- Уральские горы, Никита, - устало, бесцветно заговорил Анатолий Иванович, - возникли от столкновения двух крупнейших массивов земной коры в период формирования материков. Наползая друг на дружку, они вздыбили ландшафт, породив этакий жуткий шрам на лике Земли. Образовалась целая цепь хребтов с высоченными вершинами, которые протянулись с севера на юг на две с половиной тысячи километров. Тогда и зародились локальные аномалии, микроклиматы, "энергетические зоны", "черные котлы" - загадочные, атипичные явления. Эти горы содержат в себе гигантские запасы не только полезных ископаемых, они составляют некие узлы нетрадиционных ноосферных явлений. То, что не так давно открыли в Тибете. Особенности этих явлений отложились на культуре людей, которые заселили те края. За многие тысячелетия эти люди привыкли, сроднились, если хочешь, с этими аномалиями, живут с ними в гармонии, согласии и дружбе. Мы же, придя туда, попадаем точно на другую планету. Нас не понимает ни природа, ни люди, как, впрочем, и мы их. Ничего так просто не отдает Урал, всегда приходится платить, и очень дорого. Возьмешь, к примеру, на рубль, а заплатишь пять, а то и больше... - Анатолий Иванович остановился и посмотрел на часы. - Ну, что, Никита Матвеевич, будем собираться домой? А карты я тебе подберу. Но и разговор наш помни.
Как Никита добирался до Сысерти, не помнил. Всю дорогу он был как во сне. Люди уступали дорогу, место в автобусе, отводили взгляды. Если бы он мог увидеть себя в зеркале, то не сразу бы узнал, кто перед ним. Он уже был другим - лет на сто повзрослевшим. Вновь обрел и потерял отца, узнал невероятное о странной смерти и пропаже тела. И то, что Урал - не самое безобидное место на земле. Что даже для таких авторитетных людей в науке, как Захаров, это все еще непознанная планета, Terra incognitа.
Переступив порог бабушкиного дома, Никита поднял глаза и ахнул. За кухонным столом, мирно попивая чаек с Маргаритой Александровной, сидела Валерия, Лерка собственной персоной.
"Все, - подумал Никита, когда, радостно повизгивая, девушка повисла на нем, - все, сейчас голова лопнет, кусками разлетится по дому и он наконец-то приобретет прежний покой".
Одна бабушка, как всегда, оставалась невозмутимой и трезвомыслящей.
- Садись, внучек, поешь, на тебе лица нет, - Маргарита Александровна налила для Никиты огромную кружку молока.
- Смотри, что я тебе привезла! - Валерия оторвалась от Никиты, кинулась к куче вещей, сваленных прямо у порога, и начала в них рыться. Здесь были и огромный рюкзак, и немыслимо раздутая сумка, и еще две поменьше, и этюдник, и чехол с рыболовными удочками, и палатка-двухместка в чехле, и дамская сумочка. - Это твой, твой, негодник! - замахала она перед Никитой плоской грязно-синей книжицей с вдавленным словом "Диплом". - Твой! Папик все сделал, - гордо и торжествующе продолжала прыгать от радости девушка.
Никита как во сне что-то ел, пил, через силу улыбался, но сил становилось все меньше и меньше, пока бабушка не скомандовала:
- Ладно, все, давайте отдыхать. Я ужасно устала, да и вам пора в кровать, - произнесла она и первой поднялась из-за стола. - Э-э, нет, девонька, ты останься, здесь будешь спать, на моей кровати, а я на лавке лягу, - довольно строго проговорила Маргарита Александровна, видя, как Валерия пошла было за внуком, - я, знаешь ли, старых правил.
Как бы ни был утомлен Никита, сон не шел. Лежа на старом, с иссохшей, растрескавшейся кожей диване, он снова и снова восстанавливал в памяти разговор с Захаровым. Часа в два ночи он набросал схему дальнейших действий. Первым делом Никита решил найти художника Фомичева и поговорить с ним. Только вот где его искать?
Неожиданно заскрипела лестница. Никите никак не хотелось именно сейчас видеть Валерию, поэтому он вздохнул с облегчением, когда в проеме показалась голова бабушки. Маргарита Александровна поднялась, отдышалась и, присев рядом с внуком, положила свою сухонькую ладошку на плечо внука.
- Будешь искать отца? - неожиданно проговорила она.
- Буду, - через небольшую паузу твердо, точно клятву, произнес Никита. Бабушка наклонилась и поцеловала его в висок.
Высокую двустворчатую дверь на последнем этаже старого дома на улице Луначарского открыл молодой парень, который представился учеником Фомичева. Парень заявил, что Аркадий Сергеевич сейчас на пленэре в деревне Старая Утка и вернется дней через пять-шесть.
Целую неделю Никита провел в томлении. Пять-шесть дней, через которые якобы должен был вернуться Фомичев, растянулись на две недели.
Наконец могучую дверь мастерской Фомичева открыл маленький, тщедушный, лет под шестьдесят человечек с богатой мимикой и манерными движениями. Это и был сам Аркадий Сергеевич. Его пегие всклокоченные волосы походили на застывший взрыв, а белая борода, напротив, на плоскую штыковую лопату. Между "лопатой" и "взрывом" на маленьком носу плотно засели толстые очки в черной оправе. Длинный, почти до колен, свитер крупной вязки висел на нем, как на гвозде. "Репей в очках", - подумал Никита.
- Гердов, Гердов, - дважды повторил Репей, закатив после этого сильно увеличенные линзами глаза, - а, Гердов! Ну, что же ты, миленький, сразу-то не сказал, что Гердов?! - Хозяин толкнул тяжелую дверь. - Проходите, милый, проходите. А я думаю, что за Гердов, какой Гердов, а это тот самый Гердов. Как же, как же!.. - Его игривый голос, мимика и суетливость были забавными.
Мастерская показалась Никите не просто большой - огромной. Комната в три высоченных окна скорее походила на спортивный зал, чем на мастерскую. Однако в этом "зале" не сразу можно было найти свободное место. Вдоль стен высились стеллажи с папками, холстами, гипсом, какими-то вазами, кореньями. Посредине комнаты стоял похожий на гильотину огромных размеров пустой мольберт. К стенам, стеллажам, каким-то коробкам и ящикам повсюду были приставлены батареи подрамников, картин, по углам - пучки багетов. Высоченный потолок позволил хозяину смастерить в углу просторную антресоль, где разместилась кухня, или, как назвал ее хозяин, приглашая туда пройти, - капитанский мостик. И действительно, с антресоли пространство мастерской казалось еще больше. На кухне все было обустроено толково. Мебель и оборудование были расположены плотно, компактно, удобно, отчего антресоль дышала уютом.
- Гердов, Гердов, - продолжал повторять и поглаживать руками бороду художник Фомичев, - как же, как же! Как-то я вспоминал Матвея. Вспоминал, царство ему небесное! Ну а ты чем занимаешься, младший Гердов, или еще не определился?
- Да так, пока собираюсь, - угрюмо ответил Никита. Ему вдруг стало обидно за отца, что тот дружил с этаким смешным и странным человеком.
- Ну-с, молодые и красивые, вам предлагается хороший коньяк, холодная водка, пиво или?..
- Да ничего не надо, Аркадий Сергеевич. Я бы хотел посмотреть на работы отца, что у вас хранятся.
Хозяин мастерской замер. Потом глубоко вздохнул и огорошил Никиту:
- И ты за работами Матвея?
- Что значит - и я?! - в свою очередь удивился гость.
Валерия держалась за перила и поглядывала то на одного, то на другого. Никита до этого не говорил о цели их визита.
- Месяц или два назад, а если точнее, - Репей закатил кверху глаза и схватился за бороду, - перед пленэром, получается, около месяца назад, кто-то уже спрашивал про эти работы. Подождите, подождите... Приходил такой носатый... из этих, ну из солнечных мест. Да, точно, приветливый, солидный и очень интеллигентный. Он сказал, что хочет статью написать о твоем отце, и просил показать работы.
- Какую статью?! - Никита едва присел, но тут же вскочил со стула.
- Статью, чуть ли не в "Декоративное искусство".
- Ну и что вы ему показали?
- А что казать, если почти все работы твоего отца пропали, сразу после его смерти, - голос хозяина заметно дрогнул, он вжался в самодельное креслице и стал еще меньше и смешнее, - я ума не приложу, зачем и кому нужны были этюды твоего отца. Да-с, милый юноша, этюды пропали, все до единого. Они были совсем сырыми, и над ними надо было работать и работать. Все работы лежали в одной папке. Я все ждал Матвея. Не скрою, ждал и надеялся, что он доработает этюды и напишет свои картины. Выставит и взорвет Союз художников! Да, молодые люди, в этих этюдах была взрывчатка, я ее чувствовал. Они были написаны так, как никто из художников никогда не писал. - Художник Фомичев обмяк, лицо вытянулось, даже его пегие вихры как-то улеглись, и голова стала меньше походить на репей.
- Вы бы знали, что было на них, на этих этюдах! Да я завидовал ему, что теперь скрывать, когда жизнь, считай, прошла. Прошла бездарно, бесцельно и, в общем-то, мимо. - Хозяин мастерской втянул голову в плечи, пальцы сцепил в замок. - Когда появился Матвей, молодой, без художественного образования и с таким напором, таким горением, жаждой новизны, познания, я растерялся. Если честно, то сначала я его не понял. Какие-то плоскости, нагромождения, абстракции... Так не пишут... Я ему говорю, что, мол, зритель не поймет, ну и так далее... А он смеется. Отвечает, что зритель - это вторично.
- Вы сказали - почти все? - осторожно спросил Никита.
- Ну да, все, кроме двух почти законченных работ. Они-то и пропали после визита этого журналиста.
- Опишите мне его, ну, этого, кто приходил, подробнее, пожалуйста, - заторопил Никита художника.
- Зачем описывать, я его хорошо помню и сейчас набросаю.
Через минуту с листа ватмана на Никиту смотрели умные и ироничные глаза... Армянина!
- Как?! Он же сгорел! - вырвалось у Никиты.
- Кто сгорел? Вы, простите, о чем? - переспросил художник. - Вы про Матвея?
- Нет, нет, это мы о своем, - упавшим голосом проговорил Никита и повернулся к Валерии: - Ничего не понимаю!