- Пошли. - И, рука в руке, мы двинулись бесцельно вперед; когда мы достигли дорожки, она принялась подбирать каштаны, но, набив ими кармашек, остальные кинула на землю.
- Мальчиков всегда любят больше, чем девочек? - ни с того ни с сего спросила она.
- Нет, не думаю. С чего бы их любить больше?
- Тетя Бланш говорит, что да, но зато святых мучениц больше, чем мучеников, а потому в райских кущах радость и ликование. Догоняй!
- Не хочу.
Она вприпрыжку побежала вперед, и, пройдя через садовую дверцу в стене, мы очутились на террасе перед замком, в том самом месте, где я был в эту ночь. Подняв глаза на окошечко в башенке, я увидел, как далеко было от подоконника до земли, и мне снова стало страшно. Девочка шла дальше, к конюшням и прочим службам, я за ней. Прыгнув на верх стены надо рвом, она осторожно пошла по ней среди сплетений плюща. Недалеко от прохода под аркой она спрыгнула на землю, и пес, спавший на солнце, потянулся и стал вилять хвостом; она открыла дверцу в загородке и выпустила его наружу. Увидев меня, пес залаял, а когда я крикнул: "Ко мне, что с тобой, дружище?" - он остался на месте, у ног Мари-Ноэль, словно охраняя ее, и продолжал на меня рычать.
- Перестань, Цезарь, - сказала девочка, дергая его за ошейник. - Ты что, вдруг ослеп? Не узнаешь хозяина?
Он снова завилял хвостом и лизнул ее руку, но ко мне не подошел, и я тоже остался на месте; внутренний голос говорил мне, что стоит мне сделать один шаг, он опять зарычит, а мои попытки подружиться с ним скорее усилят его подозрения, чем успокоят их.
- Оставь пса в покое, - сказал я. - Не распаляй его.
Мари-Ноэль отпустила ошейник, и пес, все еще тихонько рыча, вприпрыжку побежал ко мне, обнюхал и, равнодушно отвернувшись, побежал дальше, тыкаясь носом в плющ на стене.
- Он словно и не рад тебе. Такого еще не бывало. Может быть, он болен. Цезарь, ко мне! Цезарь, дай я пощупаю твой нос.
- Не трогай его, - сказал я. - Он здоров.
Я двинулся по направлению к дому, но пес не побежал за мной и растерянно стоял, глядя на девочку; Мари-Ноэль подошла к нему, погладила по широким бокам, пощупала нос.
Я перевел глаза от замка на мост и деревню за мостом и увидел, что от церкви спускается вниз какая-то женщина и подходит к въездным воротам. Женщина была в черном, на голове - старомодная шляпка без полей, в руках молитвенник. Наверно, Бланш. Не глядя по сторонам, словно не замечая, что кругом ясный день, она шла, гордо выпрямившись, по гравиевой дорожке к ступеням парадного входа. И даже когда к ней подбежала Мари-Ноэль, ничто не дрогнуло в каменном лице, жесткие черты не смягчились.
- Цезарь рычал на папу, - крикнула девочка, - и был вовсе не рад его видеть! Этого никогда не бывало. Вы не думаете, что он заболел?
Бланш кинула взгляд на пса, который трусил к ней, виляя хвостом.
- Если никто не собирается взять собаку на прогулку, надо ее снова запереть, - сказала она, поднимаясь на террасу; поведение пса явно не встревожило ее. - А ты, раз ты достаточно здорова, чтобы гулять, вполне можешь прийти ко мне заниматься.
- Мне сегодня не обязательно заниматься, да, папа? - запротестовала девочка.
- Почему бы и нет? - сказал я, полагая, что этот ответ поможет мне снискать милость Бланш. - Спроси лучше маму, как она думает.
Словно не услышав моих слов, Бланш прошла мимо нас прямо в дом; казалось, я просто для нее не существую. Мари-Ноэль взяла меня за руку и сердито ее затрясла.
- Почему ты на меня сердишься? - спросила она.
- Я не сержусь.
- Нет, сердишься. Ты не хочешь со мной играть, и при чем тут maman, если я не стану сегодня заниматься?
- А кто же должен приказывать здесь - я?
Она вытаращила на меня глаза.
- Но ты всегда это делаешь! - сказала она.
- Прекрасно, - твердо сказал я. - В таком случае, если твоя тетя согласна потратить на тебя время, ты будешь сегодня заниматься. Это тебе не повредит. А теперь пойдем наверх, у меня что-то для тебя есть.
Мне вдруг пришло в голову, что гораздо проще будет раздать подарки во время ленча, когда все соберутся внизу за столом, а не вручать их порознь. Но девочке придется отдать подарок сейчас, чтобы задобрить ее, - она всерьез надулась на меня из-за того, что я велел ей заниматься.
Мари-Ноэль поднялась со мной в гардеробную, и я отдал ей сверток с книгой, взяв его со стола. Она нетерпеливо сорвала оберточную бумагу и, когда увидела, что внутри, вскрикнула от радости и прижала к себе книгу обеими руками.
- Как я о ней мечтала! - воскликнула она. - О, мой любимый, мой дорогой папочка, как ты всегда угадываешь, что мне нужно?
Не в силах сдержать восторга, она кинулась мне на грудь, и я снова подвергся ее детским ласкам: она обвила мою шею руками, терлась щекой о мою щеку и осыпала меня беспорядочными поцелуями. Но теперь я этого ждал и закружил ее по комнате; казалось, будто играешь со львенком или длинноногим щенком - любое молодое животное привлекает нас юностью и грацией движений. Я больше не чувствовал себя неловко, она пробудила во мне невольный отклик. Я дергал ее за волосы, щекотал сзади шейку, мы оба смеялись; ее естественность, ее доверие придавали мне смелости и уверенности в себе… и в ней. Знай это прелестное, льнущее ко мне существо, что я чужак, я вызвал бы у нее неприязнь и страх, она тут же замкнется в себе, нас ничто не будет связывать, в лучшем случае я стану ей безразличен, как псу. Мысль о том, что этого не произойдет, поднимала во мне дух, вызывала ликование.
- Мне обязательно идти к тете Бланш? - спросила Мари-Ноэль, догадавшись, что у меня изменилось настроение, и желая обратить это себе на пользу.
- Не знаю, - ответил я, - решим это попозже.
Опустив ее на пол, я остался стоять у стола, глядя на остальные свертки.
- Я хочу тебе что-то сказать, - заговорил я, - я привез из Парижа подарки не только для тебя. Маме я отдал подарок вчера вечером, бабушке тоже. Давай отнесем те, что лежат здесь, в столовую, пусть все развернут их в столовой.
- Дяде Полю и тете Рене? - сказала она. - Зачем? Ведь у них нет дня рождения.
- Да, но дарить подарки - хорошо. Это показывает, что ты дорожишь человеком, ценишь его по заслугам. У меня есть подарок и для тети Бланш.
- Для тети Бланш? - Она смотрела на меня, раскрыв глаза от удивления.
- Да. А почему бы и нет?
- Но ты никогда ничего ей не даришь. Даже на Рождество и Новый год.
- Ну и что? А теперь подарю. Может быть, она станет от этого чуть добрее.
Девочка продолжала изумленно смотреть на меня. Затем принялась грызть ногти.
- Мне не нравится, как ты придумал, - положить подарки внизу на столе. Слишком похоже на день рождения или другой праздник. У нас не случится ничего такого, о чем бы ты мне не сказал? - встревоженно спросила она.
- Что ты имеешь в виду?
- Сегодня не должен родиться мой братец?
- Конечно нет. Подарки не имеют к этому никакого отношения.
- Волхвы приносили подарки… Я знаю, что ты привез maman медальон, она приколола его к платью. Она сказала тете Рене, что медальон стоит кучу денег и с твоей стороны было гадко его покупать, но это показывает, как ты ее любишь.
- Что я тебе говорил? Нет ничего лучше, чем дарить людям подарки.
- Да, но не на виду у остальных, а каждому свой. Я рада, что мой "Маленький цветочек" не будет лежать в столовой. А что ты привез остальным?
- Сама увидишь.
Положив книжку на пол, Мари-Ноэль встала на четвереньки и раскрыла первую страницу. Я смутно вспомнил, что, в отличие от взрослых, дети читают, лежа животом на полу, рисуют стоя, а есть предпочитают на ходу. Я вдруг подумал, что надо бы подняться наверх, узнать, как чувствует себя графиня, и сказал Мари-Ноэль:
- Пойдем спросим, как здоровье бабушки, - но она продолжала читать и, не поднимая головы и не отрывая глаз от книжки, сказала:
- Шарлотта говорит, ее нельзя беспокоить.
Однако я пошел наверх со странной уверенностью, что я делаю все как надо.
Я без труда нашел дорогу на третий этаж и, пройдя по коридору, подошел к двери в его конце. Я постучал, но не получил ответа, не слышно было даже лая. Я осторожно приоткрыл дверь; в комнате было темно, ставни закрыты, портьеры задернуты. Я с трудом разглядел на кровати фигуру графини, прикрытую одеялом. Я подошел и посмотрел на нее. Она лежала на спине, подтянув простыню к подбородку, и тяжело дышала, на бледном лице - серовато-грязный отлив. В комнате было душно, пахло чем-то затхлым. Хотел бы я знать, насколько серьезно она больна, подумал я, и как это нехорошо со стороны Шарлотты оставлять ее без присмотра. Я не мог сказать, действительно ли она спит или лежит с закрытыми глазами, и я шепнул: "Вам что-нибудь нужно?" - но она не ответила. Тяжелое дыхание казалось жестким, мучительным. Я вышел из комнаты, тихонько прикрыв дверь, и в конце коридора столкнулся нос к носу с Шарлоттой.
- Как maman себя чувствует? - спросил я. - Я только что заглядывал к ней, но она меня не услышала.
В черных глазках женщины мелькнуло удивление.
- Она теперь будет спать часов до двух-трех, господин граф, - шепнула она.
- Доктор уже был? - спросил я.
- Доктор? - повторила она. - Нет, само собой.
- Но если она заболела, - сказал я, - будет разумней его позвать.
Женщина вытаращила на меня глаза:
- Кто вам сказал, что она больна? С ней все в порядке.
- Я понял со слов Гастона…
- Просто я, как обычно, велела передать на кухню, чтобы госпожу графиню не беспокоили.