Но за одно мгновение до того, как Сергею зайти в процедурный кабинет, он остановил его за локоть и очень просто, почти извиняясь, произнес:
– Я уж вас веселю, как могу… Понимаю, процедура не из приятных. И не последняя, должен вас предупредить. Запаситесь терпением! Очень многие не выдерживают, сбегают. Но женщинам-то труднее! Просто помните об этом – и все…
* * *
Мамочки всей палатой дружно лежали на кушетках, облепленные датчиками, в динамиках громко стучали детские сердечки… Ритмы были и похожие, и разные, словно оркестр настраивался. И вдруг раздался звонок телефона Лены Петровской, звонкая "Ода к радости" Бетховена, отчего пошла заметная звуковая помеха. Медсестра строго проговорила:
– В чем дело? Для кого надпись на дверях "Отключить мобильники!"?
Лена быстрым движением отключила телефон, мельком заметив: номер неизвестный.
Вместе прошли КТГ, вместе вернулись в палату, улеглись по своим кроваткам. Все в сборе, кроме мамочки Сергейчук, которая сейчас, этажом выше, наверное, уже отходила от наркоза… Мамочки лежали на койках, как в пионерском лагере после отбоя, и смотрели на Сазонову, которая рассказывала "беременные страшилки":
– Мать ей говорила: "Не вешай белье на веревку!" Бабушка говорила: "Ребенка своего пожалей!" А она не слушалась…
Катя Молчан с придыханием произнесла:
– Ну и что?
Сазонову не надо было просить дважды: с мрачным торжеством в голосе она объявила:
– Двойное обвитие пуповины! Едва спасли…
Катя Молчан непроизвольно опасливо перекрестилась… Раздался общий вздох.
На паузе в палату вошла Прокофьевна и начала буднично махать своей шваброй. Она не слышала начало разговора…
Сазонова с явным знанием предмета продолжила свой доклад:
– Воровать ничего нельзя: ребенок вором будет.
Тут уж все дружно захохотали, а остолбеневшая от услышанного Прокофьевна едва выговорила:
– А что, кто-то на дело собрался, девки?… Самое время!
У смеющейся вместе со всеми Лены Петровской зазвонил телефон. Лена с недоумением посмотрела на номер, высвеченный на дисплее: она его не знала, это точно. Нерешительно нажала кнопку вызова…
– Алло… Да, это я… Лена Петровская… – и вдруг узнавание озарило ее нежное лицо. – Да, Людмила Викторовна, я узнала…
И Ленка невольно расплылась в довольной улыбке…
* * *
На скамейке, где совсем недавно сидели Вася и Лена Петровские, теперь вместо Васи сидела Людмила Викторовна Крылович, в просторечии – Людоед. Она пришла к Лене прямо из дома: одетая чуть иначе, чем в институте, без обычного своего элегантного портфеля, какая-то неуловимо трогательная. Потому что – женственная… Все это Лена почувствовала сразу, только даже в мысли свои ощущения не перевела, как будто сфотографировала и – no comment…
Лена, время от времени делая смешные, характерные для нее, жесты растопыренными ладошками, как на духу рассказывала совсем не страшному Людоеду свою историю:
– Я сама из Столбцов, а Вася – из Бреста. Он такой хороший у меня… Я в него сразу влюбилась, как только встретила. Родители против были, когда мы с Васей решили пожениться. Рано, типа того… Ну да, рано, я понимаю. Я думала, диплом успею защитить, а теперь вот…
Людоед слушала девочку очень внимательно. Заметив такой пристальный интерес, Лена продолжала убеждать ее в чем-то, со все возрастающей горячностью. В общем, она в этот момент не только с Людоедом разговаривала, но и с собой, и со своей мамой, и с Васиной:
– Ну да, с ребенком можно было подождать. Годик. Ну, вышло так, не подождали. Мне девчонки советовали… ну, в смысле… аборт сделать. Я не согласилась. И не жалею! Мы – не жалеем!
За своими эмоциями Петровская и не заметила, как тень пробежала по лицу Людмилы Викторовны, и продолжала:
– И что теперь? Васина мать сказала, чтобы мы распределение просили в Брест, она тогда хоть как-то помочь сможет. Вот. Васю на работу возьмут, уже обещали. А у моей мамы работа такая, что она нам помогать точно не будет. Тем более, что я старшая, у меня еще сестра маленькая есть… Нет, рассчитывать будем на себя. Диплом, конечно, теперь закрытая тема… – Ленка вздохнула, как будто мячик сдулся. – Ну, нет худа без добра! Я – в академку, значит, из общаги не выгонят. Вася работать будет. В Бресте… Ничего! Нормально все. "Трудности проходят, а дети остаются", – это мне Вера Михайловна, врач мой, сказала…
Людоед, очень внимательно выслушавшая Лену, проговорила задумчиво:
– Молодец, Петровская. Правильно Вера Михайловна говорит. И ты правильно все решила!
И вдруг посмотрела на девчонку озорно, с улыбкой:
– Вот гляди, как получается интересно. Ведь балбеска балбеской, мой предмет с таким сопротивлением материала, – на этих словах Людоед легонько постучала девчонку по лбу, – на втором курсе сдавала, что скрежет стоял, а какие-то вещи, оказывается, очень правильно понимаешь.
Людмила Викторовна сделала паузу, посмотрела в окно.
– Ну, есть у меня ученая степень. Доцент. Ну, доктор наук я без пяти минут. И в институте тоже круглая отличница была. И что?
Петровская спросила, как могла, более деликатно:
– А что, Людмила Викторовна?…
Людоед посмотрела на студентку с грустной улыбкой.
– А ничего. Больше – ничего. Так уж вышло. Ладно, Петровская, я пошла. Я тут рядом живу, так что загляну еще. Держись, девочка!
Преподаватель уже направилась к выходу, когда Петровская, повинуясь какому-то внезапному порыву, сказала ей вслед:
– Людмила Викторовна, я в вашу честь ребенка назову!
Названная Людмила Викторовна остановилась и засмеялась. И Ленке стало особенно заметно, что совсем она и не старая и, действительно, красивая.
– Вот спасибо! А если мальчик будет?
Теперь пришла очередь смеяться Петровской:
– Ну… Тогда – Людвигом!
Преподаватель Крылович, со свойственной ей иронией, прокомментировала:
– Так это будет в честь Бетховена! Людвиг ван… Петровский. Все, оставайся с Богом, Лена. Рожай спокойно. "Удочку" я тебе поставила, задним числом. Пошла на должностное преступление. Все у тебя будет хорошо.
Петровская расцвела, открыла рот, глаза, прижала руки к груди… И вложила в веселый девчачий писк всю свою благодарность:
– Спасибо, Людмила Викторовна!
Людоед засмеялась:
– А то, говорят, если беременной откажешь, так все мыши съедят… Все, пока!
* * *
С прямой спинкой, стройная, с горделивой головкой на длинной шее, Людмила Викторовна направилась к выходу. Петровская, проводив ее взглядом, – к дверям, которые вели в отделение патологии.
Из этих дверей вышел как всегда очень красивый и очень серьезный доктор Бобровский. Машинально проследив взгляд девчонки, он увидел удаляющийся силуэт в конце коридора. Почему-то нахмурился… Кого-то эта женщина ему напомнила. Неужели…
Лена, уступив врачу дорогу, уже входила в отделение, когда он остановил ее:
– Извините, это не к вам приходили?
Лена кивнула:
– Ко мне.
Бобровский неуверенно спросил:
– А это… не Мила? Раньше была Крылович?
Лена смотрела на врача внимательно – к чему он клонит:
– Она и сейчас Крылович… Людмила Викторовна.
Бобровский подошел к окну, выходящему во двор, посмотрел вслед уходящей женщине.
Лена стояла, ожидая дальнейших вопросов. И следующий не заставил себя ждать:
– Кто она вам, простите?
Лена пожала плечами:
– Преподаватель сопромата.
Больше вопросов он задавать не стал, продолжая с несколько отсутствующим видом стоять у окна.
* * *
И в его памяти вновь возникла девушка, сидящая на скамейке у фонтана и закрывающая заплаканное лицо руками.
Внезапно там, в прошлом, она отняла руки от лица и одним движением откинула всю свою роскошную гриву назад… Это была Мила Крылович, которую студенты так обидно прозвали Людоед, только… почти 20 лет назад…