И что удивительно, благодаря тому, что все были вместе, женщины, мужчины, дети, зрелище это не принадлежало скорби. Скорее в нем даже слышалась какая-то тихая музыка, под которую удобно смотреть на них, удобно стоять, удобно спать.
Сколько же придумали люди хитрых и красивых вещей! Какой должен опыт понадобиться, чтобы создать грузовики, погрузить на них людей и заставить стоять не шелохнувшись. Снились ли им сны в этом забвении, и зачем нужны сны, когда ты уткнулся в затылок или плечо малознакомого человека и стоишь, прислушиваясь, что происходит в нем. Это тоже можно назвать сном, очень приятным, потому что ты за другого не отвечаешь. Какая-то чужая, безразличная тебе жизнь протекает в нем, он снабдил тебя покоем, отделил от мира, возможно, даже спас, погрузив в себя, и ты едешь, не замечая пути.
Грузовики шли такой длинной вереницей, что Захар подивился богатству острова и его хорошей организации.
У них, в секторе "Б", все примитивнее и проще: две подводы, один старенький автобус.
Куда ехали эти люди, так убедительно, так неотвратимо, что повинуясь стадному чувству, хотелось двигаться за ними? Наверное, к центру острова, туда, где стоял заброшенный храм. Связано ли это было с вечерней молитвой? Вряд ли. А если даже и связано, то люди эти скорее должны быть принесены в жертву, чем пополнить число прихожан.
Ни у кого не было под мышкой Торы, ни на кого не наброшен талес, как бежали мимо него голые, так и стояли сейчас в грузовиках, вызывая более языческие сравнения, чем библейские.
Просто уставшие люди, уткнувшиеся друг в друга, ехали к центру острова.
Захар не догадался посмотреть на водителей, а вдруг они тоже спят, так привычно это движение, так знакома трасса! Нет, не спят, лихие, как все водители, смотрят вдаль, насвистывают.
Важнее было не отставать, прийти в назначенное место вовремя, а он не знал, что это "вовремя", догадывался только, что придется идти всю ночь.
А утром они проснутся и, изумленно оглядывая друг друга, пошучивая от неловкости, начнут прыгать с грузовиков, мужчины первыми, подхватывая отбивающихся женщин, затем женщины, ругая мужчин за то, что чуть не забыли снять с платформ детей, за ними сами дети, пока еще заспанные хмурые, но через час самые веселые.
И зазвучит рожок, потому что утро не может без рожка, и побегут навстречу люди, приехавшие раньше, чтобы обнять друзей и повести туда, где можно устроиться.
А Захар доплетется, успев в дороге догадаться снять туфли и нести их в руках, потому что пальцы ног опухли от духоты.
Хорошо вместе, когда ничего не грозит.
– Почему вы не молитесь? – услышал он женский голос. – Время молиться.
Женщина в цветастом платье укоризненно качала головой – ай-яй-яй, такой взрослый, а не молится.
– Я не умею, – сказал Захар, не зная, можно ли в такой момент надеть туфли или лучше продолжать их держать в руках.
– Как это не умеете? Ну-ка давайте вашу голову, я повяжу вам тфилн, и левую руку дайте. Как это – не умеете? Такой большой мальчик! Да бросьте вы на землю эти ужасные туфли, вас обманули, здесь нужно носить сандалии.
Захар послушно дал намотать себе тфилн и от усердия не в силах расслышать, что подсказывала женщина, почему-то ужасно стыдясь, начал повторять за ней безвольно.
–
Борухатоадо-йонойэ-лоэйнумэлэхаоламашеркидшонубэмицвойсоввэцивонулэадликнейр шел шабошкойдеш…
Ему казалось, что он сходит с ума, так легко было произвести музыку слов, и так она ему не давалась. Он хотел извиниться, но женщина перехватила его голову и теперь смотрела прямо в лицо.
– Так, так, повторяйте, повторяйте, не отвлекайтесь, пожалуйста, осталось немного
И он, чувствуя свое лицо в ее ладонях, повторил.
– Вот и молодец, – сказала женщина, – не стесняйтесь, просто вы проржавели насквозь. Здесь много таких. Как ваша фамилии?
– Левитин, – сказал Захар.
– Как? – крикнула женщина. – И вы не умеете молиться?
– Борис, – продолжала она кричать, – здесь еще один Левитин! Бери наших и иди сюда.
Захар с ужасом стал озираться, не зная, с какой стороны ждать однофамильцев, и сколько их, а женщина держала его крепко за руку и что-то говорила, говорила.
– Где? – спросил появившийся буквально из-под земли Борис. – Этот?
– Да, мы случайно познакомились. Я учила его молиться, представляешь.
– Ну и из какой вы области? – недоверчиво спросил Борис.
Еще несколько человек, вероятно, тоже Левитины,^60 подошли и стали рядом.
– Я из Могилева, – сказал Захар.
– Ну, конечно, – снова закричала женщина. – Слышишь, Боря, это наш, из Могилева! А мы из Смоленска! Ваш папа доктор, Леопольд Львович
Левитин.
– Нет, – сказал ошарашенно Захар, – впрочем, я не знаю, он в аптеке одно время работал.
– Это он, – закричала женщина еще раз. – Ты понимаешь, Боря? Он сын
Леопольда Львовича.
– Но моего отца звали Моисей, – сказал Захар.
– Это неважно. Сюда, сюда, – звала она еще кого-то. – Левитины, сюда, здесь сын Леопольда Львовича, он нашелся!
– Слушайте, – сказал Борис и ткнул кулаком Захара в бок. – Мы оба – сироты. Мои тоже все погибли.
– А бабушку Сару вы не встречали? – спросила маленькая, без возраста женщина в очках. – В Кишиневе? Вы списывались с Кишиневом?
– Я бывал в Кишиневе, – сказал Захар. – По работе. Нет, не встречал.
– А Зяму из Хабаровска? А Мишу из Астрахани, а дядю Фиму, Ефима
Даниловича, он такой известный человек в Кинешме? – доносилось со всех сторон.
– Дядю Фиму я, кажется, встречал, – сказал Захар, и ему стало стыдно. – Я давно уехал, – прибавил он, – и ни с кем не списывался.
У меня и адресов нет.
– Замечательно, что мы выбрались, – сказал Борис и только теперь обнял Захара. – Левитиным надо держаться вместе, сколько еще нас осталось!
– Надо выпить, – сказала женщина в цветастом платье. – Сегодня вечером праздник, ты увидишь, Захар, а пока надо выпить.
– В честь чего праздник?
– В честь нашего пребывания на острове, – сказала она, – круглая дата. Ты будешь доволен.
А потом они пили, сидя прямо в траве возле какой-то развалюхи, и
Захар еще раз поразился, какая невкусная водка получается из местных растений и что вообще бывает, когда люди не разбираются в продуктах.
Пить он не умел, питье быстро ударило в голову, он уже не разбирал, что говорили ему Левитины, пытающиеся определить генеалогическое родство, а только умолял себя не поддаваться их напору, как можно скорее перестать глотать эту бурду, закусывая какими-то листьями, потому что от долгого питья у него начинал болеть желудок, и успокоить боль можно было только одним способом – лечь животом на какой-нибудь твердый предмет, лучше на край стола, и так пролежать целый час, умирая от боли.
Но толпа разбушевавшихся родственников не хотела успокаиваться, у них не было фотографий, и они на пальцах пытались объяснить, кого из
Левитиных имеют в виду, когда просят его вспомнить. Один даже принялся рисовать портрет своей жены, рисовал он отвратительно плохо, жена вышла некрасивой, он сам порвал этот портрет.
– Тише! – услышал Захар, повалившись на траву. – Тише! Кажется, он утомился, бедненький.
Захар проспал весь день. Когда проснулся, рядом с ним дремала какая-то старушка, прислонившись к хибаре. Вероятно, Левитины устали ждать, пока он проснется, и, оставив старушку сторожить, ушли.
Гуляние шло вовсю. Безупречное обоняние Захара определило даже запах жареного мяса, которого он не слышал ни разу за все время пребывании на острове.
Потом он услышал страшный рев и подумал, что наступил конец света, но это ревела толпа, просто так, в воздух, объединившаяся в радости.
Она ревела истошно, надрываясь; кому не удавалось перекричать других, начинали выделывать ногами такие бесстыдные кренделя, что
Захар ахнул.
Здесь не было людей, стыдящихся своего тела, здесь были прекрасные тела, которых не нужно стыдиться, но были и такие, от которых хотелось бежать и бежать – грузные, разбитые, как колымаги, с толстыми целлюлитными ногами, с грудями, обвисшими до пупков. Здесь был человек, у которого изо рта торчал громадный кончик языка, не помещающегося во рту, и человек этот тоже орал, не забывая при этом приятно улыбаться. Здесь были ухоженные важные старухи и молодки, махнувшие на себя рукой. Здесь были мужчины такой красоты – поискать не найдешь, и были косые, кривые, лысые, в очках, возбужденные тем же самым пойлом, от которого у Захара разрывался живот. Они плясали на траве, задыхаясь в танце, целуясь взасос, будто не рассчитывали жить долго, а постоянно прощались.
"Успокойтесь, – хотелось крикнуть Захару, – еще успеете! У нас уйма времени".
Но его никто бы не расслышал, а главное, втянули бы в танец, а он не любил танцевать, если только с какой-нибудь юной красавицей, благонравной и тихой, и чтобы вести ее на расстоянии вытянутой руки от себя, блаженствуя, что ты еще мужчина, что ты еще способен так вести.
– Здесь где-то должны быть мои, – сказал верзила ^61 ЖЖЖ, подсев к
Захару в траву. – Но как их разглядеть в такой толпе? У вас что, каждый раз такие оргии?
– Я здесь случайно, – сказал Захар. – А почему вы говорите "у вас"?
Вы-то сами откуда?
– Я – чужой, – сказал человек. – Я вообще русский, только вы меня не выдавайте. Я вам передать не могу, как трудно было добираться.
Попробуйте, убедите немцев, что я еврей, что меня уже как бы и нет, а потом выбраться и добраться. Оказия вышла. Африка-то не вся у них!
– У кого "у них"?
– Что вы дурака валяете? У немцев, у ваших благодетелей, вы что, не знаете, что война идет?