Больная Дунина посоветовала им не ждать повышений, а повенчаться… и тем сразу избавиться от низких покушений… Они любили друг друга… Нести вместе горе жизни казалось отрадней и легче… Дунина повенчала их и подарила в основу семейного благосостояния поднесенную ей когда-то хорошенькую копилку. Зорина взглянула на шкатулочку у благословенной иконы и, отбросив от лица сбегавшие на него волны волос, провела рукой по горячему лбу. А потом жизнь ее понеслась в каком-то чаде блаженства, заглушившего и нужду, и обиду… Режиссер сначала совершенно игнорировал и ее, и ее мужа… Но дальше начал снова подыгрываться… даже пожелал быть крестным отцом. Она заволновалась от вспыхнувшего воспоминания и даже присела, охвативши колени руками…
- Да, да - год тому назад… - произнесла она громко и опустила голову… Перед ее глазами воскресла пережитая сцена… Ночь… пустой театр… она с вещами идет домой… В режиссерской уборной слабый свет… Мерцает одна только свеча… Сам он останавливает ее и зовет на пару слов. "А что, кумонько, не надоело тебе еще быть в хористках?" - спросил он, вытирая усердно полотенцем лицо. "Ой, надоело, куме", - ответила она улыбаясь. "Да еще досаднее то, что таланты есть и зудят, а проявиться-то негде, - подморгнул он, - бесталанные идут впереди и хвостиками помахивают, а мы награждены богом, да на задворках". - "Ох, если так, куме, то почему же вы меня не пускаете?" - "Ге, ге! Знаешь - сухая ложка рот дерет…" - "Нет у меня ничего на презент!.." - "Ой, есть!" - захихикал он скверно и побагровел весь от волнения… Она взглянула на него строго и побледнела… Обида сдавила ей горло… словно замерло… "Слушай, кумо, - заговорил он снова серьезно, - не обижайся, а ничего на свете не дается даром… и дурень тот, кто зарывает в землю талант. Ты хороша, имеешь голос, одарена талантом, пленяешь, да, пленяешь, а связала свою судьбу с человеком, который не только не поможет тебе подняться, а потянет еще, как камень, на дно… Ну, если раз уже сделала глупость, то образумься… не будь щепетильной… скупой…" - "Довольно!" - крикнула она, возмущенная, оскорбленная таким советом… "Гм!.. - потупился режиссер. - Что ж… я от души, а там как знаете!.. Надеюсь, что разговор останется между нами…" - "Я мужу не скажу", - ответила гордо хористка и, окинув кума презрительным взглядом, ушла… И действительно не сказала мужу. Но положение их в труппе ухудшилось, а потом начались отвратительные дела… Недоплата жалованья, беспросветная, тупая нужда…
Дверь отворилась, и в комнату вошел стройный, красивый, но завявший уже от лишений субъект, - очевидно, муж бедной хористки. Он бросил у печки охапку тонких поленец.
- Ну что, дал? - спросила Зорина быстро.
- Только два рубля… И то насилу выканючил… Степановой и рубля не дал! - буркнул он и стал распаливать щепки.
- Что же мы будем делать? - всплеснула руками жена. - Есть нечего, квартира нетоплена… и холод, и сырость. Хозяин гонит… а главное, Рона начала кашлять… Я с ума сойду!
- Успокойся, Люню, не отчаивайся, моя перлыно! Бог даст, как-нибудь… Директор божился, что праздниками выплатит… а если хозяин пристанет с ножом, то отопрем копилку.
- Ни за что, ни за что! - запротестовала жена. - В этой копилке - все мои мечты, все надежды! Каждый грош кидала туда со дня свадьбы… Ни за что, ни за что! Вот тебе нужно будет купить фуфайку, а то простудишься. И то, похудел как! Глаза стали большие… хоть это и красиво, а все же лучше, чтоб ты был полней.
- Пташечка моя, счастье мое! - бросился муж обнимать свою Люню и разбудил дочку.
- Татко, Ронку цём! - протянула она ручонки.
Отец подхватил дитятко на руки и стал бегать по комнате, прижимая его к груди; детка хохотала от удовольствия, а мать затревожилась:
- Павло! Сумасшедший! Укрой ее: она и без того кашляет.
Ронка была вручена матери, и они вместе стали одевать свою дорогую куколку.
- Вот и ей нужно будет на праздниках купить платье и капор, да и я совсем обносилась… Морозиха предлагает за шесть рублей и юбку и кофту… шикарные - прелесть! Я и мечтаю, что к новому году отопру копилку и все, все куплю! А ты говоришь - хозяину? ему пусть директор, а копилка моя… Я ею только и тешусь!
- Ну хорошо. Не будем трогать ее ни за что, - согласился Зорин. - Правда, что и жалко - сколько времени копила от крох! Уж какие были беды, лишения - голодали, холодали, а копилки таки не тронули.
- Да, да! - подхватила жена. - Вот только раз, помнишь, когда заболела Роночка, чуть было не открыли, да Наташа Степанова выручила… Ах, какая она добрая да хорошая! Золотое сердце!
- И какая несчастная! - вздохнул Павло. - Все ее обходят, обижают… вот даже сегодня…
- Ах, голубчик мой, запроси ее непременно к нам на вечерю, а я похозяйничаю.
- Я вот и кофейку купил, и сосисок…
- Что ты? - ужаснулась Зорина. - Забыл, что ли, какой великий день нынче? Да ведь в этот день не то скоромного, да и постного не едят до звезды! Я и Ронке не дам скорому, а до звезды и чаю пить мы не будем, не будем!
Муж сконфузился: с голодухи ему давно снились сосиски и кофе, так он и забыл про кутью, а так же чтил всей душой этот праздник.
- Да я-то сама как залежалась, - засуетилась Зорина, - а в конуре нашей сор и мотлох… Вот что: сбегай ты на базар, купи рыбки, маслин, грибков и прочего к борщу, да и не забудь еще - рису и сухих фруктов… Сенца еще захвати горсть на базаре, а потом зайди в булочную и возьми постных пирожков десяток… Покупай на все! А я здесь приберу и начну варить борщ… Нет, сначала сварю узвар и кутью, а потом уже остальное… И у нас, милые, дорогие мои, будет свято!
- Свято! Цукелки! - забила в ладоши Роночка и, запрокинув головку, весело рассмеялась.
Когда вернулся Павло с покупками, в комнате уже было чисто, тепло; керосинка шипела, а Ронка, напившись чаю, играла весело на полу.
- Заходил к Наташе, - сообщил Зорин, - да не застал. Ну, да я ей оставил записку, чтоб непременно пришла на кутью.
- Хорошо. Зайдешь еще… А теперь помоги мне.
И счастливые супруги, забыв горе, принялись весело за стряпню, отдавшись праздничному настроению.
Когда узвар и кутья были готовы, Зорина поставила в углу на стул табурет, накрыла этот импровизированный аналой чистой простыней, сверху положила несколько горстей сена и на нем уставила два горшочка (кутью и узвар), скрепив их восковой свечей; за горшочками на своей копилке примостила лампаду, сверху над ними повесила благословенный свой образ… а потом уже принялась за остальную вечерю: ей было теперь свободней, так как Роночка, набегавшись и налюбовавшись на бозю, заснула.
Павло ходил еще по делам и вернулся, когда все уже было готово.
- Наташа будет, - заявил он, - забежит только в кассу получить письма.
Сумерки сгущались, а угол, озаренный свечой да лампадой, выделялся из неприветливой мглы.
Наконец и стол был накрыт и на нем уставлены на тарелочках, мисочках и в горшках святочные снеди, среди которых возвышалась и бутылка пива.
Ждут счастливые супруги Наташу, а ее нет и нет! Уже дворе стало темно, уже проснулась и Роночка и, изумленная роскошью, полезла на стул… как вдруг раздались торопливые шаги, и в комнату не вошла, а вбежала… бледная, растерянная, с потускневшим от ужаса взором средних лет девушка… Она шаталась, и, не ухватись за спинку кровати, наверное б, упала…
- Что с вами, родненькая? - бросились к ней Зорины.
- Брат пустит себе пулю в лоб… и я не могу спасти… один… нас всего только… на свете!
Она задыхалась. Ей дали воды. У Зориной нашлись и гофманские капли.
- Вот пишет, - продолжала через несколько мгновений Степанова, - занял товарищу - мать умирала… десять рублей… из казенной кассы… а товарищ заразился тифом и сам слег… Теперь к первому - ревизия… пополнить нечем… Умоляет, чтобы помогла… иначе позор и смерть! Я его знаю: он не врет, не перенесет… и я ничего не могу сделать… Заслужила - и не дают… Нищая я, ничтожная тварь! А он ждет от сестры, - ломала она руки и металась от нестерпимых терзаний.
- Успокойтесь, Наташа, - заговорил потрясенный Павло. - Не звери же все? В таком горе должны помочь! Я побегу к директору… Я вырву у него из горла! А вам советую отправиться к Борецкой: она ведь огромные получает оклады и бравирует защитой малых… Нет! воспряньте духом: найдутся! Идем!
- Скажите ей, что я ручаюсь за вас, мое серденько, - обняла горячо Степанову Зорина.
Обласканная, ободренная, со вспыхнувшей надеждой в глазах вышла несчастная вместе с Павлом. Зорина замерла у дверей: тупое предчувствие защемило ей сердце, что вряд ли они найдут где-либо деньги: ведь десять рублей в такую полосу общей нужды - громадная сумма! Одна Борецкая, пожалуй, могла бы; но кто ее знает, - взбалмошная она: все у нее зависит от минуты, от настроения!.. "Ну, а если нигде не найдут? Боже! Неужели же им пропадать? Неужели спасения нет? Ах, чем бы помочь?" - напрягла она мысли до боли… И вдруг сверкнуло в ее голове молнией - а копилка?! Зорина с ужасом оглянулась: озаренная свечой и лампадой, копилка сияла. Роночка тихо сидела на полу, словно пораженная тоже горем…
"Неужели же отдать ей все? Больше двух лет по грошу… Все мечты были в ней, все надежды… и вдруг оборвать их, обрезать? Но и там ведь слепой ужас… Ой, владычица моя!" - боролась она, чувствуя, как холодное лезвие медленно погружается в ее сердце… Зорина стиснула руки до боли и перевела затуманенный слезой взор на малютку.
- Что ты, крохотка? - двинулась она к ребенку.
- Жалко тетю… цукелки ма… - пролепетала малютка.
Этот бессознательный отзвук детского сердца порешил сразу борьбу Зориной.
Вошел муж ее, мрачный, раздраженный до бешенства.
- Дерево, камень! - крикнул он исступленно… И сразу умолк, завидя Степанову.