Еленой Наумовной, - произносилось звучным, богатым чувственными интонациями голосом, - все, что сопровождалось громким переливчатым смехом, придававшим ее словам особую сердечность и искренность, - все это было чистой воды враньем. Когда она при наших первых встречах восторженно пересказывала лестные рекомендации, полученные на мой счет от каких-то ее знакомых; или уверяла, что я являюсь последней их с Адичкой надеждой; или, всплескивая мучнисто-белыми руками ("Как вы могли подумать!"), стыдила меня за то, что я прошу о вещах, которые меж приличными людьми сами собой разумеются (то есть, если я берусь за дело, она ни в коем случае не станет обращаться к другим риэлторам - именно это она объявляла мне вещью само собой разумеющейся); или, будучи грубо поставленной перед вопросом, почему, если она не обращалась к другим риэлторам, в рекламных газетах, наравне с моими, появляются еще чьи-то объявления, касающиеся ее квартиры, в ответ хохотала, самим смехом показывая, о каких пустяках мы собрались рассуждать, отмахивалась, объясняла, что это давно… это они сами… она запретила еще полгода назад… но вы же знаете - люди бывают такими наглыми, такими настырными… такими противными! - короче говоря, и в первом, и во втором, и в третьем, и во всех остальных случаях Елена Наумовна беспардонно врала. Напустить туману она умела как никто, а ловкостью, с которой уходила от сколько-нибудь серьезных обещаний, напоминала ветер; она в любой момент могла меня кинуть, а я, твердо зная, что лучше всего было бы держаться от нее подальше, все-таки связался: квартира была дорогая, и работа в случае удачи обещала быть выгодной.
И даже то, что было враньем только наполовину или даже на четверть - то есть Черненко, внучка Черненки, вообще вся эта славная страница ее биографии, которую Елена Наумовна вот уже в третий раз громогласно открывала перед Константином (глядевшим на нее с выражением угрюмой обреченности) и кое-какие события которой и впрямь могли иметь место в действительности, - даже это звучало для моих ушей необыкновенно лживо. Да что там: если бы она сказала, что дважды два - четыре, а Волга впадает в
Каспийское море, я бы и тогда ей не поверил, поскольку точно знал, что стоит лишь мне закрыть за собой дверь, как тут же выяснится, что со стороны Елены Наумовны сказанное и сопровожденное глубоким грудным смехом было просто небольшой уловкой, безобидным притворством, направленным на то, например, чтобы я решил, будто мы - я и она - одной крови; на самом же деле дважды два - восемь или около того, Волга течет в Байкал, но при посторонних об этом приходится молчать, а говорить можно только в узком кругу по-настоящему близких ей людей - то есть с глазу на глаз с молчаливым Адичкой.
В этом можно было убедиться на примере любого из посетителей: каждого из них, стоило ему только распрощаться, Елена Наумовна начинала с жаром поливать грязью, изобретая неожиданно гнусные мотивы его слов и поступков, на мой взгляд, совершенно невинных.
Адичка одобрительно моргал черепашьими веками, изредка, при особо изощренных пассажах, снисходя до едва заметного кивка.
При первой встрече с Николаем Васильевичем, когда тот, переступив порог с оторопелым и обиженным видом, полностью соответствующим поговорке "Без меня меня женили", стал озираться, безуспешно пытаясь понять, какую именно гадость на этот раз приготовил ему Константин, Елена Наумовна осыпала его ободряющими возгласами и самолично стала показывать квартиру, чего обычно не делала, потому что если видела в человеке самоуверенного нахала (а чаще всего так и случалось), то предоставляла это мне. Через минуту выяснилось, что Николай
Васильевич является доктором исторических наук - то есть человеком интеллигентным, и следовательно, Елена Наумовна не ошиблась, решив иметь с ним дело напрямую. Диалог их - благодаря, во-первых, некоторой умственной замедленности Николая
Васильевича, который вообще-то был бы рад избегнуть этого быстролетного conversation и сосредоточиться на достоинствах и недостатках квартиры, и, во-вторых, необыкновенной оживленности
Елены Наумовны - складывался, если можно так выразиться, с перехлестом: Елена Наумовна уже спешила сказать о себе нечто следующее, в то время как Николай Васильевич не поспевал еще отреагировать на нечто предыдущее, а только жевал губами и оглядывался. Поэтому, мельком спросив, где он работал и что заставляет столь милого человека таскаться по Москве в поисках подходящего варианта, Елена Наумовна, придыхая и похохатывая, уже высказала предположение, что Николай Васильевич, будучи видным историком, должен, по ее педагогическим понятиям, в совершенстве владеть английским. Николай Васильевич потюкал ногтем указательного пальца по облупившейся ванне и огорченно ответил, что прежде он трудился в Институте истории партии, работа его закончилась по не зависящим от него причинам, ныне пенсионер, а квартирными проблемами отягчен потому, что им тесно с сыном, дочерью и ее двумя детьми в их четырехкомнатной, в доме
ЦК возле метро "Кунцевская". Потом он заглянул в сортир, потянул носом, поглядел на потолок, поковырял шпаклевку, озабоченно крякнул и подтвердил: мол, да, английский он знает довольно порядочно. Если бы он сказал про английский раньше, чем про
Институт истории партии и дом ЦК (а еще лучше - вовсе бы о них умолчал), то с ним было бы то же самое, что и с японцем: его бы до последней минуты душили неукротимым стремлением доказать, что английским языком способны овладеть не только англичане. Однако он этого предполагать не мог, брякнул, что было, тут же занял в иерархии ценностей Елены Наумовны подобающее ему место, и в знании английского, как в самом святом, ему было молча, но безусловно отказано.
Впрочем, способность окатывать собеседника, как мыльной водой из ведра, каскадами переливчатого смеха ей совершенно не изменила, и только когда Николай Васильевич с Константином в тот самый первый раз простились и ушли, Елена Наумовна стала воздевать руки и саркастически спрашивать, что помешало этому мерзавцу заглянуть в ее кастрюли и не сложилось ли у меня впечатления, что если слизняку коммуняке дать волю, так он и грязное белье полезет исследовать. "О, я этих людей знаю! Я их насквозь вижу!
- повторяла она, не сообщая, впрочем, где обрела эту рентгеноскопическую способность. - Их нужно держать на коротком поводке! О, imagine, Сережа! Вы как интеллигентный человек…"
До следующего показа было минут сорок, и все эти сорок минут она усиливала мою головную боль тем, что на разные лады уличала
Николая Васильевича в разных сортах низости. "А шкафчик! - восклицала она. - Вы видели, как он разглядывал мой шкафчик?! Он что же думает, я ему оставлю шкафчик?!" И опять хохотала, и касалась толстыми пальцами желтых висков, и поводила широко раскрытыми выцветшими глазами.
- Это такой уровень! Такой уровень! - толковала теперь она, снова принимаясь бездумно звенеть ключами от тайн. - Ах, мы уже стали забывать, а ведь там было все самое лучшее, да, да! Ведь важен круг, круг! И что касается преподавателей, что касается учителей! Да, да! Все самое лучшее!.. Поэтому вы понимаете, что я была им нужна как воздух - просто как воздух! И это было так… что, Адичка?
Аркадий Семенович поднес сухой кулак ко рту и покашлял.
- Я согласен, - проговорил Николай Васильевич, стоя в дверях и вытирая потную лысину красным платком.
Он жалко улыбнулся.
- О-о-о? - протянула Елена Наумовна, одобрительно его рассматривая. - Да вы бы сняли пальто!
- Что пальто, что пальто, - пробормотал он. - Разве дело в пальто?
Я посмотрел на Константина.
- Согласны? - переспросил Константин. - Ну что ж… Квартирка-то неплохая, Николай Васильевич.
- Да, да… Я согласен, - пробормотал Николай Васильевич, потерянно кивая. - Что делать, что делать!.. Комнатки-то маленькие… шестнадцать, семнадцать… что это такое! - И он горестно поджал губы.
- Ну, тут уж ничего не поделать, - развел руками Константин. -
Да не намного меньше ваших.
- Очень, очень теплая квартира! - воскликнула вдруг Елена
Наумовна и, похоже, простив ему коммунистическое прошлое, увлекла его к батарее: - Вы пощупайте! Очень тепло! И ведь ни одно окно не заклеено! Ни одно!
- Да ладно, - отмахнулся Николай Васильевич. - Конечно, да… вижу. Только вот мне бы…
- А тихо как! тихо!.. - перебила его Елена Наумовна.
- Мне бы вот что… я ведь… - тянул Николай Васильевич. - Я-то сам ладно…
- Ну что же, господа… - сказал Константин, уже не слушая.
По-видимому, он уловил главное: согласен! Посмотрел на меня и вдруг хитро улыбнулся: - Задаток?
- Конечно, - сказал я, безразлично пожав плечами.
И, не удержавшись, добавил:
- Еще бы!..
4
Чертыхаясь, я снова объехал вокруг поломанной ограды детского садика. Попробуем сначала. От печки. Значит, улица Техническая, дом четырнадцать. Двенадцатый есть - вот он. Шестнадцатого два корпуса тоже наличествуют - вон они. А четырнадцатый - как корова языком слизнула. Двинулся направо - уже вопреки здравому смыслу. Дорожка миновала гаражи и уперлась, как я и предполагал, в грязный бетонный забор. За ним громоздились темные корпуса какого-то завода.
Ну и местечко!
Делать было нечего - сдал назад, выехал к свалке, вернулся к шестнадцатому. Безо всякой надежды на успех стал пробираться проездом вдоль забора теплостанции, из трубы которой валил серый дым. Обогнул ее кирпичную коробку - и обнаружил наконец еще одну пятиэтажку.
Я попал в большую пробку на Дмитровке, опаздывал больше чем на полчаса, и шансы, что Нина Михайловна меня все-таки дождется, были очень невелики - тем более, что она ни разу меня не видела и ничем не была мне обязана.