За дверью была винтовая лестница, освещенная тусклой синей лампочкой, и я кинулся по ней вверх, перескакивая через две ступени. Лестница привела меня на площадку, откуда изогнулся дугой еще один коридор, но прямо передо мной была дверь, из-за которой донеслось: "…восемьдесят пять, восемьдесят шесть, восемьдесят семь…" Голос звучал спокойно и твердо. Я влетел в комнату, схватил в охапку стоявшую на подоконнике фигурку и бросил ее на кровать у стены.
Коротко остриженная девочка смотрела на меня неправдоподобно огромными глазами, и я почувствовал, что мне дурно, - передо мной была еще одна копия Жана де Ге, а следовательно, каким-то невообразимым образом того меня, который давно уже был погребен в прошлом.
- Почему ты не пришел пожелать мне доброй ночи, папа? - спросила она.
Глава 6
Она не дала мне времени подумать над ответом. Соскочив с кровати, она приникла ко мне, обвила шею руками, осыпала поцелуями.
- Сейчас же прекрати! Отпусти меня! - крикнул я, пытаясь вырваться.
Она засмеялась, обхватив меня еще сильней, как обезьянка, затем вдруг отскочила и перевернулась через голову обратно на постель. Не потеряв равновесия, она уселась, скрестив ноги, как портной, в изножье кровати и устремила на меня неулыбчивый взор. Я перевел дыхание и пригладил волосы. Мы пожирали друг друга глазами, как звереныши, готовые кинуться в бой.
- Ну? - сказала она; неизбежное "alors?" - вопрос, и восклицание, и ответ одновременно; и я повторил его вслед за ней, чтобы выиграть время и попытаться понять, насколько серьезна эта новая и неожиданная помеха - моя дочь. Затем, пытаясь удержать позиции, сказал:
- Я думал, ты больна.
- А я и была больна… утром. Но когда тетя Бланш померила мне вечером температуру, она оказалась почти нормальной. Может быть, после того как я стояла у окна, она снова подскочила. Сядь. - Она похлопала рукой по постели рядом с собой. - Почему ты не пришел повидаться со мной сразу же, как вернулся?
Держалась она повелительно, как будто привыкла отдавать приказания. Я не ответил.
- Шутник, - небрежно проронила она. Затем протянула руку и, схватив мою, принялась ее целовать.
- Ты делал маникюр? - спросила она.
- Нет.
- У твоих ногтей другая форма и руки чище, чем всегда. Может быть, так влияет на людей Париж? Ты и пахнешь иначе.
- Как?
Она сморщила нос.
- Как доктор, - сказала она, - или священник, или незнакомый гость, которого пригласили к чаю.
- Очень жаль, - сказал я в полном замешательстве.
- Пройдет. Сразу видно, что ты вращался в высоких кругах… Что вы делали в гостиной - обсуждали меня, да?
Какое-то неосознанное чувство подсказало мне, что детей невредно порой одернуть.
- Нет, - ответил я.
- Неправда. Жермена сказала, за обедом только и разговору было, что обо мне. Конечно, из-за того, что ты так долго не приезжал, они тоже подняли шум. Что ты делал?
Я решил говорить правду, когда смогу.
- Спал в отеле в Ле-Мане, - ответил я.
- Что тебе вздумалось? Ты очень устал?
- Я много выпил накануне и ударился головой об пол. И возможно, принял по ошибке снотворное.
- Если бы ты не выпил снотворное, ты бы уехал?
- Уехал? Куда? - спросил я.
- Куда-нибудь и не вернулся бы, да?
- Я тебя не понимаю.
- Святая Дева сказала мне, что ты можешь не вернуться. Вот почему я заболела. - Вся ее повелительность исчезла. Она пристально смотрела на меня, не сводя глаз с моего лица. - Ты забыл, - добавила она, - в чем ты признался мне перед тем, как отправился в Париж?
- А в чем я тебе признался?
- Что когда-нибудь, если жизнь станет слишком трудной, ты просто исчезнешь и никогда не приедешь домой.
- Я забыл, что говорил это.
- Я не забыла. Когда дядя Поль и все остальные принялись толковать о том, как плохо у нас с деньгами, и о том, что ты поехал в Париж, чтобы попытаться все уладить, - но дядя Поль не очень-то надеялся на успех, - я подумала: вот самый подходящий момент, теперь-то папа это и сделает. Я проснулась ночью, мне было плохо, и тут пришла Святая Дева и стала у меня в ногах. Она была такая печальная…
Мне было трудно выдержать прямой взгляд детских глаз. Я посмотрел в сторону и, взяв с кровати потрепанного игрушечного кролика, принялся играть его единственным ухом.
- Что бы ты сделала, - спросил я, - если бы я не вернулся?
- Убила себя, - прозвучал ответ.
Я заставил кролика танцевать на простыне. У меня возникло смутное воспоминание, что давным-давно, в те дни, когда у меня еще были игрушки, это меня смешило. Но девочка не смеялась. Она взяла кролика у меня из рук и спрятала под подушку.
- Дети не убивают себя, - сказал я.
- Так почему ты так бежал сюда десять минут назад?
- Ты могла соскользнуть.
- Нет, не могла. Я держалась. Я часто так стою. Но если бы ты не пришел, это было бы другое дело. Я бы отпустила руку. Я бы прыгнула вниз и разбилась. И горела бы вечным пламенем в аду. Но лучше уж гореть в аду, чем жить в этом мире без тебя.
Я снова посмотрел на нее: маленькое овальное личико, коротко остриженные волосы, горящие глаза. Страстное признание потрясло и испугало меня, таких слов можно ожидать от фанатика, но от ребенка?.. Я изо всех сил старался найти подходящий ответ.
- Сколько тебе лет? - спросил я.
- Ты прекрасно знаешь, что в следующий день рождения мне будет одиннадцать.
- Прекрасно. Перед тобой еще вся твоя жизнь. У тебя есть мать, тети, бабушка, все, кто живет в замке. Они любят тебя. А ты болтаешь дикую чепуху о том, что бросишься в окно, если меня здесь не будет.
- Но я их не люблю, папа. Я люблю одного тебя.
Так-то вот. Мне страшно хотелось курить, и я механически стал шарить рукой в кармане. Заметив это, она соскочила с кровати, подбежала к небольшому бюро, стоявшему сбоку от окна, вынула из отделения коробок и, молниеносно вернувшись, протянула зажженную спичку.
- Скажи, - обратилась она ко мне, - правда, что корь опасна для еще не рожденных детей?
Такая резкая смена настроения была непостижима для меня.
- Maman говорила, что, если я заболею корью и она от меня заразится и заразит маленького братца, он родится слепым.
- Не могу сказать. Я ничего в этих вещах не смыслю.
- Если маленький братец будет слепым, ты станешь его любить?
Куда девалась ее серьезность! Она принялась выделывать пируэты - сперва одной ногой, затем другой. Я понятия не имел, как ей ответить. Танцуя, она не спускала с меня глаз.
- Будет очень грустно, если малыш родится слепым, - сказал я, но она точно не слыхала.
- Вы отдали бы его в больницу? - спросила она.
- Нет, о нем заботились бы здесь, дома. Но так или иначе, нам это не грозит.
- Кто знает. Возможно, у меня и сейчас корь; если так, я, конечно, заразила maman.
Я не мог не воспользоваться ее обмолвкой.
- Ты только что говорила, будто у тебя был жар, потому что ты боялась, вдруг я не вернусь домой, - поймал я ее на слове. - Ты и не упоминала о кори.
- У меня был жар, потому что ко мне спустилась Святая Дева. На меня снизошла Господня благодать.
Она перестала кружиться, легла в постель и прикрыла лицо простыней. Я стряхнул пепел в кукольное блюдце и оглядел комнату. Странное сочетание детской и кельи. Помимо того окна, из которого она обстреливала меня каштанами, в наружной стене было еще одно, узкое, окно, под ним - импровизированный аналой из ящика для упаковки, покрытого сверху куском старой парчи. Над ящиком висело распятие, украшенное четками, а на самом аналое между двумя свечами стояла статуэтка Божьей Матери. Рядом на стене висело изображение Святого Семейства и голова Святой Терезы из Лизье; тут же, на скамеечке, сидела, скособочившись, тряпичная кукла с пятнами краски по всему телу и воткнутой в сердце спицей. На шее у нее была карточка со словами: "Святой Себастьян-мученик". Игрушки, более соответствующие ее возрасту, валялись на полу, а возле кровати стояла фотография Жана де Ге в форме, сделанная, судя по всему, задолго до ее рождения.
Я погасил окурок и встал. Фигура под одеялом не шевельнулась.
- Мари-Ноэль, обещай мне что-то.
Никакого ответа. Делает вид, что спит. Неважно.
- Обещай мне, что больше не будешь влезать на подоконник.
Молчание, а затем тихое царапанье; вот оно приостановилось, снова раздалось, теперь громче. Я догадался, что она скребет ногтями спинку кровати, подражая мышам или крысам. Из-под одеяла донесся громкий писк, она взбрыкнула ногой.
Давно забытые присловья, которыми взрослые выражают детям свое неодобрение, стали всплывать у меня в уме.
- Не умно и не смешно, - сказал я. - Если ты сейчас же мне не ответишь, я не пожелаю тебе доброй ночи.
Еще более громкий крысиный писк и яростное царапанье в ответ.
- Очень хорошо, - сказал я твердо и распахнул дверь. Чего я хотел добиться этим, один Бог знает, все козыри были в ее руках, ей достаточно было подойти снова к окну, чтобы это доказать.
Но, к моему облегчению, угроза подействовала. Девочка скинула простыню, села на постели и протянула ко мне руки. Я неохотно подошел.
- Я пообещаю, если ты тоже дашь мне обещание, - сказала она.
Это звучало разумно, но я чувствовал, что тут скрыта ловушка. Разобраться во всем этом мог разве Жан де Ге, не я. Я не понимаю детей.
- Что я должен обещать? - спросил я.
- Не уходить навсегда и не оставлять меня здесь, - сказала она. - А уж если должен будешь уйти - взять меня с собой.