- Нарисую, - сказал Бриллиантов. - Холст давай.
Мужик дал денег на холст.
Подрамник Бриллиантов с Егоровым сколотили у Васьки в комнате. Полы были в пятнах. Рисуя, Васька ронял краску с кистей и вытирал скипидаром. На полу оставалось пятно, иногда оно было похоже на собаку, иногда на голову Пушкина. Васька обводил пятно слабеньким цветом. И на потолке пятна, похожие на живые существа, обводил. На стенах были самые интересные. Два Карла Маркса, много леших, а также всевозможные ведьмы, мушкетеры, драконы и девушки. Много птиц, остроугольно с визгом летящих вниз.
- Ремонт тебе надо сделать, - брюзжал Бриллиантов. - Потолок-то зачем испохабил?
- Скучно.
- Пей меньше. Что предлагаешь изобразить?
- "Над вечным покоем"! Вот что ему надо, - сказал Васька.
Бриллиантов проиграл губами какую-то казачью песню и кивнул.
- "Над вечным покоем" годится.
Картину они написали за два часа. Один курил, - другой красил.
Когда высохла - потащили по адресу. С подрамника, конечно, сняли. Иначе бы им на ветру не пройти и шага. Прибили на подрамник уже у заказчика в комнате.
Рама висела над продавленным зеленым диваном. Картина в ней смотрелась музейно.
Заказчик поеживался.
- Печальный мотив. Печальный мотив… - шептал он.
- Не робейте, все там будем, - утешил его Васька.
Взяв сотню, они побежали в угловой магазин. Заказчик окликнул их из окна:
- Художники, нарисуйте луну. Двадцать рублей дам. Без луны страшно.
- Ладно, - крикнул ему Васька. - Выпьем бутылку, заскочим за красками и придем.
Они пришли. Бриллиантов перекрестился, испрашивая таким образом прощение у Левитана.
Луну поместили прямехонько над часовней. Кое-где положили блики.
- И огонек, - сказал заказчик. - Лампаду… - Истолковав их молчание по-своему, добавил: - Пятерку за огонек.
Бриллиантов еще раз перекрестился. В сырой вечности над слиянием рек затеплился огонек.
Когда они вышли, заказчик снова высунулся из окна.
- Художники, может, вернетесь. У меня ликер есть и шпроты.
Обычный пророк сознает себя смертным, он идет через боль. Но Иисус? Что ему дырка в теле? И на крест он восходит, зная о воскрешении и преображении. Бог позволил себе познать в натуре свои собственные изобретения: боль, тоску, усталость, унижение. Но он не может себе позволить безнадежность - у него всегда есть надежда, более того - уверенность.
Васька вздыхал, ворочался. Ему казалось, что его жгут клопы. Клопов в квартире не было, но казалось - жгут.
- И с Пилатом Христос лукавит. Пилат умывает руки, но ведь и Христос идет не на смерть. И, наверное, нет в нем настоящей страсти.
Последнее время по утрам Васька Егоров думал о Христе, разглядывая, лежа в постели, блестящую олеографию "Явление Христа пароду". Он купил ее у Петра Мистика за маленькую водки.
Наглядевшись на олеографию, Васька вглядывался в себя, в какую-то последнюю свою границу, за которой следует изрытое минами поле. Странно звучали в его голове слова: "Нет Бога…" Много чего нет: нет счастья, нет марсиан, нет любви. А что есть?
Однажды старик повел Ваську к своему другу, известному скульптору. В мастерской, где они пили водку, стояла громадная глиняная фигура вождя. Наверное, метров пять высотой. Вождь был голый - в чем мать родила. "Такой способ лепить, - объяснил ему старик. - Потом фигуру оденут. Рубашку, штаны, пиджак. Только так получается фигура человека. Нынешние скульпторы лепят прямо в одежде. Получается одежда с человеческой головой. Тысячи одежд с головами по всей России".
Потом Васька приглядывался к статуям и различал безошибочно - костюмы, костюмы, пальто, шинели.
А когда они пили водку в мастерской у скульптора, Васька сидел к статуе спиной. Но и спиной чувствовал насмешку вождя над собой. Голый вождь, казалось, изготовился пустить струю.
Когда Васька говорил, что он дилетант, Евгений Николаевич поправлял его:
- Вы, Василий, не дилетант, вы, простите, - колун и омлет. Но сознайтесь, вас устраивает ваше положение в системе разумного: вы можете послать меня подальше как "дилетант", я же как профессионал вас послать не могу - я на вас надеюсь.
Васька смотрел на олеографию, и что-то уже стало понятно ему.
"Интересно, - подумал Васька. - Здесь Христос так написан, что невольно думается, что действительно и над ним есть Бог. Таинственный и необъяснимый. Не Саваоф - он объясним - бесстрастный бог души не озарит".
В ту же ночь после бутылки портвейна Васька видел во сне Галилейскую пустыню, реку Иордан и Христа, отягченного шикарными шелковыми одеждами.
- Чего ты так вырядился? - спросил у Христа Васька.
Христос ответил:
- Не суди, слаб ты еще судить. Я говорю - художника не суди. Бог, конечно, не может быть богатым - зачем ему? Но он не имеет права быть нищим. Зачем пищим людям нищий бог? Бог должен быть красивым.
- А над тобой есть Бог? - спросил Васька.
- Есть.
- А кто он?
- Бог. - Христос был тих. Он был усталым.
Васька задал ему еще вопрос.
- Почему ты пришел к людям в тридцать три года?
- Я мог бы прийти и в двадцать пять, но тогда я еще был бодр. В спасителе должна чувствоваться усталость, иначе ему не поверят. Каким ты мудрым ни будь, нужна усталость.
Васька все купил в коммерческом магазине, даже сдобные булочки. Должна была к нему прийти одна ласковая парикмахерша. Но просунулась в дверь тетя Настя.
- Василий, к тебе там…
- Пусть проходят.
- Стесняются, - сказала тетя Настя. - Ты уж сам выйди. На кухне с чемоданчиком на коленях сидела на табурете Лидия Николаевна - деревенская учительница. У плиты стоял Сережа Галкин и смотрел на нее с восхищением.
Осознав, что перед ней в одних трусах синих стоит Васька, Лидия Николаевна вскочила.
- Вы приглашали… Мне больше некуда… - Говорила Лидия Николаевна почти шепотом. - Я подумала…
- Чего там думать. Проходите. И все. Комната в вашем распоряжении… Какая вы, Лида, хорошенькая…
Лидия Николаевна вспыхнула, превратилась во что-то пламенное.
- Василий, - сказала она. - Какой вы, однако…
- Дурак он, - сказал Сережка и попер на Ваську сухонькой, словно из вилок сложенной грудкой. - Ты что? У тебя совсем такта нету? Хотя бы штаны надел.
- Действительно, - сказал Васька. Проводил Лидию Николаевну в свою комнату и надел брюки. Ничего, кроме досады, он не испытывал. Сережа вломился за ними вслед. Васька представил его: - Сережа. Сирота. Он вам город покажет. Сережа, ты Лиду не обижай. Она девушка робкая - верит в человека. Ты человек, Сережа?
- Я… - Сережа встал в позу юного орла. - Ты правильно заметил - я человек.
Парикмахершу Васька встретил на лестнице. Она бежала наверх игривая, как шампанское.
- Пойдем, - сказал Васька. - Нас выгнали.
- Кто? - Парикмахерша, звали ее Мура, захлопала ресницами, посыпая скулы комочками туши.
- Матерь Божья.
Мимо них, тяжело ступая, тяжело дыша, поднимался Петр Мистик.
- Вася, выпить нету? - спросил он. - Могу комнату уступить. Некоторые молодые люди нуждаются. На некоторое время. Либидо, знаете. Либидо…
У Мистика грязно. И при жизни его матери-гадалки и хиромантки Грушинской, прежде чем предложить клиентке стул, на него стелили салфетку. Сейчас грязь как будто поднялась со дна этого мистического болота и покрыла все жилье пеной. К висящему низко над столом абажуру из зеленого шелка, рассыпающегося от старости и электрического тепла, был прицеплен на серебряной цепочке хрустальный куб. В кубе этом глаз. Внимательно смотрит. Как куб ни верти - глаз внимательно смотрит.
Мура своим платком протерла стаканы. Они выпили, закусили бычками из банки.
Мура сказала, поведя наморщенным носом:
- Пойдем отсюда. В такой грязи нельзя зачать бога.
Мистик поднял на нее тусклые глаза.
- Вы правы, деточка… Когда-то я пел романсы…
- Пойдем. - Мура потянула Ваську к дверям.
Мистик догнал их в прихожей.
- Водку возьмите, - сказал смущенно. - Раз комнатой не воспользовались…
На улице Мура долго отдышивалась. Было такое чувство, что она все это время не дышала.
- Пойдем к Тоське, - предложила она. - У нее и водка найдется. Тоська девка на ять. У нее все есть.
У Тоськи все было: и высокая грудь, и пунцовые губы, и широкая кровать с никелированными толстыми гнутыми обводами спинок. Очень надежная, очень прочная.
Пока Васька приводил в порядок разбушевавшееся Мурино либидо, нагая Тоська сидела на спинке кровати и играла на гитаре. Когда Васька занимался прихотливой мелодией Тоськиного либидо, на гитаре играла Мура.
Тоська играла лучше.
Утром барышни, послюнив пальцы, поправили швы на капроне и поскакали на работу. Васька на Среднем проспекте выпил чаю с баранками.
Дома было чисто, тихо и целомудренно. Васька сел на стул, не снимая шинели, и задремал. Проснулся от чьего-то присутствия. Открыл глаза - напротив него, через стол, сидела Лидия Николаевна. Васька отметил в ее полудетских глазах слезы.
Он улыбнулся ей, но она не улыбнулась ему… Не размахиваясь, залепила ему пощечину. Как раз на этом волейбольном хлопке дверь отворилась - вошел Сережа.
- Что тут у вас? - спросил он тревожно.
Лидия Николаевна отмякла, снова стала беспомощной, беззащитной, бледно-розовой с подкожной трогательной голубизной.
- Как хозяин должен я гостью поцеловать в щечку? - сказал Васька. - Или, скажем, в лобик…