Леший! Товарищ старший лейтенант! – закричал он, оглядываясь.
Сзади, в нескольких метрах, на краю воронки лежал засыпанный землёй Столяров, и лишь по кроссовкам можно было угадать издали кто это. Ещё дальше, раскинув руки, обнимал землю Барышев.
Взводный был уже мёртв, когда Журкин, сгребая землю в сторону, перевернул его, и тогда Серёга бросился дальше, к Барышеву.
– Лёха! Лёха! – тряс он друга и дико заорал, когда тот, наконец, открыл глаза: – А-а-а! Живой, бродяга!
Барышев несколько мгновений непонимающе смотрел на него, а затем снова потерял сознание. Один осколок перебил ему артерию на правом бедре, а другой, пробив бок, застрял где-то в рёбрах. Медленно расползалось тёмное пятно на правом боку, толчками бил фонтанчик непривычно алой крови на ноге.
– Живой… Главное, живой… – лихорадочно бормотал Журкин, быстро разматывая медицинский жгут, намотанный на приклад. – Главное, живой…
Перетянув ногу выше раны, Серёга взвалил друга на спину, подхватил и повесил на шею его автомат и, срываясь на бег, потащил к деревьям. И совсем не было страха, что сейчас в тебя выстрелят в упор. Не было уже и самолётов: сделав своё дело, они исчезли так же внезапно, как и появились. Но всё так же сильно билась в мозгу единственная мысль: "Только б донести! Только б донести…"
Повезло немногим: тем шестерым, что спустились с высоты и нашли друг друга в зелёнке. Все раненые. Из офицеров – только майор Яшкин. Везунчик Яшкин – боевики посчитали авиаудар началом штурма и отступили в Новолакское. Дождавшись темноты, шестёрка двинулась к своим. Только к утру их подобрала поисковая группа десантников, брошенная на спасение остатков отряда. Были составлены списки погибших и спасшихся. Ни Барышева, ни Журкина в этих списках не оказалось.
Часть 3.
Вид на башню
Я прекрасно знаю, что во всем виноват, даже если не виноват…
Вы тоже виноваты, даже если не знаете, о чём идёт речь.
В. Путин
Глава седьмая
Осень 2009 года
Бегала она давно. Сколько себя помнила, столько и наматывала круги по стадионам, паркам, набережным, в зависимости от того, где жила. Сначала бегала от страшной в своей строгости Марии Анатольевны по прозвищу Мариинка, преподавателя класса хореографии, куда её в пять лет отдала бабушка. И уже годам к семи постоянные окрики бывшей балерины "Девочки, вы опять за выходные попу отъели!" так запугали маленькую Лизавету, что после очередной неудачной попытки уговорить бабушку прекратить это издевательство, Лиза решила бежать.
– Бабушка, миленькая, она меня не любит! – громким шёпотом, боясь, что вездесущая Мариинка услышит этот разговор, в кровати перед отходом ко сну умоляла Лиза. – Я боюсь её, не води меня туда больше, бабулечка, миленькая…