* * *
Никита сидел и слушал, а Симона сбивчиво, перескакивая с мысли на мысль, вдаваясь в ненужные подробности, изливала ему душу.
– И меня не оставляет чувство, что это я виновата во всем, что случилось с Гретой. Да, я виновата, потому что… Понимаешь, мы часто ссорились, вернее спорили по разным поводам. И часто говорили друг другу обидные вещи. Я обижала ее, а она меня. И когда мы были детьми, было то же самое. Но наказывали всегда меня. Хотя это было очень несправедливо. Но дело не в этом. Иногда она мне говорила такое… ужасное, очень плохое… а я не могла ответить, потому что это было бы еще хуже, чем то, что она сказала. И я молчала, а получалось, что мне нечего сказать. А на самом деле я просто… Ну, конечно, я тоже ей кое-что говорила… специально, чтоб ее уязвить. Но сначала не поэтому, а потому что я действительно считала, что она… ну, неправа. Я ведь старше… А она злилась и вскипала. И говорила, что я не могу ее понять, потому что я никогда не испытывала никаких чувств… Но неважно, не в этом дело. Понимаешь, накануне вечером, мы с ней тоже… у нас был разговор… сначала все было спокойно, а потом… Слово за слово…Получилась крупная ссора. Она мне сказала опять… не буду повторять, но очень обидные вещи. А я не стерпела… и ответила. И это тоже были очень обидные вещи. Для нее. Но она не ожидала, что я буду защищаться. Вообще, что я могу защищаться. И очень обиделась. Потому что не привыкла терпеть. А я привыкла. Но не смогла стерпеть. Понимаешь, не смогла. И вот теперь, я казню себя, что из-за моих слов у нее случился инфаркт. И я пытаюсь себе сказать, что я не хотела этого. Но все равно я виновата. И я не знаю, что теперь делать… Мне очень тяжело…
Никита слушал ее и думал: "Зачем она меня позвала? Просто рассказать все это? Но для чего? И почему именно меня?"
Когда Симона замолчала, он осторожно спросил:
– Симона Вольдемаровна, чем я могу помочь? Вы хотите, чтобы я… пошел к Грете и рассказал, что вы… волнуетесь, переживаете…
– Нет-нет, что ты! – испугалась Симона, – ни в коем случае! Не вздумай! То есть, ты можешь, конечно, ее навестить, когда врачи позволят, но не надо ничего ей говорить от моего имени. Нет, нет, нет! Ничего не надо говорить! Ты понял?
– Хорошо, хорошо, я не буду! Я понял. Но тогда…что я могу сделать? Я могу как-то помочь?
Симона тяжело вздохнула.
– Никита, ты, наверно, сидишь и не понимаешь, зачем ты тут. Вот я тебя позвала, рассказываю все это. Тебе, мальчику. Молодому человеку. И правда, зачем? А ты можешь себе представить, что у меня нет никого, с кем я могла бы откровенно поговорить. Иногда ведь это нужно. А мне не с кем. Галя почти не приходит. Она меня осуждает. И я не уверена, что она бы все восприняла правильно. А ты…все-таки свой. Хоть сейчас ты у нас не бываешь, но … И кот у нас…общий, – с горечью улыбнулась Симона. – Вот и все. Никаких других причин.
– Знаете, Симона Вольдемаровна…как бы это выразить… все люди ссорятся, даже друзья, родители. И говорят друг другу всякое. И такие обиды наносят! А потом мирятся, в конце концов. А если кто-то проглатывает обиду, то это хуже. Это длится, длится… и все равно потом он ответит, только еще больнее. Я по себе знаю. В детстве пару раз стерпел. А теперь – нет. В общем… вы знаете, я очень… Грета замечательная… но вы не должны себя винить. Вы не виноваты.
Что-о-о?! Неужели он это сказал?
– Никита! Ты действительно так думаешь?
– Я действительно так думаю. Вы же не хотели… Так сложилось. Несчастный случай.
Если б он знал… Но он не узнает. Да, это несчастный случай.
– Никита… Ты даже не представляешь… Спасибо тебе.
Никита не нашел, что ответить.
– Давай попьем чаю, и ты пойдешь!
– Вообще-то…
– Ты торопишься? Я тебя задержала!
– Не-ет, что вы! Я…
– Ладно, Никита. Иди. В следующий раз накормлю тебя вкусно.
В коридоре Никита поднял с пола листок бумаги.
– Симона Вольдемаровна! Какой-то очередной счет за газ!
Симона сняла очки и развернула листок.
– Почти угадал. Очередной счет за телефон… В чем дело, Никита? Почему ты так смотришь?
– Симона Вольдемаровна, у вас…зеленые глаза!
* * *
Поход в больницу оказался неудачным. Никита вообще-то не собирался навещать Грету в больнице, но Симона сообщила, что посещения разрешены, и не пойти уже было неудобно. Поднявшись на пятый этаж в отделение кардиологии, Никита вспомнил, что не спросил у Симоны номер палаты. Он неуверенно шел по длинному коридору, по которому прохаживались женщины в домашних халатах и мужчины в спортивных костюмах. Туда-сюда с деловым видом сновали медсестры. На него никто не обращал внимания. Где же Грета? Спрашивать у сестер ему не хотелось, а заглядывать в каждую палату… Мимо него провезли каталку, он успел заметить бледную руку, вытянутую вдоль тела, в изгибе локтя была прибинтована трубка капельницы, которую держала вторая сестра. Лица больной Никита не разглядел, лишь мелькнули светлые волосы… Это – Грета? Никита, конечно, знал, что у нее инфаркт – разрыв сердца. Но он не ожидал, что Грета может так выглядеть. Он вообще никогда не задумывался о том, как человек выглядит в больнице, во время тяжелой болезни. Мысль о том, что на каталке была Гретаа, вызвала у него ощущение болезненной брезгливости, которая сразу отозвалась слабостью в коленях. От диафрагмы к гортани поползла муть, ладони и ступни стали влажными и закоченели. Никита, не дожидаясь лифта, вышел на лестницу и, держась за перила, стал спускаться вниз. На улице он долго медленным шагом брел к метро, стараясь привести себя в норму. Он не был готов поменять романтико-эротический образ Греты, который по-прежнему занимал свое место в его любовной летописи, на видение слабой дрябловатой руки, в широкой не по размеру пройме больничной ситцевой рубашки.
* * *
Галя вошла в гостиную и от удивления открыла рот.
– Никита?! Что ты тут делаешь?
– Вообще, это не самый вежливый вид приветствия, – суховато ответила Симона.
– Нет, Никит, я очень рада тебя видеть, но это как-то неожиданно.
Никита встал из-за стола навстречу Гале, которая подошла и чмокнула его в щеку.
Меня не поцеловала, отметила Симона.
– Я зашел рассказать Симоне Вольдемаровне… я был в больнице…
– Ты? Каким образом? Когда?
– Я сказала Никите, что Грету перевели из реанимации в палату и что ее разрешили навещать.
– Понятно. И? Ты ее видел?
– Видел. Только она об этом не знает.
– Ты, что, в замочную скважину подглядывал? Или на дерево залез?
– Галя! Почему ты так разговариваешь с Никитой?
– Мам, подожди, пожалуйста. Я нормально разговариваю. Никит, а почему ты со мной не связался? Я, в отличие от мамы, бываю у Греты почти каждый день.
– А почему он должен связываться с тобой? Ты даешь визы на посещение Греты?
– Я не даю визы, но я знаю, когда и кому можно ее посещать. Например, всем своим поклонникам она категорически запретила приходить, потому что не хочет показываться перед ними не в лучшей форме. Некоторых женщин она тоже не желает видеть, чтоб не радовались.
Симона побледнела.
– Ты кого имеешь в виду?
– Ну, разных там сотрудниц…Так как же ты ее видел, что она об этом не знает?
– Понимаешь, я был в коридоре. А ее в это время провезли на каталке. С капельницей.
– Да? Когда это было?
– Сегодня около пяти, может чуть позже.
– Никитушка, друг мой! Или ты там не был, или ты ошибся.
– Ну как это не был! Я был!
– Никит, я в это время сидела у Греты, и мы разговаривали. Ни на какой каталке ее не возили. Если б ты заглянул в палату…
– А я не знал, в какой она.
– А если б ты позвонил мне…
– Галя! Оставь Никиту в покое! И меня тоже! Мы ничего плохого не имели в виду. Я не думала, что Грета никого не хочет видеть. Хотя зная Грету, можно было это предположить.
– Вот именно!
– Ну, пожалуйста, не ссорьтесь, все получилось удачно! – примирительно сказал Никита. Он был откровенно рад, что женщина с капельницей оказалась не Гретой.
– Да, Никит, действительно удачно. Ты не обижайся, ладно? И не приходи больше. Пока что.
– Хорошо, я понял. Не приду! Но ты передай ей большой привет, скажи, что мы с Симоной Вольдемаровной сидим тут, переживаем за нее. Пусть скорей приходит в форму!
38
Никита стал снова бывать в Ларчиковом переулке. Симона всегда угощала его чем-нибудь вкусным. Они сидели в гостиной, Симона рассказывала Никите случаи из своей редакторской практики, кое-что из истории их семьи. Осторожно спрашивала у Никиты про его родителей, про его планы на жизнь. Если он задерживался, она нервничала – а вдруг он не придет? Почему? Что случилось? Стояла у окна и высматривала его. Волновалась, не замерз ли он, не устал ли. Ожидание Никиты стало для Симоны важным делом в последние месяцы. К его приходу она старалась хорошо выглядеть, быть веселой – чего с ней не было, по крайней мере, последние пять лет. Она любила вспоминать, как он сказал "у вас зеленые глаза". В тот день перед сном она увидела себя в зеркале ванной и только тогда поняла, почему он вдруг это сказал – дело в карандаше! От подводки глаза казались ярче! Перед следующим приходом Никиты Симона долго колебалась, а затем решительно вошла в комнату Греты и взяла коричневый карандаш. Да, у меня зеленые глаза! Потом этот карандаш перекочевал в ванную в стаканчик с ее зубной щеткой. Она стала чаще улыбаться, а иногда даже смеяться. Ей пришло в голову, что у нее приятный смех. Она представляла, как Никита ей говорит "Симона Вольдемаровна, у вас приятный смех".