Долго лежать не позволял синдром двигательной активности и возмущенные крики дворовых старушек - непременных свидетельниц наших побед и поражений ("Димочка, встань немедленно, ты простудишься! Вот я маме твоей скажу!!!"); мы вскакивали снова и снова, чтобы бежать дальше и стрелять, и валиться на землю, подниматься, снова стрелять и выкрикивать: "Падай, ты убит!", а если враг "умирать" отказывался, мы кричали: "Я так не играю!", но играть продолжали, потому что резоны "убитого" были для нас ясны.
Никто не хотел умирать.
Вот что я рассказал дедушке.
- Да, но зачем тебе пистолет с пистонами? - спросил он.
- Как ты не понимаешь! - закричал я. - Я уже большой, мне нужно с пистонами!
- Выходит, с пистонами - лучше?
- Конечно, лучше!
- А теперь давай вернемся к вопросу о том, что такое "имитация".
- Ну давай… - нехотя согласился я.
- Металлический пистолет похож на настоящий больше, чем пластмассовый. И звук пистона похож на настоящий выстрел. Верно?
- Верно!
- Выходит, что металлический пистолет с пистонами имитирует настоящий пистолет лучше пластмассового. Игрушечный пистолет - имитация настоящего, боевого. Теперь понимаешь, что такое "имитация"?
Кажется, до меня дошло.
Минуту-другую я шел молча, усваивая новое знание. Мы дошли до угла ул. Крупской и принялись подниматься по ступенькам, ведущим в "Детский Мир". Дедушка едва поспевал за мной.
Вдруг я резко остановился, и от неожиданности он едва не сбил меня с ног.
- А как же имитация смерти?
- Что?.. - дедушка на мгновение потерял равновесие.
- Когда я выхожу во двор с пластмассовым пистолетом, стреляю и кричу: "Падай, ты убит!", никто не хочет падать. Конечно, если у меня появится ПОЧТИ НАСТОЯЩИЙ пистолет, это будет здорово! Но если "враги" падать не захотят, это ведь ни капельки не поможет! Можно купить такие пистоны, чтобы я стрелял, и они падали, даже если им этого не хочется?.. Падали - и не вставали? Можно?
Дедушка выронил кошелек и ключи.
- Нет, - пробормотал он, нашаривая ключи, - вот этого нельзя никак.
- Почему?
- Потому что такие пистоны в "Детском мире", слава Богу, не продаются.
Дедушка толкнул высокую стеклянную дверь, и мы вошли.
Внутри было сыро и тускло. Игрушки лежали на полках и стеллажах. Большие - в два моих роста - куклы стояли в витринах.
Было очень тихо.
- Мальчик, здесь нельзя бегать, - строго сказала красивая женщина с высокой прической.
- Я не мальчик, - ответил я замогильным голосом, - Я - имитация мальчика.
Женщина открыла рот, чтобы ответить, но почему-то промолчала.
- Почти как настоящий, правда? - подмигнул дедушка, и она - каменея лицом - отвернулась так непримиримо, решительно, что высокая прическа рассыпалась и волосы упали на плечи.
- Ещё одна имитация, - сказал дедушка, как только мы отошли на приличное расстояние. Я не стал спрашивать, что он имеет в виду, поскольку в этот самый момент на горизонте появился прилавок с игрушечными пистолетами.
О том, что бегать нельзя, я позабыл напрочь. Оказавшись у прилавка, я обернулся, чтобы позвать дедушку, и поймал на себе его взгляд - внимательный, понимающий, сочувствующий и немного встревоженный, будто покупка игрушечного пистолета, стреляющего пистонами, могла что-то изменить в моей жизни - решительно и бесповоротно.
Мячик
Когда-то резиновый мячик был ярко-красным, с тремя жёлтыми и двумя синими полосками: первая - светло-жёлтая - была самой тонкой (я понимал, что это не полоска даже, а разделительная линия, самостоятельного значения не имеющая), за нею следовала синяя, и, наконец, по экватору мяч опоясывала жирная - ярко-жёлтая - полоса. Вращаясь в воздухе, мячик создавал множество спиралей, возникающих словно бы ниоткуда и уходящих в никуда. По-малолетству я любил подбрасывать его в воздух и ловить, часами напролёт наблюдая за превращением цветных линий и возникающими в результате свободного вращения эффектами и иллюзиями.
Тридцать лет спустя цвета поблекли, краска кое-где облупилась, но гипнотические спирали и глухой ухающий звук от удара о пол или о стену - никуда не делись. Конечно, за эти годы мяч изрядно сдулся, его можно легко продавить ладонью от стенки до стенки. Но вот что волнует меня: если проткнуть старую резину булавкой и вдохнуть через образовавшуюся дырочку, будет ли этот воздух воздухом моего детства?
Pozegnanie Ojczyzny
Мамины руки на клавишах рояля.
Почему-то из всех её пьесок, этюдов, капризов, мазурок и полонезов, в пямяти сохранилось только это - "Pozegnanie Ojczyzny".
Она играла, конечно, очень плохо.
Никогда, ни разу не слышал я этого полонеза, сыгранного от начала до конца - без запинки.
Рояль был ужасно расстроен.
Настройщик сказал: бросьте вы это гиблое дело .
Папа не любил полонез Огинского и называл его ваша дешёвая сентиментальщина .
Мне было 12.
Он имел в виду меня с мамой, когда говорил ваша дешёвая сентиментальщина .
Наверное, он был прав. Папа был психиатр.
Он знал толк в этих вещах.
Однажды он принёс домой магнитофонные записи бесед с пациентами.
(Уголовно наказуемое деяние).
Один из пациентов был уверен в том, что Луна домогается его сексуально.
Я слушал эти записи тайком от родителей - днём, когда они были на работе.
По вечерам мама играла мне.
Она смотрела в ноты пристально и немного тревожно, будто чувствовала, что вот-вот запнётся.
Мне хотелось её обнять.
Я сидел рядом, стараясь не двигаться.
Дышать как можно реже.
Не дышать.
Мама была очень хрупким существом: скрипнувший стул или звук шаркающей подошвы мог поцарапать её.
Она называла этот полонез не иначе как "Les Adieux à la Patrie", будто её плохой французский был способен что-то прибавить этой музыке.
Иногда эти вечерние концерты продолжались заполночь.
После мне часто снилась Луна.
Гипноз
Лёжа в постели с открытыми глазами, я часами вглядывался в темноту, исследуя законы сплетения образов. Вначале я видел лишь точки, они исчезали и появлялись, меняли яркость, парили, их движение казалось беспорядочным и бессмысленным, но вынуждало таращиться, напрягать зрение, чтобы обнаружить источник, скрытый порядок, который, насколько я знал из опыта предыдущих ночей, присутствовал в этом мельтешении, до времени избегая распознавания, предпочитая притвориться сырым хаосом. Вскоре выяснялось, что темнота имеет объем и массу, теперь это было нечто отличное от матово-чёрной плоской доски и напоминало снегопад в негативе - хлопья, равномерно движущиеся в одном направлении, в пустоте, косые линии, пересекающие поле зрения. После появлялись цветные узоры, но не сразу, не вдруг, а будто кто-то с течением времени равномерно вводил ощущение цвета в пространство, бывшее прежде пустым и безвидным. Эти узоры научали меня особому чувству ритма, они казались бесконечными, всюду - живая геометрия, дышащая, пульсирующая, вечно изменчивая, как в стёклышке калейдоскопа. Каждый элемент имел связь с привычным миром вещей: какую ниточку ни потяни, разматывается клубок образов и понятий, окружающих тот или иной предмет подобно облаку или сфере. В какой-то миг явь окончательно сдавала позиции, и я уходил дальше, пользуясь одной из найденных нитей в качестве путеводной.
Кнопка
Мой дедушка был инопланетянин с маленькой кнопочкой на затылке. Один раз нажмёшь - застынет как вкопанный, не дышит и не шевелится, другой раз нажмёшь - двигается и говорит: совсем как настоящий. Окружающие ни о чём не догадывались, они шутили с дедом, наливали ему водки, слушали рассказы о Великой Отечественной войне, время от времени дарили ордена и медали - за боевые заслуги (хотя война уже давным-давно кончилась).
Один я знал правду.
Однажды утром я застал его в ванной комнате. Привычка бриться наголо сохранилась у него с тех времён, когда он командовал полком и носил фуражку. Мыло он взбивал особой щёточкой в перламутровой мыльнице. Трофейный бритвенный набор из нержавейки был тщательно ухожен: каждая вещица - на своём месте. Помимо лезвий, тускло поблескивающих приборов, коробочек и баночек, под рукой всегда были влажные полотенца, горячие салфетки. Пахло одеколоном "Шипр".
Я спросил: что это у тебя на затылке - маленькое, чёрное, круглое?
Он внимательно посмотрел на меня сквозь тусклое зеркальное стекло. В зеркале отражалось его лицо: шея, щёки, скулы - от подбородка до затылка всё было покрыто ровным слоем белой мыльной пены. Глаза и нос - маленькие островки посреди пенного моря.
Он спросил умею ли я хранить тайны?
Что за вопрос? Мне уже шесть! Ну, в смысле, ещё пару месяцев, и…
Но это строго между нами, понимаешь?..
О чём речь? Могила!
И он рассказал мне правду.