- Осетры тоже. Но не сатира. Не щедринские генералы, проснувшиеся…
- Какое слово ты сказала!
Агроном в смущении.
- Виноват…
Его соседка, сама желтей янтарного мундштука, говорит:
- Это может быть прелестная сказка - "Садко на Каспии".
- "Садко на Каспии"! - подхватили все. Агроном им уже надоел, интересно же, что еще кому приснилось.
- А что вам самой-то?
Но та, что сама желтей янтарного мундштука, от ответа ушла:
- Это мой сюрприз.
- А вот я в соответствии с уставом оглашу, - сказала бирюза, сухощавый по фамилии Суханов. - Мой сон "Парень с девкой расставалися", песня.
- И церковь деревянная, - вздохнул кто-то - насмешливо?
- Да, представьте себе. И церковь деревянная. Кто же сегодня займет председательское кресло? Может быть, вы, мадмуазель? - Это относится к остриженной девочке, которая содержалась на средства фонда. - Не угодно ли объявить тему?
- Дождь, - сказала девочка, копая в носу.
- Вам снились весенние грозы? - вежливо уточнил Суханов - вежливость, исключающая дружелюбие.
- Угу.
- Так и назовем: "Не осенний мелкий дождик". Да?
- Да.
- Ваше превосходительство, вы еще не высказались. Что вам снилось?
Старик молчит (это в его палату прошмыгнули мы вслед за оборотнем). Все терпеливо ждут. Ответ известен. Сейчас старик помолчит - можно подумать, что собирается с мыслями, - и важно скажет:
- Москва, семнадцатый век.
И какие картины только родятся, но гул показного восхищения топит их, что твоя волна, и уже Суханов разводит руками:
- Да тут и слов никаких не надо, этим уже все сказано. Господа, господа, председатель избран. Возражений нет?
Голоса: "Нет", "Боже, какое счастье!", "Козыри те же". А старик все принимает за чистую монету и блаженно улыбается во сне.
- Господа, приступаем, "Садко на Каспии". Прошу вас, дорогой друг.
- Может быть, это не совсем точно выражает содержание…
- Не тяните резину, - говорит соседка - янтарный берег в никотиновом прибое. - Название роли не играет и оценивается задним числом, в зависимости от.
- А у самой сюрприз…
- Агроном, миленький, вы нас утомляете.
- На председательское кресло метит (балагур-осетр).
Агроном перепугался и начал:
"Зелень, зелень, господа, водяная, не синь, а зелень, волны зеленые, а гребешки белые. Чувствуете строй? Синяя волна - славно, а зеленая - тут уж души в груди не удержишь. А небо еще раскинулось, и парусник где-то. Улавливаете? Каспий, море зеленое, озеро, никуда не ведущее. А коли так, то вниз, внутрь себя приглашает. Простился я с барками, ладьями рыбацкими, что все по кругу плавают, выхода не имея, и отправился в глубь дома каспийского. Золотая кровля осталась вверху, и я вдоль стены опускаюсь, картины рассматриваю на ней из морской жизни. А они и без рам. Какие рыбы в нем водятся, какие животные - все тут нарисованы. Вот уже пол Дома Каспия, дно морское у меня под пятой, даже до недавних картин не достать, а крыша и вовсе на небе осталась. Вижу - я в царской зале. Повсюду растения донные, морские выставлены, причудливые. Один я, однако. Жду. Выходит седая морская царевна меньшая. Говорит: "Старшие сестры меня за тобой, Григорий, послали. Негоже тебе, жениху, в каморке этой прохлаждаться". Я про жениха услыхал, но ничего не сказал, посмотрю, думаю, еще. А про каморку так сказал: "Чем плоха эта зала? Потолки высоки - не видать, картины дивные на стенах без рам, все подводное царство на них изображено, им цены нет, а из пола произрастают лучшие в мире цветы и деревья".
- Молчи, Григорий, ты не знаешь, - отвечает меньшая царевна. - Тут только просителей мы принимаем. Пойдем со мной к старшим сестрам, которые тебя ждут уже не дождутся. Тогда и узнаешь, какие залы бывают.
Взяла меня под руку и повела. Когда ввела меня в настоящую царскую залу, я обмер. Вся зала - единый фонтан, струя сверкающая. Посреди стол огромный, бесчисленными морскими яствами уставленный, каждое на морской раковине лежит, заместо блюда. А какие раковины! Что против них фарфор! Одни еще крохотульки, в них только и умещается малютка какой, гребешочек или конечек. Другие гигантские, для осетров всяких, и при этом ни одно лакомство не повторялось, а главное - еще живое все. Я очень обрадовался предстоящему пиршеству. А почему фонтан меня не исторгал, раз я в него вошел, не разметывал всего - да потому что в струе его неслись ровно, как планеты во Вселенной, и стол, и царевна седая меньшая, что вела меня за руку, и ложе, на которое она мне указала, - и получалось, что один восторг движения есть, а так все на месте. Ложе… оно… его надо было видеть. Если зала, яства (о, только не воображайте, что расцвечено зеленым) по сути своей зелень, как, по правде говоря, и сам Каспий - изумрудная родинка на теле земли, то диван мой был… малиновый! Какой потрясающий надрез на зеленой гамме. "Где же твои сестры?" - спросил я. Показались ее сестры, седые царевны морские. Меньшая сразу же стала позади, тогда как старшая выступила вперед (маленькая перестройка). "Уста", - сказала она, ее так звали. Я глянул на нее, это были не только уста всех сестер, это была еще и великая услада для всякого, кого лобзали они. Затем вышла другая и произнесла: "Ухо", - ее так звали, и, повернув голову боком, раздвинула обеими руками пряди, чтобы показать мне свою ушную раковинку. Пока я ее рассматривал, оттуда вылетел пузырек - маленькая жемчужинка - и стремительно унесся наверх. Я так и не понял, что это, оплошность или, напротив того, демонстрация какого-то неизвестного мне достоинства, по лицам же остальных сестер, как и по ее собственному, догадаться ни о чем нельзя было. Третья сестра приблизилась ко мне и назвала себя: "Вавилонский Царь", - и в самом деле она вся сверкала золотом. Когда стояла поодаль среди сестер, золото ее отливало зеленым, а как вышла да стала близко - диван в ней отразился, и сделалась она… малиновая! Четвертая назвала себя: "Услада", - и губами сделала такой знак, чтобы привлечь к ним особое мое внимание. И я понял, что она похожа на Уста, старшую седую царевну, которая тоже была усладой - по губам. Пятая и шестая сестры вышли и поклонились почти одновременно: "Утро, Завтрак", - этим дали они понять, что не сами по себе привлекательны, но именно союзом своим. Что завтрак без утра? А что утро без завтрака? Седьмая, меньшая царевна, которой я если не всем обязан, то которая, во всяком случае, меня привела как-никак, - седьмая, совсем юная царевна осталась. Она робко сказала о себе: "Брови", - и засмущалась. А меня, если хотите знать, она умилила этим, как ни одна из сестер. "Так если я жених, - подумал я, вспомнив ее слова, - то я могу их всех расцеловать". И я спросил: "Я жених?" Но вместо ответа они повернулись ко мне спинами - церемония приветствия еще не была завершена - и показали свои седые, до самых пят, волосы. Только после этого Уста произнесла: "Конечно, ты наш жених. Сейчас свадьбу сыграем". - "И пир закатим горой?" - "Уже закатываем". Сестры уселись по обе стороны от меня на малиновом диване. По правую руку сидели: Уста, Услада (по-моему, ее любимица) и Брови (тоже любимица, да и как можно ее не любить), по левую руку - Ухо, Вавилонский Царь и Утро с Завтраком - щека к щеке. "Чего желает душа твоя, Григорий, на этом столе, укажи". Я встал, хочу руку протянуть и не могу, так растерялся. Все такое необыкновенное, и до всего охота разом. "А ты спокойно, спокойно, - подбадривает Уста, седая царевна морская, - вот этого попробуй для затравочки". Она указала на небольшую раковинку поблизости - из крохотулек, в которой покоился конек. Я потянулся было за коньком, но она сказала: "Садись". И три раза хлопнула в ладоши: "Конек, жених Григорий тебя хочет, яви Григорию свое искусство". И конек выплыл из своей крохотульки, приблизился ко мне (я же говорил, что все было живое) и, отвесив поклон, как вундеркинд, тоненько запел:
Как больно смолоду быть слабым,
Как больно в старость быть щенком,
Но ничего, смириться надо,
Раз родился морским коньком.
- А теперь рекомендую отведать настоящего каспийского осетра, - сказала седая царевна, словно конька я уже съел, хотя малютка преспокойно лег в свою раковинку. - Осетр голубой, раз, два, три (последовали три хлопка), исполни нам свои куплеты.
С огромной, наверное метров пятнадцати диаметром, раковины поднялся могучий осетр - брюхо бледное, спина темная - и завыл над нашими головами, словно характерный бас в оперетте Гулак-Артемовского, любимца Глинки:
Раз пришел я домой - вижу дома пять галош.
Что за черт, что за черт, почему вдруг пять галош?
Было б шесть - тогда понятно, гости, стало быть, пришли.
Было б две - понятно тоже, позабыл свои надеть.
Но вот пять, но вот пять, почему вдруг пять галош?
Семь царевен смеялись до упаду, а тем временем балагур-осетр возвратился на прежнее место. Я смеялся тоже, однако…
- Ну-ка, побалуемся растительным чем! - воскликнула царевна. - Верно, женишок?
Она старшая, проще на все смотрела и вела себя не как невеста, а как теща, а точней, как тесть. "Пускай растительное, - решил я, - но хоть что-нибудь".
- Эй! Морской стручок!
- Морской стручок, морской стручок! - завизжали остальные царевны радостно.
Появился морской стручок с какой-то очередной порцией глупости:
Э-э ау-ау-ау,
На просторах в старину
Бегали зулусы,
У всех косы русы.
- Спасибо тебе, стручок.
"Спасибо тебе, морская царевна, - мысленно передразнил я, - за сытный обед", - и попытался ухватить морского стручка, но что тут поднялось.
- Жених Григорий! Жених Григорий! - набросились на меня все семь. - Что ты!