Валерий МИТРОХИН
АФОРИСТ
Роман
Благими намерениями выстлана эта дорога.
"Дама червей" за всю жизнь ни разу не вышла замуж. Но, как все здоровые женщины, рожала. Можно было бы подумать, что к ней захаживал какой–нибудь инкогнито. А может, и не один. Однако ни разу за все годы ничего подобного замечено не было. Просто она полюбила невидимку и прожила с ним всю свою родимую жизнь. Автор.
Роман об этой даме я сочинял два месяца. Он стал бестселлером.
Теперь вот - "Афорист". Пишу его в течение двух жизней, а конца не видно.
И всё–таки эта работа много лучше, нежели редактирование. Чужие тексты править - словно гнутые гвозди ровнять. Как ни осторожничай, а пальцам больно. Автор.
Ассоциативный ряд:
Править бал. Править народом. Правёж.
У лика - улика. На лица молиться.
Жизнь быстра, как пуля. Не жаль, что прошла мимо.
Цикадия - то самое место, где некогда жили три ведьмы, три прорицательницы–мойры, бравшие за свои пророчества человечиной.
Анчоус - так называется деревня, куда ведут все дороги Цикадии. А почему бы и нет? Есть ведь посёлок Судак, порт Осетровый или городишко Кальмар!
В Анчоусе мы и собрались в конце тысячелетия. Во дворике над морем развели огонь и варим уху. Из кефали, чудом попавшейся на крючок спиннинга. Из молодой картошки, которую даже ошкурить не пришлось, и других овощей - тугих, жестких и сочных. Эти оранжевые, полные юных фасолин стручки, головки ещё не успевшего набрать горечи чеснока, вышибающего слезу суходольного лука, крошечные фаллической формы патиссоны и прочая всячина, без которой уха не уха, а рыба никогда не отдаст бульону того самого аромата, от которого слегка покруживается голова.
В скалах побережья кишмя кишат ящерицы. Особенно красивы золотистые и, пожалуй, фиолетовые. Попадаются зеленые (малахитовые), серебристо–серые и даже розовые. Последних почему–то называют лесбиянками.
Вдоль моря ходят индюки, важные и устрашающе похожие на орлов–стервятников.
Женщины - с большими бёдрами, длинноногие - стояли и сидели, лежали, выпятив солнцу кто грудь, кто пах. Промеж них сновали нагие, как херувимчики, ребятишки. Тут же сверкали ягодицами голые мужики. Смотреть на последних было неловко; но как было не стыдно им самим?! Особенно тем из них, кому нечем было гордиться: так, что–то мелкое в сморщенном мешочке. Быть может, не стеснялись они своего убожества только потому, что такими же ценностями обладало большинство из них?
- А чего комплексовать? Геракл, какой гигант, а предмет преткновения у него был весьма скромных размеров.
- Так лишь кажется. Среди груды титанических мышц, какой угодно большой смотрится скромнягой.
Шли берегом: то обжигая стопы раскалённым песком, то охлаждая их в малосолёной воде залива. Казалось, не прибой шипит, а обожжённые ноги.
Боги, если они не настоящие, исчезнут. А звезды, которым дали их имена, останутся. Автор.
Ночью на пляже:
- А теперь держи меня крепко, я полетела.
Свадебное платье лежало белой невесомой грудой, словно сброшенные крылья.
- Мы вернулись домой, приятель! - Муст широким жестом осенил улицу, посреди которой горел большой костёр.
- Поздравляю! - ответил Пиза. - А что это за огонь?
- Празднуем. В этом пламени мы сжигаем все наши чемоданы.
- Зачем же добро губить?
- Обычай. Чтобы избавить себя от искушения куда–нибудь уехать отсюда.
- Сжигаете мосты?
- Чемоданы. Привыкайте. Мы народ особый, в нас всё незаемное. Всё по–своему. Не мосты, а чемоданы. А вообще, заходи. Кумыс есть. Буза.
Приглашая, Муст был искренен. Но Пиза всё равно чувствовал себя не в своей тарелке.
- Спасибо. И я не с пустыми руками. У меня водочка.
- Нет! Нет! - замахал руками Муст. - Мы водку не пьём.
Пиза откупорил бутылку, подал Мусту.
Тот сразу же сделал несколько глотков из горла, словно и не было перед этим ни жестов, ни слов.
Бутылка вернулась. Пиза тоже выпил. Снова протянул Мусту. Но тот отстранился.
- Брезгуешь?
Муст не обиделся. Он был добродушен как никогда.
- Пей, не бойся! Водка мощный дезинфектор. К тому же зараза с пьяницей не целуется.
- Я не пьяница! - серьезно сказал Муст. - А не пью после тебя, потому что ты иноверец. Религия не разрешает.
- Да! Хлебнём мы с тобой когда–нибудь, - констатировал Пиза.
- Ладно! Чего откладывать, - переменил тон Муст. - Давай, - отхлебнул жадно, - пока никто не видит, возьму грех на душу.
И тут же захмелел.
- Это тебе не кумыс или буза! - ухмыльнулся Пиза.
- А ты что? - заплетаясь языком, начал Муст не своим голосом. - Ты, быть может, хочешь возвыситься надо мной? Нет, паря! Не выйдет у вас это больше никогда!
- Пожалуй, тебе хватит, - Пиза отнял бутылку.
- Так вот! Никогда. Никуда до конца своих дней я отсюда не поеду. - И он заорал: - С удовольствием буду сидеть дома!
- Не бузи! - рассмеялся Пиза.
- Слишком долго нас тут не было, чтобы снова куда–то, хоть ненадолго, отлучаться.
Самолёт похож на пулю, летящую издалека.
Это на нём как раз и возвращался Муравей Селиверстов.
Аэропорт. Радиоголос. Объявления. Духота. Суета, свойственная местам скопления людей. Гудеж.
Пассажирский самолёт с носа очень похож на дельфина: этакая морда с застывшей улыбкой.
Небо - ещё не Бог.
Небеса - уже не бесы.
Идущий на посадку самолет в какой–то миг своими формами (с выпущенным шасси) напомнил ту самую часть человеческого тела, которая отличает мужчину от женщины.
Трап. Топот. Восклицания. Повалила толпа. Разговоры.
На туго натянутых майках начертано: КОКА-КОЛА.
Губы покрашены в цвет, напоминающий лиловый налёт на плодах сливы изюм-Эрик.
- Как полёт, Мур?
- Долгий.
- Я рада, что ты доволен.
- С возрастом мне всё труднее угодить.
Холостые поцелуи.
- Ты очень хорошо выглядишь. А как твоё сокровище?
- Капризная малышка замучила мамочку. Ни дня, ни ночи покоя.
- А мой бутуз здоровый и весёлый мальчик. И выдумщик большой. Они снова подружатся.
- Это хорошо. Она мечтает о том, как будет играть с ним.
"Японская оптика - лучшая в мире!"
- Извини.
- За что?
- За опоздавший самолёт.
- А ты тут при чём?
- Ну, как же. Это наш самолёт. Нашей авиакомпании.
- Не знала, что ты работаешь в ней.
- Нет! Просто я привык чувствовать ответственность за всё, с чем имею дело.
Те же двое. Спустя полтора часа.
Сев позади него, прижавшись к нему грудью, Тама пропустила ноги у него под мышками. Она обнимала его шею руками так, что нежные ее локтевые сгибы касались его щёк и холодили уголки рта.
За окном раскачивались верхушки тополей. Зелёные маятники.
- Ну что, приземляемся?
- Выпускай шасси.
- Касание.
- Приехали.
- Тормозной парашют.
- Рулежка.
- Ты весь в шрамах.
- Это старые раны, дорогая.
- Я обожаю старое вино. За аромат. А ещё за то, что оно голову кружит с первого глотка. Я даже прощаю ему то, что оно горько, потому что напоминает сок любви.
Танец с зеркалом - народный танец аборигенцев. У Пизы он тоже исполняется - в модернизированном, разумеется, виде. Девушки показывают себя только через зеркало. Вот так, смотри!
Муравей Семиверстов все делал, громко дыша. Ходил. Пускал струю, совокуплялся. Именно за эту особенность Тама любила его. И радостно окликала Шумным.
Днем и ночью я думал о ней, даже когда изменял. Генри Миллер.
Из подслушанного:
- Сосновые шишечки щелкают, распускаясь, как цветы.
- Сексуально сказано.
- У тебя обувь убийцы.
- Такие мягкие подошвы и без каблуков носили наши предки, жившие в каменных дворцах. Да–да! Не все мы были дикими кочевниками.
- Меж нами есть что–то общее. Мне нужна узда, а тебе теннис.
- Цинично, но не сценично, чемпион.
- Ты так считаешь?
- Окончательно.
- Неужели я в тебе ошибся?
- Можешь не сомневаться.
- Интуиция моя молчит. А это значит, что она уже все сказала.
- А я слыхала, что молчание - знак согласия. Твоя интуиция согласна со мной.
- Вот именно. Я же и говорил, что между нами есть общее. Этим общим оказалось это согласие: между моей интуицией и тобой.
Английский матч - стрельба лежа.
Старый мед, расплавившийся в тепле, кусок серого черствого хлеба - вот и весь завтрак Чемпиона.
- Ты бы мог уехать отсюда навсегда?
- За кордон.
- Нельзя же провести всю жизнь в захолустье.
- Не знаю, не приходило в голову.
- И в сердце.
- А как же они?
- Кто это?
- Все, кто здесь живет. Как же они без меня?
- Никому ни до кого нет никакого дела.
- Ошибаешься. Мы все тут женаты на одной судьбе. Мы участвуем в одном промискуитете. То есть, повязаны одной кровью.
Ретроспектива.
Интерьерный портрет Муравья.
- Послушай, Чемпион! Перед тобой, - Муст широко улыбнулся, - твои поклонники. Мы обожаем метких стрелков.