Удивительное заключалось в другом: наследство не по завещанию, как я предполагал, а по закону. Вот так: по закону. В сущности, меня это совершенно не касалось. То есть никто никому ничего не завещал. Человек умер - и его имущество перешло к законному наследнику. Как явствовало из свидетельства, наследодателя звали
Михаилом Кондратовичем. Из всего этого можно было сделать только один вывод: покойный приходился Нине Михайловне родным отцом, а она ему - дочерью.
- Так, так, - сказал я, читая про себя строки документа и не вдумываясь в их давно привычный, неизменный от раза к разу смысл, а представляя себе почему-то, как старик доживал свои дни: через силу, с запинками кружась по тому черному кольцу старости и нищеты, которое и представляло собой его жизнь. Это движение становилось все медленнее, все монотонней, и даже светлых пятен памяти становилось все меньше, потому что все труднее ему было вообразить, что когда-то он жил совсем иначе - был моложе лет на десять (это еще кое-как вспоминалось), а до того - еще моложе, а перед тем - совсем молод, нравился женщинам, зарабатывал деньги, щедро тратил, был не прочь гульнуть, обожал жену и любил дочь… Я зажмурился на секунду - и картинка возникла перед глазами словно мутный, слишком плотный и вдобавок исцарапанный черно-белый негатив, на котором почти ничего нельзя было разглядеть, но который при этом производил все-таки тягостное и пугающее впечатление: как будто зная, что на нем сфотографировано нечто ужасное, ты одновременно и хочешь, и боишься разобрать детали…
- Отлично, - кивнул я дочитав. - Все в порядке. Нина Михайловна, а скажите мне, пожалуйста, вот что…
Я достал блокнот и стал задавать вопросы. Она отвечала. Мне казалось, что в голове, как в компьютере, что-то попискивает и движется: разнородные данные должны были в итоге свестись к одному знаменателю и выразиться некоторой денежной суммой, более или менее соответствующей тому, сколько стоит эта грязная конура в ее нынешнем состоянии.
- Капремонт был?
- Что?
- Трубы, спрашиваю, меняли?
- Нет, не было…
- Школа далеко?
- Да вон она, школа-то! - обрадовалась она. - Вон, из окна видно!..
- А поликлиника?
Закрыв блокнот, я возвел очи горе и сказал затем, что Нина
Михайловна может рассчитывать примерно на… В голове еще что-то пощелкивало, а ошибиться я не мог. То есть мог, но не должен был. Ошибаться мне было никак нельзя. По крайней мере в большую сторону. Лучше ошибиться в меньшую. Тогда в результате сделки она получит на пару тысяч больше, чем рассчитывала. Приятные сюрпризы приятнее неприятных… Я еще тянул время: порассуждал о состоянии рынка, о конъюнктуре; отметил, что она, конъюнктура, оставляет желать лучшего. Но, с другой стороны, конъюнктура конъюнктурой, а жизнь жизнью. Жизнь есть жизнь, как говорила моя бабушка. Жизнь не остановится, какой бы ни становилась конъюнктура. А что это значит? Это значит, что, несмотря на негодную конъюнктуру рынка, я берусь продать эту квартиру, как в рекламе "Аэрофлота", - быстро, выгодно, удобно… Тут же пожалел, что брякнул про "Аэрофлот". Черт меня дернул за язык: она не поняла, при чем тут "Аэрофлот", но усиленно пыталась понять, и пока я оценивал вслух местоположение, состояние, а также прочие параметры этой несчастной квартирешки, Нина
Михайловна смотрела мне в переносицу затуманенными работой мысли глазами, совершенно не схватывая того, что я говорил по делу.
- Я пошутил, - попытался я исправить положение. - "Аэрофлот" тут совершенно ни при чем. Так вот, что касается местоположения…
И, подводя черту, сообщил, что Нина Михайловна может рассчитывать максимум на… Это было очень важно - назвать верную сумму. Очень важно. Я вовсе не хотел ее обманывать. Да практически и не смог бы, потому что уже сказал, что мой гонорар составляет известный процент от суммы сделки, а я всегда честно придерживаюсь договоренностей. Кроме того, объект был такого свойства, что срубить на нем хоть сколько-нибудь левых денег не представлялось возможным. Короче говоря, я был совершенно честен. Однако в нашем деле честность - это что-то вроде спирта.
В том смысле, что спирт в обыденной жизни всегда содержит сколько-то воды. Даже неразведенный, он не бывает стопроцентным - только девяносто шесть. Из него можно выгнать воду с помощью специальных химических процессов. Но затем придется вечно хранить в запаянной посуде и любоваться: смотрите, вот стопроцентный спирт! А если на мгновение откупорить, он тут же схватит свои четыре процента воды непосредственно из воздуха. Ну хоть что ты с ним делай - обязательно схватит.
- Вы можете рассчитывать на двадцать две тысячи, - сказал я, закрывая блокнот. - Или немногим больше. Но точно не менее двадцати двух.
Она недоверчиво смотрела на меня, и вдруг я отметил, что ее накрашенные глазенки ненадолго приобрели совершенно человеческое выражение.
- Да вы что! - сказала Нина Михайловна неожиданно неприятным нутряным голосом. - Как же так? Мне говорили совсем другое!..
- Дело в том, что…
- Двадцать две! Это невозможно!
Приветливость, приветливость. И терпение.
- Как хотите.
- Это во сколько же мне ваша помощь обойдется?!
- Четыре процента от суммы, - повторил я. - Вы поймите, я не настаиваю. Мне…
- Двадцать две! Как же так - двадцать две? Ну пусть не тридцать… ваши услуги, я понимаю… пусть двадцать девять, в конце концов! Что вы! Я цены знаю! И потом: мне нужно срочно!
Через неделю!
Ну вот, так и вышло: все, что я битых полчаса пытался внедрить в ее слабый мозг, Нина Михайловна попросту пропустила мимо ушей: информация, которая казалась неправильной, не могла проникнуть в ее обтянутую головенку. Похоже, это была женщина железной воли и несгибаемого характера. Единственное, на чем бы я не стал настаивать, - что она намного умнее большого злого попугая.
- Понимаю, - сказал я, застегивая куртку. - Но это невозможно по многим причинам. Видите ли…
- Хорошо, давайте с вами договоримся! - с досадой воскликнула она. - Вы же мне просто руки выкручиваете! Что это такое, в самом деле! Я же уже сказала! Мне неинтересно знать, сколько вы получите! Давайте мне двадцать восемь - и все! Я согласна! Это может быть очень выгодно для вас! Хорошо?
- Я не покупаю квартир, - объяснил я. - Понимаете? Я их продаю.
И беру четыре процента от суммы. Вы уловили? - четыре процента.
А покупать у меня у самого - как бы поточнее выразиться? - денег нет. Моя покупательная способность крайне невысока… если угодно… если вам так понятнее. До свидания.
Похоже, Нина Михайловна взошла в тупик: лоб окончательно наморщился и даже порозовел.
- Ну хорошо, хорошо!.. - нетерпеливо сказала она. - Ну а сколько тогда?
Даже когда все против этого, потенциальный клиент должен оставаться потенциальным клиентом.
- Двадцать две. Может быть, чуть больше. Я уже объяснял: выставим за двадцать пять. За двадцать четыре купят. Если повезет. Не повезет - двадцать три. Вычтите мой гонорар… Это несложно, это арифметика. Еще раз до свидания. Позвоните, если надумаете. Всего хорошего.
Дверь за спиной сильно хлопнула - сильнее, чем нужно, чтобы просто закрыть.
В туманном воздухе окруженные мглой фонари казались слоистыми, словно разрезанные луковицы. Над крышей пятиэтажки напротив стояли кривые серые дымы.
В центре замусоренного двора - должно быть, когда-то там была круглая клумба - бегала большая коричневая собака, весело таская за собой на длинном поводке спотыкающуюся невзрослую девочку в тигровой куртке.
Я открыл машину и сел.
Девочка совладала наконец с разгулявшимся псом, схватила его за ошейник и погрозила пальцем. Теперь они чинно шагали к подъезду.
Пес огорченно оглядывался.
- Ну что, Асечка, - сказал я, - поехали.
Стартер скрежетнул, и двигатель завелся.
5
Поток машин медленно тянулся по мокрой эстакаде. Двинулись… снова встали… Случайный мелкий дождичек штриховал пятна фонарного света. Бурый массив Ваганьковского кладбища справа от эстакады. С севера фонари, фонари… угрюмая земля, часто расчерченная прямыми линиями железнодорожных путей. Два поезда медленно ползут навстречу друг другу. Над крышей дома за светофором торопливо пробегают желтые буквы:
"ДИАНА: РЕКЛАМИРУЕМ
В СООТВЕТСТВИИ СО ЗДРАВЫМ СМЫСЛОМ".
И опять то же самое… и опять… и опять. Двинулись… четыре, пять метров… семь.
Встали…
"ДИАНА: РЕКЛАМИРУЕМ В СООТВЕТСТВИИ СО ЗДРАВЫМ
СМЫСЛОМ".
Я снова и снова читал этот текст, понимая все слова по отдельности, однако никак не мог совладать с идеей всего утверждения в целом. Встали… опять двинулись… А, понятно.
Правая сторона проезжей части больше чем наполовину перегорожена тремя нелепо развернутыми машинами. Пульсирующая мигалка гаишного "форда" плавила асфальт переливчатым пунцово-синим огнем. Я осторожно объехал фургончик "скорой" и нажал на газ.
…Будяев открыл дверь и отступил, широко улыбаясь и как-то так по-особому приглашающе откинувшись назад, отчего черная борода его задралась кверху, а халат разошелся на груди, обнажив бледную кожу, покрытую седыми волосами. Я все никак не решался спросить - бороду-то он красит, что ли? или как?
- Добрый вечер, Дмитрий Николаевич. Я чуть раньше, извините.
- Какие разговоры! - медленно проговорил Будяев и сделал руками движение, словно растянул тугую резинку. - Что вы, голубчик!
Заходите, заходите! Мы вам рады! Как раз и поговорить есть о чем…