Например, воздух. Воздух материален, и безумно интересно это показать. В нем есть свет, движение, он насыщен оттенками тайги, гор, воды, звуков и, главное, мистических тайн. Как это написать? Как увидеть, поймать его ритм, загадочность? Импрессионисты чувствовали и понимали это, но искали интуитивно... А пространство?!" - Никита обхватил голову, застонал от бессилия.
Остаток дня он рисовал камни, поросшие лишайником, мох вокруг них, кору деревьев, дно реки, необычные травинки...
Однако рассуждения об искусстве, живописи и таланте художника Никите неожиданно пришлось продолжить в конце дня.
Обиженной невниманием Никиты Валерии хотелось доказать, что, во-первых, совсем не зря ее высоко оценили на дипломе, а во-вторых, ей не терпелось услышать, что скажет сам Никита по поводу ее набросков и первых этюдов. И как прореагирует первый зритель - целая команда геологов.
Если студенты вместе с преподавателем отметили Лерины работы гулом восхищения, то Никита рассматривал каждый ее этюд долго, внимательно и без каких-либо эмоций. После просмотра очередной работы он лишь мелко кивал и переходил к следующей.
- Ну, а что, - наконец повернулся он к Валерии, - совсем неплохо, дорогая, неплохо.
Но Лера не торопилась радоваться, она отлично знала Никиту и ждала, что за этим скупым "неплохо" может последовать разгромный анализ. Так и произошло. После небольшой паузы Гердов вновь вернулся к осмотру Лериных работ.
- Вот здесь, милая, явный перебор в средствах. Я бы несколько погасил рериховскую фиолетовость. Да и сместил бы центр композиции чуточку вправо, так, думаю, было бы динамичнее. А в этом месте, - переходил он к следующей работе, - очевидное противоречие, да и с масштабом что-то не совсем...
Зрители затихли. Они с удивлением и сочувствием поглядывали то на приунывшую девушку, то на сурового Никиту. Им было не совсем понятно, почему тот так строго судит Лерины работы. Им казалось, что наброски девушки удивительно яркие и точные.
- А эту и, пожалуй, эту работу я бы вообще переделал, - продолжал резать по живому Никита, - безлико, невыразительно и банально. Очень наивен передний план...
- Никита, - не выдержал Виталий Павлович, которому все работы Валерии чрезвычайно нравились, - объясни, пожалуйста, а как должно быть, если почти все работы ты бракуешь.
- Ну, во-первых, я всего лишь высказываю свою точку зрения, а во-вторых, чтобы объяснить, потребуется много времени, двумя словами не обойтись. Если, конечно, вам интересно.
- Интересно, и даже очень. Времени у нас навалом, так что просвети нас, темных и дремучих, может, мы совсем не так понимаем искусство. Для меня, например, многие работы Леры - просто шедевр. Срисованы точно.
- Вот-вот срисованы, причем точно. А надо не срисовывать, а написать.
- Поясни...
- Хорошо. Скажите, пожалуйста, - начал свое объяснение Никита, - чем вас не устраивает современная фотография? Если, как вы говорите, главное схожесть, точная и достоверная передача ландшафта, то это легко сделает именно фото или кинолента.
- Ну, фотография - это другое... - растерянно проговорил кто-то из студентов.
- В ней нет художества! - добавил кто-то еще.
- Но есть такое понятие, как художественная фотография.
- А я думаю, сравнение с фотографией довольно уместно, - задумчиво продолжил кто-то из аспирантов, - фотография - это фиксация момента в конкретном месте и в конкретное время. Едва ты нажал на кнопку, как то, что ты снял, стало прошлым. То, что было секунду назад, умерло, запечатлевшись на пленке. Едва снял - и уже в истории. Да, она ценна, точно так же, как ценны черепки прошлых культур. Это документ, если хотите.
- Конечно, есть художественная фотография, но тут я слаб, что-то не могу понять, в чем ее художественность... - добавил осторожный голос.
- А я думаю, - горячо подхватил кто-то еще, - что разница между живописью и фотографией в количестве энергии. У фотографии чисто техническая и химическая энергия, а у полотна энергия художника, которая как бы перетекает через руку, кисть и краску на полотно.
- Ну да, - раздался еще один голос, - фотография - это всегда прошлое, а некоторые старинные полотна современны, и это будет, наверное, всегда.
- Сам-то ты что скажешь, Никита? - Виталий Павлович подсел ближе к Гердову.
- Так вы все правильно говорите, - осторожно начал Никита. - Но я бы поговорил сначала о другом, более близком вам материале, что ли.
- Ну что ж, попробуй.
Никита взял хворостину, пошевелил ею угасающие угли и сдвинул брови.
- Не сомневаюсь, что среди вас нет ни одного, кто бы не читал "Каменный цветок" Бажова. Я недавно перечитал его, и только сейчас до меня дошла гениальность сказа. Каменный цветок в нашем понимании не может существовать в принципе. Читая слово "цветок", мы ассоциируем его с живым цветком. Но ведь "каменный цветок" - это физическая суть, природная красота самого камня. Данила-мастер не мог создать цветок из камня, потому что он думал, как и все мы. То есть мастерил некую аналогию живому существу. И бился изо всех сил, пока не встретил Хозяйку Медной горы, которая решила показать ему каменный цветок. Данила уходит с Хозяйкой под землю навсегда. Стало быть, каменный цветок или красота камня существует только в своей каменной сути. Мы же смотрим на камень с прикладной, утилитарной точки зрения и создаем из него банальные шкатулки, бусы или вазочки, не открывая его истинной красоты. Делаем срез малахитового самородка один, другой, третий, и каждый раз рисунок новый. А какой должен быть главный, истинный рисунок? Где его настоящая красота?
Никита замолчал. Давно стемнело. Люди, вобрав головы в плечи, точно провинившиеся школьники, продолжали сидеть, не отрывая глаз от малиновых углей умирающего костра.
- Что я этим хотел сказать, - после паузы продолжил Никита, - мне кажется, что все мы, все без исключения, весьма приблизительно и примитивно понимаем искусство, а в нем красоту. Часто мы любой творческий процесс готовы выдать за искусство, а это не одно и то же. Творчество от природы интуитивно, самодеятельно, лишь в творчестве мы познаем и понимаем гармонию. А искусству можно обучать, оно профессионально, в его основе умение, ремесло. А в творчестве - мышление. - Никита опять замолк, как бы давая слушателям "прожевать" сказанное. - Это не я сказал, а великолепный художник, ханты по национальности, Геннадий Райшев. И в этом сравнении творчества и искусства я с ним согласен. Для меня картина, которая пишется с натуры, - Никита кивнул в сторону притихшей Валерии, - не может и не должна быть копией этой натуры. Это невозможно. Настоящий, талантливый художник создает вымышленный, а стало быть, таинственный мир, и по-другому нельзя. Как можно, к примеру, избежать показа главного - пространства, насыщенного воздухом, запахами, звуками, пронизанного тайнами и мистикой?! Все это послойно лежит в такой невидимой и видимой структуре, как ритм. Это как у человека или животного при зарождении начинает биться сердце. Именно ритм дает гармонию, дает движение, вечное движение. После этого произведение живет своей жизнью, самостоятельной, загадочной. Так что картина - придуманный, искусственный и небывалый мир. А не копия существующего, который нельзя повторить, да в этом и нет необходимости, поскольку он и так уже есть. Я о настоящем произведении искусства, о гениальном.
Никита достал сигареты и закурил. Сделав длинную затяжку и выпустив дым в черное небо, с азартом продолжил:
- Почему, когда мы смотрим на врубелевских "Испанок", помимо их яркой красоты видим саму Испанию, с корридами, танцами, азартом, огнем и страстью... Или его "Демон"!.. Я, например, когда смотрю на это произведение, то вижу, как вздымается его грудь, как перекатываются мускулы, как разгорается огонь в его глазах, чувствую, как до взрыва осталось мгновение. Каждый квадратный сантиметр, каждый мазок, пятно, точка дрожит, дышит, живет. Вот в чем гениальность художника, он передал нам вечное движение, вечную жизнь. И мы знаем, кем был и как жил этот гений.
- А как?!
- Расскажи, Никита...
- Я могу рассказать только то, что широко известно, так сказать, энциклопедические данные. Врубель - это гигант, это, - он посмотрел на силуэт Денежкиного Камня, - огромная гора, для нас недоступная. Природа его творчества странная и... безумная. Врубель - это модерн конца девятнадцатого - начала двадцатого столетия, - тихо и задумчиво продолжил Никита. - Я имею в виду, стиль модерн. Главным художником модерна, мастером эпохи Серебряного века называли его тогда. Сегодня бы сказали арт-звезда. Знаковое имя. Всех и всегда подкупали две черты творчества Врубеля - изысканная декоративность и литературность...
Валерия смотрела на Никиту зачарованно. Когда Гердов начинал говорить об искусстве, она прощала ему все. Ей страшно нравилось, как, казалось бы, вяло, лениво, слегка растерянно и небрежно Никита начинал свой монолог. Однако очень скоро преобразовывался. Лицо краснело и становилось непроницаемым. Глаза вспыхивали каким-то болезненным светом. Он как-то ощетинивался, группировался, как перед дракой, бросал агрессивные взгляды по сторонам. Как самец защищает свою самку, так Гердов защищал искусство. Валерии безумно хотелось, чтобы вот так, с такой же страстью и отчаянием он любил ее. Оберегал, бросался на врагов и рвал их на части...