Радиальное излучение разгоралось. Оно было и красивым, и страшным. Каждый из бесконечного множества постоянно меняющихся лучей переливался всеми цветами радуги. Цвета были смертельно холодными. Не дыша, Никита вбирал в себя эти странные, невиданные им доселе краски. Цвета переливались, меняя насыщенность, перетекая, сливаясь с другими, казалось бы, несочетаемыми, и каждое новое слияние вызывало у Никиты новый восторг. Переливающиеся круги стали постепенно отдаляться, пока у каждого из них не появился очень знакомый абрис, пока они не превратились в... глаза! Два лучистых круга были не чем иным, как роговицами гигантских глаз. Черные, бездонные зрачки жгли своей безжизненностью. Никита был ни жив, ни мертв. Ему казалось, что он сидит на носу некоего неземного чудища...
Постепенно глаза стали удаляться, открывая странный и неопределенный лик. Сначала это было едва заметное пятно все того же фосфорического свечения. Пятно постоянно меняло форму. Оно то расплывалось по всему пространству, насколько хватало угла зрения, то собиралось в пучок вокруг мертвых глаз, то вновь вытягивалось. Постепенно проступал силуэт, очертания которого напоминали то голову птицы со странным туловищем, то зверя с немыслимыми конечностями, а то человека, сидящего в царственной позе.
"Это сам Куль-отыр! - будто кто вложил в уши Никиты страшные слова. - Владыка Нижнего мира!"
Никита не дышал. Ему ужасно не хотелось верить в то, что он видел. Где-то на самом дне сознания шевелилось сомнение. "Это пыль, действие пыли, которая одурманила... напустила, спровоцировала это воображение!.." Голова кружилась. Тошнота подступила к самому горлу. Продолжая сомневаться в реальности виденного, Никита то закрывал глаза, то открывал - силуэт не исчезал. Мало того, справа и слева от распластавшегося силуэта стали появляться другие, менее заметные пятна, меняющие свои очертания. Вскоре над Никитой настоящим северным сиянием мерцало множество различных образов, которые то взмахивали крыльями, то вскидывали руками, лапами...
Пространство казалось невообразимо огромным. Это был целый мир. Подземный мир!
Вдруг тошнота стала проходить, голова свежеть. Появилась необыкновенная легкость, Никита перестал чувствовать тело, осталась лишь его неожиданно обнажившаяся суть. Никита увидел свои страхи и сомнения, неверие и фальшивость, за которыми он прятался. Он увидел себя рядом с Лерой, Анатолием, однокурсниками - все было как на ладони. Увидел, как он смешон и комичен, как весь пыжится, чтобы казаться умнее, интеллигентнее, сильнее и талантливее остальных. Стыд прожигал его насквозь. Вся жизнь Никиты вдруг предстала перед ним во всей своей красе с первого осмысленного поступка в глубоком детстве до вот этого самого момента. Было стыдно, что он мнил себя незаурядной личностью, героем и везунчиком... Ему было невыносимо видеть все это здесь, в кромешной темноте, среди странных фантастических силуэтов, смотрящих на него как на подсудимого. Но теперь он не мог шевельнуться. Ноги вросли в твердую каменную почву и стали с ней одним целым. И чем больше он неистовствовал в своем самообличении, тем светлее и легче ему становилась.
Главное, что Никита привез из своих скитаний - это убежденность в том, что он стал совершенно другим.
За три года, прожитых среди северян, он делил с ними кров и пищу, помогал на промыслах, нередко голодал вместе с ними, переносил трудности, радовался удачам, тем не менее он не стал мыслить, как они, не отверг, но и не принял их образ жизни. Он был с ними и в то же время сам по себе.
Но он перестал быть и русским - не по национальности, а по образу жизни. Теперь он не был ни кочевником, ни оседлым, ни горожанином, ни таежным жителем. Он был вне, а точнее, над всем этим. Он чувствовал себя неким мостом, который соединяет различные культуры, различные народы, различные верования и видения людей прошлого и будущего. Он чувствовал, что находится у истоков чего-то нового, что только зарождается. Чувствовал как художник. Теперь необходимы были знания, многогранные и глубокие. И еще он убедился в правильности рассуждений отца, которые много раз пыталась донести до него Нюра, а он с мальчишеским упрямством упирался... Со всех сторон отец оказался прав.
Осталось выстроить все в четкую систему и изобразить.
И Никита рисовал. Он искал среди рыбаков и охотников, среди оленеводов и чумработниц, среди стариков и детей, среди коренных северян и людей случайных лица, образы, которые бы олицетворяли мифологических героев. За три года - сотни рисунков, набросков, этюдов и готовых картин.
Время скитаний прошло. Он вернулся. Вернулся за знаниями, чтобы продолжить дело, начатое отцом. Нюра с огромной радостью мыла Никиту, отскребала от него дорожную грязь. Стригла волосы, брила бороду, обрабатывала раны, кормила. Она была счастлива, что все шло так, как задумал отец. Три года, что брат провел среди манси, обязательно должны принести плоды. "Лишь после этого он сможет начать работать с литературой", - вспоминала Нюра слова отца.
- Нюр, нам бы поговорить, - как-то после очередных оздоровительных процедур проговорил все еще слабый Никита.
Девушка в удивлении вскинула брови.
- Во-первых, я теперь Анна, Павлик. За время твоих скитаний многое изменилось.
- Поздравляю! - не сразу нашелся Никита.
- А во-вторых, - продолжила девушка, - я знаю, о чем ты хочешь поговорить. Знаю, поэтому предлагаю дождаться твоего полного выздоровления.
- Это не терпит отлагательств. Я действительно... то есть я не хочу быть... Это дико, нечестно и гадко с моей стороны... Это же не шутка.
- Успокойся, Паша! - широко улыбаясь, Нюра присела на край топчана. - Раз не терпится, давай поговорим, - девушка устроилась поудобнее. - Тут, милый мой брат, шутить никто и не собирается. Там у вас в городах такой важный шаг, как женитьба, давно стал чем-то вроде маленькой прихоти, причем, как правило, временной. Вещи временные, чувства временные, семьи временные, получается, что и жизнь какая-то ненастоящая, временная. Тебе Авдотьюшка нравится? - Нюра строго посмотрела на Никиту.
- А при чем здесь "нравится - не нравится"? Она же еще совсем маленькая, и ее счастье впереди...
- Значит, не нравится?! - глаза Нюры брызнули лукавством.
- Я это не говорил, просто думаю, что ей еще рано...
- На Севере девочек готовят к замужеству с раннего детства. В тринадцать они знают все, что надо знать женщине. Речь идет о продолжении рода, а не о баловстве. А вот мальчики созревают очень поздно. Некоторые и в тридцать лет не догадываются, как и откуда появляются детки. Мою маму выдали замуж, когда ей было пятнадцать.
- А любовь? А чувства?
- "Любовь приходит во время еды!" - Нюра так и рассыпалась звонким смехом.
- Я же серьезно, - Никита даже отвернулся к стене.
- А если серьезно, Авдотьюшка, представь себе, все эти годы тебя ждала и готовила себя. Я уверена, что и ты к ней далеко не равнодушен. Я же видела, как ты смотрел на нее. Сегодня Авдотьюшка в свои пятнадцать старше тебя и мудрее в семейной жизни. Так что выбрось из головы все сомнения и думай лучше о деле.
Нюра была права. Сердце Никиты жгло огнем, который едва заметной искоркой вспыхнул еще тогда, три года назад, когда он в двенадцатилетней девочке увидел свою женщину, будущую мать их общих детей. Чего греха таить, он считал дни, когда вернется и снова увидит Евдокию, прижмет к сердцу и унесет в волшебную жизнь. Никита полюбил впервые. Останавливалось сердце, когда он представлял, как прикоснется к Евдокии, как посмотрит в ее бездонные глаза и увидит себя... Ему казалось, что только сейчас он начал просыпаться.
В своих скитаниях каждую ночь, прежде чем заснуть, он думал, как произойдет их встреча с Евдокией. Придумывал слова, которые ей скажет, писал стихи, рисовал ее по памяти. И вот теперь, когда встреча случилась, когда он увидел перед собой не просто хорошенькую девушку, а красавицу, Никита испугался. А как иначе, если он вернулся больным и грязным, обросшим и вшивым, постаревшим и страшно уставшим.
- Помнишь, мы ходили с тобой в стойбище Хотановых? Я еще тогда со стариком почти весь вечер проговорила?
- Ну.
- Вот тогда и решилась судьба Авдотьюшки. Вернее, судьба-то ее давно была предрешена, просто я объясняла старику, что это решение давнее и он должен с ним смириться.
- Что значит, давнее? - Никита повернулся к Нюре.
- А то, что это решение было принято еще старым Каули, ныне покойным, а десять лет назад одним из самых сильных шаманов на Сосьве.
- Каули? Что это означает и что за решение он принял? - насторожился Никита.
- Каули - значит "голый, как камень". Старик был совершенно лысым всю свою жизнь, - пояснила Нюра. - Так вот однажды, четырнадцать лет назад, Осип, старший сын старика Хотанова, рыбачил в районе Няксимволя. Вдруг, откуда ни возьмись, на середине реки появилась охотничья лодка-обласок, а в ней ребенок - годовалая девочка. Осип подумал, что обласок где-то в верховьях случайно отвязался и родители с ума сходят. Но когда заглянул в лодку, то понял, что это сделано специально. Вместе с девочкой были вещи, дорогое ружье, много бисера, женские украшения, цветные платки, много церковной утвари, икон, крестов, и на девочке был золотой крестик... Так делали всегда, делают и сейчас, если ребенка нужно спасти, когда мор случился, или голод, или еще какая напасть. Или хотят избавиться от него.
- Ну и что дальше?
- Осип взял себе девочку, а зимой поехал к старому Каули. Шаман несколько раз принимался камлать. Богатые жертвы просил. Осип все сделал, что тот велел. Так и оказалось. Девочка была сиротой. Ее русские родители...
- Как русские?.. Евдокия что, русская?! - вскрикнул Никита.