Эти занятия сближали их еще больше и радовали взаимным обучением. Нередко беседы их продолжались за полночь, и Васюк от текущих вопросов переходил к своему прошлому: рассказывал Гале про свое раннее беспомощное сиротство, про свою безотрадную юность, полную лишений и борьбы за право знания, за право быть человеком; описывал ей картины насилий, с которыми ему пришлось познакомиться с детства и которые наложили на его характер печать непримиримой злобы ко всяким баловням мира. Между прочим он как-то раз ей сообщил, что он женат, что женился без любви, без всяких прав на лицо, а лишь ради идеи, чтобы дать преследуемой девице права.
Последнее известие страшно поразило Галю. Не раз до этого задумывалась она над своими чувствами к Васюку и не допускала даже и мысли, чтобы он мог для нее стать чем иным, как другом; но теперь она в сердце почувствовала какую-то неопределенную обиду и боль: или ее поразила неожиданность, или поднялась на друга досада за позднюю откровенность, или… кто его разберет, почему иногда в сердце девушки после шутливого смеха поднимаются скрытые слезы… Одним словом, Галя, браня самое себя за несдержанность, простилась с Васюком сухо, сославшись на головную боль, и долго проплакала, бросившись ничком в подушки. Успокоившись несколько, она снова проанализировала свои чувства и даже засмеялась, подумавши, что ее слезы вызваны были ревностью.
Вздор! Она любила Васюка лишь как друга, это было ей ясно и неопровержимо; но почему известие о его жене причинило ей боль, она объяснить не могла, и эта загадка вызывала снова досаду и гнала Галю из душной комнаты в сад, где уже стройные лилии готовы были распустить свои серебристые лепестки. Однако и ночная прохлада не умерила наплыва бурных мыслей и едких волнений.
"Правда, - думалось Гале, - его поступок очень красив и возвышен, ведь он для блага ближнего пожертвовал своей личной свободой, но вместе с тем это рисует и его безразличность: в его сердце, вероятно, нет и инстинктов для теплых симпатий, нет и позывов к личному счастью. Да! Он не прав: он должен был до дружеских сближений об этом оповестить… Хорошо, что я застрахована, но этого могло и не быть!" - и досада не улеглась, а разрасталась еще в какое-то нервное раздражение.
Прошло несколько дней. Васюк не показывался на глаза.
Сначала Галя была тому рада, находила даже, что это с его стороны в высшей мере тактично, она боялась, что неулегшееся волнение помешает ей взять прежний простой дружеский тон, и хотела побыть несколько наедине с собой и со своим настроением… Но временное волнение улеглось и досада притихла, а Васюк все не приходил. Галя начинала уже о нем беспокоиться, не случилось ли снова беды, как вдруг, будто угадывая ее тревогу, он неожиданно отворил дверь и молча, подавши ей руку, уселся в свое любимое кресло и закурил папиросу.
Галя смотрела на него с тоской, ожидая потрясающего известия, но Васюк долго молчал, а потом каким-то несвойственным ему голосом ошарашил ее следующим вопросом:
- Скажите, как вы насчет попов и обрядов? Пристрастны или свободны от этих привычек?
- Я бы вас просила, - оторопевши и несколько обиженно ответила Галя, - этих вопросов не касаться и над этим не трунить: я религиозна и нахожу в этом для себя большое утешение.
- Положим… но не в том дело, - зачастил как-то Васюк, ища спичек. - И в религии, как и в жизни… есть более ценные и менее ценные догмы. Как вы думаете, последними можно поступиться для высших целей?
- То есть, - остановила она на нем пристальный, недоумевающий взгляд, - следует ли жертвовать менее важным для более важного?
- Да, именно так, - кивнул он головой.
- Конечно, ведь я не враг логики; но только в этих вопросах всегда трудно решить, что важнее.
- Да вот, например, - оживился Васюк, - какого вы мнения насчет брака, то есть насчет обряда? Ведь во всяком случае это акт юридический, устанавливающий известные правовые отношения.
- Согласна. Но брак - одно из важнейших людских отношений, порождающих сложные права и обязанности. У нас они устанавливаются и констатируются религиозным таинством, а за границей нотариусом… Но так или иначе, а нельзя же оставить вне закона такой факт, от которого зависит судьба третьих лиц.
- Ерунда! Все это можно оградить и другими мероприятиями… несколько более сложными…
- И более ломкими, - добавила тихо Галя.
- Поверьте мне, что не в тех или других мероприятиях сила этого общественного учреждения, а в нас самих. Крепки мы в слове и своих обязанностях - и все будет крепко… Но дело не в том, - закурил он снова папиросу, - иногда этот факт становится настолько необходимым в жизни, настолько кричащим и вяжущим по рукам и ногам борца, что тот готов бы был для его достижения пройтись по всем религиям и обрядам, да если окажется это невозможным?..
- Как невозможным?
- Да просто: субъект может быть на это лишен прав… так что тогда делать? - он облокотился на обе руки и уставился глазами в нее.
- Если так, то, конечно, отказаться… - смущенно ответила Галя.
Разговор этот и волновал ее, и тревожил: она вспомнила последнее признание Васюка и вспыхнула заревом.
- Но если этот отказ, это самоотречение выше сил… если он обращает человека в тряпку, в негодную подошву, не способную ни на какое дело…
- Но ведь второе лицо неповинно в этом…
- Хотя бы и так; но неужели оно могло бы быть настолько жестоким, чтобы ради личного, пустого удобства решилось отнять от нуждающегося единственное утешение в жизни, единственную поддержку на тернистом пути, единственную среди пыток общественных ласку?
- Не знаю… - все более краснела и чаще дышала Галя. - Тут все зависит от убеждений, от сердца, от чувств; если кто беззаветно любит другого, то может пожертвовать для него многим…
- Да, если любит искренно, - вздохнул он глубоко, закрывши ладонью глаза, - но какой черт полюбить может нашего брата, бездомного бродягу, бесправного сироту, да еще полюбить беззаветно? Проклятые ведь! А между тем я всем своим бренным существом теперь сознаю, что самое слово любви, над которым я прежде смеялся, имеет страшную силу эмоции, способной поднять энергию в человеке на подвиг и убить ее окончательно…
- Откуда это у вас такое романтическое настроение? - попробовала было отшутиться Галя, боясь, что не справится с возрастающим волнением, но шутка прозвучала грубо, неловко.
- Откуда? Вы сами хорошо это знаете! - горьким, укорительным тоном ответил Васюк. - Вы даже знаете, в каком отчаянном положении находится ваш друг, лишивший сам себя легкомысленно права на легальное счастье. Ведь на жертвы способны лишь героини, да и нам ли, общественным отброскам, мечтать о таких жертвах? Эх, что и толковать! - встал он и порывисто прошелся несколько раз по комнате. - Однако жарко у вас, воздуху мало… - спохватился он, ища свою с широчайшими полями шляпу. - Прощайте! - подал он вдруг руку Гале. - Мне от всех этих треволнений становится очень дурно…
- Бедный вы, бедный! - пожалела она его искренно. Васюк не выпускал ее руки и непривычно нежным голосом попросил:
- Проводите меня, ночь чудная - освежиться нужно.
Они вышли вместе и молча пошли по опустевшим уже улицам. Ночь была светлая, благоухающая, но даже на обрыве - над темной рекой, не дышало прохладой.
- Присядем здесь на скамеечке, - остановил он Галю, - в воздухе чересчур душно, вероятно, перед грозой.
- Да, - ответила она как-то странно, - вдали сверкают зарницы…
Они замолчали и так просидели довольно долго. Наконец Васюк порывисто взял Галю за руку:
- Нет, не могу больше… - начал он словно не своим голосом, давясь словами. - Вся машина к черту пошла… Сердце расшаталось, мозги не реагируют. Вы мне стали необходимы, как этот воздух!
Галя ждала этого слова, и все-таки оно ее поразило; но не чувство радости захватило ее дыхание, а скорее чувство страха, смешанного с ядом гордости; она молчала и только ниже наклонила голову.
- Скажите мне, только короче и яснее, - продолжал он, - питаете ли вы ко мне чувство привычки, или физиологического родства, или… ну, одним словом… вы понимаете… - ему, видимо, трудно было досказать мысль.
- Не знаю, - ответила она, вся растерявшись, и схватилась руками за виски: сердце ее сжималось от усиленного прилива крови, в голове стучало.
Она этого не знала действительно: до сих пор она еще не испытывала настоящего чувства любви; прежнее обожание своего ментора было детской вспышкой, а после жизнь не дала материала. К Васюку она сначала чувствовала страх и обиду, потом чувство это заменилось некоторой долей уважения к его уму и нравственной силе, потом она начала преклоняться перед широтой его задач, потом привыкла к нему и сблизилась в спорах, а потом начала опьяняться торжеством самолюбия.
- Нет, не барышнянствуйте, довольно! - встал он и так сжал себе руки, что они хрустнули. - Вы должны сказать, имеете ли настолько чувства ко мне, чтобы побороть предрассудки… принести жертву для погибающего через вас безумца?
- Стойте! Этак нельзя, - встала она и пошла частыми шагами, как бы убегая от грозящего нападения, - ведь это выше сил… всю жизнь на карту, - торопливо говорила она. - Разве так рискуют безумно… сразу… очертя голову?
- Чего ж вы боитесь? Общественного мнения? - шел он по пятам.
- Самой себя… жизни… вас… всего окружающего, - шептала она.
- Значит, вы не любите меня? Мужик вам противен? - почти скрежетал он зубами. - Ах, а я-то, я-то!.. - он рванул себя с ожесточением за бороду.
- Боже мой! Я не хочу причинить вам страданий, но ведь это ужасно! - послышалась мольба в ее дрогнувшем голосе.