"Что-то братья-армяне раскричались, - сказал Сергей, вернувшись однажды с партсобрания (он состоял на партучете в обществе "Знание", где числился внештатным лектором). - В Степанакерте митингуют, - сказал он, - требуют передачи Нагорного Карабаха Армении". Я и раньше не раз слышала о недовольстве армянского населения Карабаха. "Так, может, надо удовлетворить их требование?" - "Да ты что? - уставился на меня Сергей поверх очков. - Как можно? Это же азербайджанская территория. Если начать перекраивать территории, это знаешь, что может повлечь…" - "Наверное, ты прав", - сказала я.
Меня в ту пору больше всего волновала сыпь на Олежкином тельце. Я созвонилась с Володей, сыном Котика Авакова и Эльмиры - он был хорошим врачом, - и привезла Олежку к нему в больницу. Он осмотрел, выписал мазь, похвалил Олежкино развитие, а потом вдруг спросил: "А что ваши дети, тетя Юля, не думают уезжать из Баку?" Я уставилась на его смуглое, как у Котика, удлиненное лицо с черными усиками. "Да ты что, Вовик? Зачем им уезжать?" - "Ну да, им можно и остаться", - непонятно сказал он и поспешил проститься.
"Раскричались братья-армяне"… Если б только митинговые страсти! Но в феврале 88-го пролилась кровь: произошла стычка армян и азербайджанцев в карабахском поселке Аскеран, в драке были убиты два азербайджанца. А 28 февраля - Сумгаит…
Я ушам не поверила, когда услыхала страшную весть о погроме. Глазам не хотела верить, когда прочла в газетах. Убийства, резня, изнасилования… Как в пятом году… и в восемнадцатом… И это - на семьдесят первом году советской власти…
Это было свыше моего понимания. И уж тем более не понимала я, почему бездействовала милиция, почему не объявлено во всеуслышание, что погромщики будут, все до одного, сурово наказаны, почему в Баку не вывешены траурные флаги в знак скорби и сочувствия к пострадавшим…
Почему, почему, почему…
А когда в Баку начался нескончаемый митинг на площади Ленина и появился портрет Исмайлова - одного из трех осужденных сумгаитских погромщиков, - да, когда подняли над трибуной его портрет и мелькнуло зеленое знамя ислама, вот тогда Нина с Павликом заявили нам: надо уезжать. "Куда уезжать?!" - "Все равно куда". - "Да ведь вас никто не трогает, - говорили мы с Сергеем. - Вы же не армяне". - "Сегодня выгоняют из Баку армян, - ответила Нина, - а завтра возьмутся за евреев, за русских". - "Этого не будет", - убежденно говорил Сергей. "А того, что бьют армян, разве недостаточно, чтобы понять, что в Баку теперь жить невозможно?" - раздавался тихий голос Павлика. "А кто начал? - хмурился Сергей. - Армяне стали выгонять азербайджанцев с армянской территории. Они первые начали". - "Мы не хотим, чтоб нас втянули в гражданскую войну. Мы уедем". - "Да куда вы уедете? - сказала я с неясным ощущением разверзающейся под ногами пропасти. - Где вам дадут квартиру? Где пропишут?" - "Нигде, - кивнула Нина. - Поэтому мы решили за границу. Павлик еврей, ему разрешат выезд в Израиль". Вот тут-то у нас с Сергеем, что называется, отвисла челюсть. "Вы это серьезно?" - спросил он. "Такими вещами, папа, не шутят". - "Вот именно, - сказал Сергей. - Не шутят такими вещами. Если вы уедете за рубеж, - добавил совсем тихо, - то… то знайте, вы перечеркнете всю мою жизнь".
Между тем Олежка пририсовал к пушке вылетевший снаряд.
- Баба, - теребит он меня, - смотри, пушка стреляет в пиратов!
- Да-да, - бормочу. - Пушка стреляет…
Телефонный звонок. Я спохватываюсь, что не позвонила Сергею, он же моего звонка ожидал…
- Юля, почему ты не звонишь? - слышу его недовольный голос.
- Извини, Сережа, еще не успела. Нина торопилась, и я…
- Уже полчаса звоню, у тебя занято и занято.
- Ну, значит, соседи трепались.
У ребят общая линия с соседями - блокиратор.
- Как ты доехала?
- Нормально доехала. Все спокойно.
Все спокойно. Все спокойно - кроме того, что ведь я не смогу - не смогу, не смогу - жить без Олежки…
- Не забудь сварить себе геркулес, - говорю я и кладу трубку.
Глава пятая
Балтика. 1941 год
Мальчишки рвались в авиацию, рвался и Сергей Беспалов. Такое стояло время.
В конце лета 1936 года он оказался в Борисоглебске, тихом городке в Воронежской области, и подал бумаги в тамошнюю авиашколу. Очень надеялся на путевку, выданную Серпуховским окружкомом комсомола. Однако не помогла путевка. На приемной комиссии Сергею было объявлено, что по социальному происхождению он не может быть зачислен в училище.
Что ж, дело понятное. В летчики не каждому можно. Комиссия имела право на жесткий классовый отбор.
- Само собой, - подтвердил Марлен Глухов его мысли. - Не в землекопы же набирают. Но ты не тушуйся, Серега. Попрошу отца. Может, он замолвит за тебя слово.
Марлена-то, белобрысого шустрого паренька, с которым Сергей в те дни сдружился, в авиашколу приняли без всяких: его отец, красный командир, занимал в Воронеже крупную военную должность. Все основания имел Марлен гордиться отцом. Николай Ильич Глухов на германскую войну ушел мальчишкой-прапорщиком, был изранен шрапнелью, рублен саблей, награжден за храбрость Георгиевским крестом, выучился на летчика, был сбит, угодил к немцам в плен, в восемнадцатом году выпущен. То была одна из полуфантастических биографий русских людей переломного времени. В Гражданскую Глухов, неугомонный вояка, стал одним из организаторов красного воздушного флота. Войну окончил начдивом, учился в академии, потом его направили в авиационную промышленность.
Таким отцом - отчего ж не гордиться…
Сергею самолюбие не позволило вернуться в Серпухов. Он остался в Борисоглебске, поступил на вагоноремонтный завод, жил в общежитии. Надо рабочий стаж набирать, другого не было пути перечеркнуть в анкете плохое соцпроисхождение.
Опять стал он заметки пописывать в городскую газету, и, между прочим, произошли на этой почве неприятности. Имелись в общежитии малосознательные рабочие - как конец шестидневки, так пьяные скандалы, мат-перемат. Сергей возьми да и напиши заметку под названием "За здоровый быт". Бичующие строки кому-то сильно не понравились. В дальнем углу вагона Сергей привинчивал кронштейн для багажной полки, место было неудобное, шуруп шел трудно. Кто-то из бригады ходил по проходу, Сергей слышал за спиной голоса, а потом стихло все. Очнулся он в заводской санчасти от резкого запаха - нашатырь к носу поднесли. Жутко болела забинтованная голова. Так и не дознались, кто ударил его сзади кастетом. Можно сказать, повезло Сергею - не раскроили череп напрочь, как когда-то брату Васе. Только рубец на голове остался.
А шестого ноября вдруг заявился курсант авиашколы Марлен Глухов. Давно не появлялся, занятия у них шли плотно, - а тут:
- Серега! У меня увольнение на праздники. Завтра утром едем в Воронеж!
Выехали ранним поездом, еще до света. В Воронеже Глуховы занимали огромную квартиру на Авиационной улице (всюду авиация - такая желанная и пока недосягаемая). Там у Марлена была собственная комната - большая редкость в то время. Родителей дома не оказалось. Марлен отворил дверь своим ключом, ввел Сережу в свою комнату и, как только побросали вещички, сразу затеял бороться. У него после самолетов самым любимым занятием была французская борьба. Пыхтя, гнули и ворочали друг друга, и уже Сергей почти прижал верткого жилистого Марлена лопатками к ковру, как вдруг со стуком распахнулась дверь и в комнату вошел рослый военный человек. У Глухова-старшего был бритый синеватый череп, лицо, изуродованное неприятно розовым шрамом от скулы к подбородку, начищенные скрипучие сапоги и ромбы комкора на голубых петлицах.
- Ну и кто кого? - спросил комкор с начальственной хрипотцой.
Потом сидели за большим столом. (Все в этой квартире было крупное, основательное, дубовое.) Мама Марлена, голубоглазая блондинка, быстрая в движениях, как и ее сын, рассказывала о сегодняшней демонстрации, как она шла в заводской колонне под фанерным макетом самолета. Сергею, не избалованному антрекотами с жареной картошкой, очень запомнился этот обильный обед. Комкор ел молча. Насытившись, вытащил из просторных галифе коробку "Казбека", предложил юношам и закурил сам. Прищурил на Сергея холодные глаза, спросил:
- Так это тебя не приняли из-за поповского происхождения?
- Да…
- Надо было получше выбирать родителей, - усмехнулся Николай Ильич, дымя папиросой. - А щуки в Вороне водятся?
- Не знаю, - сказал Сергей, - я не ловил.
Он, и верно, не знал, какая рыба в речке, протекающей через Борисоглебск.
- Надо ловить. Щук надо ловить непременно. А не то они тебя ущучат, - пошутил комкор, поднимаясь и расправляя ладонями гимнастерку под ремнем.
Так произошло знакомство Сергея с Глуховым-старшим. Он и впоследствии бывал в этом доме, приезжал с Марленом. Объедался после тощих пожарских котлет, которые неизвестно из чего делали в заводской столовке. Николай Ильич, приехав поздним вечером с работы, заходил к сыну в комнату, покуривал, расспрашивал о курсантских делах, а Сергея - об его текущей жизни. Однажды сказал, что виделся на областном партактиве с начальником Борисоглебской авиашколы и, между прочим, замолвил словечко за Сергея - чтоб не чинили ему препятствий при очередном наборе.
- Спасибо, Николай Ильич, - обрадовался Сергей. - Огромное вам спасибо…
- Ладно, ладно, - прервал комкор поток благодарности. - Ты вот поймай мне в Вороне щуку покрупнее.
Жарким августовским днем Марлен разыскал Сергея на заводском дворе возле пригнанного на ремонт товарняка. Сергей поразился: глаза у Марлена, голубые, материнские, обычно выражавшие победоносную уверенность в правильном ходе жизни, сегодня были пустые, как бы незрячие.
- Еду домой, - сказал он. - Прощай, Серега.
- У тебя ж летная практика…