- Если б я писал книгу для детей под названием "Честное зерцало", - сказал Нолик - то первый пункт гласил бы: "Детина, изыди".
- Да, - горячо поддержал Кварц. Кто-кто, а уж он-то знал, какая это досадная помеха - дети. - У ребенка должен выработаться условный рефлекс: собрались взрослые - марш к себе.
- А вы еще и физиолог, Кава. Не ожидал.
Кварц был польщен.
- Ну, а что… в самом деле… вот мой парень - воспитан же.
Стали хвалить Пашкино воспитание, всячески подчеркивая в этом заслугу матери. Геня снисходительно кивала, она мнила себя докой по части воспитания детей, в особенности полового, которому придавала особое значение. Здесь у нее имелись разные теории. В частности, считая необходимым приучать сына к виду тела, она ходила по квартире голая.
Только упала под стол вилка, как в дверь не преминули постучать - по-свойски, по-коммунальному.
- Воткнитесь! - зычно крикнул Шварц - по обыкновению, дверь была не заперта (коль Исраэль - хаверим).
Соседка зашла вернуть "милиционера с ВДНХ" - красно-синий жестяной параллелепипед. "Куда поставить?" Что обычно выражают лица попавших в атмосферу чужого веселья - то и выражало ее лицо: смесь брезгливости, превосходства и некоторой зависти. На неуверенное "может, посидишь?" ответила: "Как-нибудь в другой раз".
С ее уходом комплименты по адресу Гени продолжились. "Мать года", "Макаренко в колготках", "Геня гений". Лиля брякнула ни к селу ни к городу: "Не та мать, что родила, а та, что воспитала".
Нолик взял ее руку в свою:
- Умница, - и гладя ее руку, пропел Борису: - Как бык шестикрылый и грозный, мне снится соперник счастливый.
- Пение есть облагороженная рвота, - сказал Борис. Это были его последние слова. В следующую секунду он повалился на Лилю, которая завизжала. Хромолитография: "Девушка и мышь". Затем оба рухнули на пол. Хромолитография: "Падшие создания".
- Ююууум!.. - просигналила Геня, всем видом своим, поджатыми губами и заведенными к потолку глазами говоря: этого еще не хватало. Кварц ограничился кратким "опс!". Нолик сохранял ковбойскую невозмутимость:
- На вас, Иланочка, кажется, что-то упало?
Лилю из-под Бориса вызволяли: плита, настоящая плита. Сколько раз Бориса отваливали, столько раз он возвращался в прежнюю свою позицию.
- М-да, наш девиз - упругая пассивность, - заметил на это Нолик.
- Кавка, - сказала Геня тихо, - его надо в Пашкину комнату. (Можно сказать, все шло по плану.)
Без лишних слов Кварц подмел своим однополчанином пол: он был в ярости. "Сейка" на запястье показывала половину шестого, тремпистка, похоже, накрылась плащом - но нам его не жалко, ей-Богу, не жалко. Нам жалко Лилю: перепугалась, сломала ноготь, поехал чулок - до сего дня ни разу не надёванная пара. А прическа… Чем она краше и мудреней, а уж Лиля постаралась, тем неприглядней бывают последствия природных катастроф, от которых застрахованы разве что бритоголовые леди из Меа Шеарим. На Лилином месте другая давно бы уже разревелась с досады, наша же мужественная девушка только тяжело вздохнула - и направилась в ванную.
В ее отсутствие Геня, отвечая на нескромный Ноликов вопрос, вполголоса поведала печальную историю совращения Лили банковским клерком:
- Для него это был потом такой стыд, такой стыд… Неудивительно, что он сам же стал вставлять ей палки в колеса. И ведь хорошая неглупая девочка, - прибавила Геня самодовольно. - Умнее многих мужиков.
- В отличие от тех, кого вы называете мужиками, она не может себе позволить быть глупой.
Если бы Геня держала в руках сложенный веер, она бы игриво шлепнула им Нолика. Но у нее в руках была вилка, на которую она не менее игриво накалывала тончайшие мясные волоконца и вермишелевых червячков, то там, то сям поналипших к донышкам тарелок. "Все было выпито и съето" - мнимая цитата, - кроме десерта.
В продолжение сказанного Нолик пустился в рассуждения о женщинах с физическим изъяном:
- Некоторые считают, что уродливые и калеки доступнее, рады всякому, кто их поманит. Глубоко ошибочный взгляд. Они страшно недоверчивы, во всяком случае, по сравнению с теми женщинами, для которых мужская любовь, как ежедневный утренний душ… - Это была колкость, но особого рода, когда и не ответишь-то. По некоторым признакам и на исторической родине Геня держалась правил гигиены, что приняты на родине слонов.
Воспламененный своими пылкими филиппиками по адресу тех, кто под покровом темноты пристает к хроменьким и обваренным, Нолик разразился горячим панегириком самому себе. (Панегирик, воспламеняющийся от филиппик. Мы сознательно устроили очную ставку этой паре иностранцев, столько лет безнаказанно морочивших нас своим появлением в совершенно противоположных контекстах. Так одного и того же человека попеременно видишь то за рулем восемнадцатого автобуса, то продающим халву на рынке. Прикажете предположить, что "он" - это попросту двое близнецов?)
- Я бы никогда не позволил сатиру в себе восторжествовать. Я бы никогда не позволил отвлеченной чувственности предварить чувство, внушаемое конкретной женщиной. Поэтому я всегда бросался на приступ таких илионов, несокрушимость которых общеизвестна. И всегда дерзко карабкался по их стенам, причем еще не случалось такого, чтобы дерзость моя не была вознаграждена.
- "Я всегда, я никогда", вы что, абсолют? По-моему, вы уже заговариваетесь, - грубо оборвала Нолика Геня. Он стал ее раздражать - после того, как упомянул про утренний душ. - Что он там нес (подразумевался Борис), что его сейчас вырвет?
- Глубокочтимая Евгения Батьковна, прежде всего я не заговариваюсь, а заговариваю вас, а это, как говорят в Одессе - а я, да будет вам известно, рожден в Одессе, - две большие разницы. Что касается господина Бориса, вашего гостя, то ковров ваших он пятнать вроде бы не собирался. Господин Борис сказал только, что мое пение есть облагороженная рвота.
У Гени оборвалось сердце. Все. Нолик оскорбился. Нолик сейчас уйдет и больше никогда не придет. Кончилась дружба со знаменитым бардом Арнольдом Вайсом.
- Ах, какой дурной, Боже, какой дурной! Это же надо такое сказать! Да сам он рвота… Вы, конечно же, не обиделись на этот фрукт…
- На фрукт - нет.
- Ну так в чем же дело, откуда эта мрачность? Вспомните, машер, о своей гитаре да спойте. - Душевно наморща нос и тряхнув волосами. - Спойте, машер! Вы и песня неразлучны, как Ром и Ремул.
- А это еще что за звери такие?
- Ром и Ре мул, Но-о-лик…
- Ром и Ремул, - проворчал Нолик, - Ланин и Стелин.
- Нолик… Вы. Меня. Разыгрываете!
- Розыгрыш кубка. Ладно, так уж и быть, спою.
Здесь надо открыть один маленький секрет: Нолику гораздо больше хотелось петь, нежели Гене слушать. И так бывало всегда. В гостях Нолик с нетерпением искал случая уступить настойчивым просьбам своих почитательниц и что-нибудь для них исполнить.
- Ну, где же публика? Кого прикажете восхищать?
Геня пошла звать Лилю. Лиля, уже причесанная, сидела в Пашкиной комнате. Можно предположить, что она считала своим долгом быть подле Бориса. Последний, в беспорядке сваленный Кварцем на диван - руки, ноги вперемешку, - был теперь аккуратно сложен. Голова покоилась на плюшевом медвежонке, бледный шарик пупка, нескромно открывшийся, исчез под пупком с глянцевой обложки "Плейбоя", заменившего отсутствующий плед.
- Ну, мать… Ну что же ты здесь сидишь-то? Нолик сейчас петь будет.
Лиля была уведена.
Нолик разъял футляр на две восьмерки и извлек оттуда свою подругу семиструнную, со сливочными деками и поджаристыми густо-коричневыми обечайками; установил складной игрушечный стульчик, на который поставил левую ногу в черном начищенном полуботинке. Девочки сели рядом и приготовились слушать. Нолик покосился на Кварца: тот вновь прилип к окну, рассредоточенно глядя на светящуюся сетку огоньков вдали, где-то там напрасно ожидало его родственное тело. Нолик дважды ударил по струнам, резко и призывно, но попытка эта, завербовать себе еще одного слушателя, успехом не увенчалась. Кварц даже не шелохнулся.
На артистическую манеру Нолика, однако, не могла повлиять численность аудитории. Он, подобно картине, сработанной широкими мазками в расчете на десятки кубометров пространства, и в крошечном помещении оставался неизменен.
- Нет, я знаю, что спою. А все же каковы желания почтеннейшей публики?
- Пожалуйста, исполните нам "Круглый гроб", - попросила Геня.
- Так, "Круглый гроб"… Вам хочется слабейшую из моих слабостей. Но нет! Достаточно я уже тешил толпу, достаточно потакал своим слабостям и ее невежеству - пардон, мадам, я не о вас, да-да, вы, в третьем ряду. Теперь все кончено. Отныне поэт сам избирает предметы для своих песен, толпа не имеет права распоряжаться его вдохновением.
- Ляма? - капризно спросила Геня, до ушей растягивая рот: "маленькая елда". Но Нолик уже перебирал струны. То, что он говорил, представляло собою мелодекламационное вступление.